Я подарю тебе победу

Повесть

Дедушке посвящаю
               
Пролог

Янтарные лучи зари позолотили вершину Великой горы, заискрились на её вечных девственно-белых снегах, задымились на горизонте. В эти мгновения почему-то кажется, что ты присутствуешь на таинстве самого сотворения мира и на твоих глазах только-только зарождается жизнь.
Восход на Родине… Именно в эти минуты особенно остро ощущаешь свою причастность к земле предков и понимаешь: куда бы ни забросила тебя судьба, чувство этой кровной, сыновней связи с родным краем никогда не покинет тебя…
Замок, висевший на щербатой от времени двери древней сельской церкви, был увесистый, заржавелый и открывался с леденящим душу скрежетом, дверь тоже поддавалась с трудом, со скрипом, и вот прямой луч солнца попадал на пол и, разбившись на тысячи лучиков, высвечивал все уголки этого удивительно прекрасного в своей аскетичности храма с самым высоким из всех армянских церковных куполов. К алтарю вела ещё одна дверь, по обе стороны которой были установлены изумительной красоты хачкары, один из которых являлся творением рук самого Момика.
Церковь эту заложили в IV веке, ещё при жизни Григория Просветителя, и достраивалась она на протяжении восьми веков. И ежеутреннее священнодействие её отпирания повторялось на протяжении более чем семнадцати столетий.
Привилегия запускать в храм первый луч и становиться свидетелем магической картины встречи солнца с камнем принадлежала теперь его смотрителю. Когда особо горластый петух, прокукарекав своё приветствие утру и миру, наконец-то умолк,  Смотритель уже справился со строптивым замком и, шагнув к двери, что вела к алтарю, всё же зашёл в соседнюю, находящуюся слева от центрального входа. Там была самая древняя часть церкви, где в основном проводил своё время этот молчаливый, сдержанный человек.
Ему было лет сорок.

Глава 1

– Ты што, Алэксэ Стэпанич, уснул, што ли? Давай просыпайс, летат нада!
Молодого человека, расположившегося на заднем сиденье  черного «гелендвагена», от неожиданности точно током прошило. Он, конечно, не спал, просто отдался мыслям – беспорядочным, бессвязным мыслям, которые с некоторых пор нет-нет да одолевали его, витая где-то независимо от собственной его воли. Он прилетел в эту южную столицу теперь уже считающейся независимой страны всего несколько дней назад, чтобы проинспектировать актив, недавно приобретённый его боссами у местных околовластных дельцов. И эти несколько дней были настолько насыщены делами всякого рода и... распутством, что он даже мыслями рвался прочь отсюда.
Голос, резко одёрнувший его, принадлежал почти полностью облысевшему типу с бычьей шеей, обвисшим животом и мешками под глазами. Этот представитель ныне часто встречающихся и безнадёжно быстро размножающихся особей из новой популяции человекообразных, уже помятый временем и разгульным образом жизни, тоже выглядел довольно утомлённым, и улыбка его походила скорее на оскал издохшей дворняжки. Ему тоже не терпелось поскорее запихнуть в самолёт приезжего хозяйского пса, который все эти дни сидел в разных подразделениях конторы с целой группой аудиторов, рыл где и что только можно, а вечерами с отменным аппетитом поглощал невероятное количество различной отборной снеди в лучших едальных заведениях города, парился в сауне и пользовался услугами подаренной ему танцовщицы, которая, кстати, тоже приехала его провожать.
Про встречи-проводы в аэропорту этого города можно написать отдельную книгу: это целый ритуал, благодаря которому прибывший тотчас осознает всю значимость собственной персоны для встречающих, а также какое место занимают последние в иерархической лестнице обильно расплодившихся скоробогачей, что выбились из грязи и метили теперь в аристократы. Вот и сейчас, когда Алексей Степанович Суслищев вытолкнул себя из машины и вытащил за собой огромный квадратный портфель, который не выпускал из рук, даже когда отправлялся погреть в сауне свое недавно наметившееся брюшко, он насчитал шесть или семь внедорожников разных моделей, которые сопровождали его машину. Теперь, прожив несколько дней в этом городе, он больше не задавался вопросом, как в день приезда, зачем понадобилось столько людей и машин для того, чтобы привезти в аэропорт одного-единственного человека, то есть его.
Впрочем, всё это интересовало его сейчас меньше всего, так как он прокручивал в уме доклад шефу о результатах своего бизнес-путешествия и нарытых им наглых махинациях местного персонала. Когда он наконец-то направился в сторону ВИП-зала, его уже окружали человек десять-двенадцать, большинство из которых удивительно походили на лысого Бархударяна. Очередь в зале была довольно большая, но таможенные и прочие формальности прошли быстро, и наступила церемония прощания. Каждый из провожавших после крепкого рукопожатия притягивал Суслищева к себе и смачно чмокал его в лицо. Тот чувствовал себя крайне неловко, но волей-неволей отвечал тем же.
Настало время прощаться с танцовщицей и лысым, и тут Суслищев заметил, что багаж его значительно пополнился. Кроме квадратного портфеля и чемоданчика с личными вещами тут был большой пакет с коньяком, сумка со всякими яствами и огромная корзина с фруктами. Поймав недоумённый взгляд Суслищева, лысый напыщенно изрёк:
– Дома женой покушаешь. Здесь всё, што ти кушал,– потом добавил уже вполголоса: – Передай балшой привет Кирилл Михалычу. Скажи, министр уже звонил Фагейбойну.
– Файгеймбойму, – поправил Суслищев так стремительно и прочувствованно, будто только что защитил своей грудью вышеназванного товарища от летящей пули.
– Я и говорю "Файгейбону"! – вскинулся было лысый. – В обшэм, дабро ест! Начинаем, Алэксэ. Ти же видэл, я тут всё могу. Ти будиш лэтит здэс всегда. Ти и я харашо, всё харашо. Понял?
– Понял, конечно, Зазандр Бабкенович
– Ара, я Зарзанд, сколко скажу тэбэ? – прорычал лысый.
– Ой, Зарзанд Банекович… нет-нет, Бабкенович! Извините меня, ради бога. И огромное спасибо за теплый прием. Я очень признателен вам.
Лысый повернулся к своей свите и по-армянски сказал:
– Тэсак? Артен призната гали. (Видали?! Он уже стал меня признавать.)
В ответ раздался дружный гогочущий смех…
Всё это время у Суслищева звонил то один, то другой телефон, но он тотчас выключал их. Видимо, это было уже не просто привычкой, а устоявшейся традицией – с первого раза не отвечать на звонки, создавая видимость суперзанятости, но в данный момент ему самому нужно было срочно позвонить, и посему он и не подумал изображать трогательное прощание с танцовщицей и спешно скрылся  за погранзону.
За всем этим зрелищем наблюдали двое молодых людей. Один из них поглядывал то на церемонию прощания, то на удивлённое лицо своего бывшего сокурсника Виктора Предпоследнего. (Прозвище ему дали ещё в институте за то, что он буквально боготворил академика Виктора Амбарцумяна. Чаще же его называли просто Астрономом.) Он тоже должен был сегодня улететь в Москву, к брату, но из-за каких-то неполадок с документами Самвел (Космик), который работал в службе безопасности ВИП-зала аэропорта, взялся проводить его.
Многое связывало этих молодых людей в годы учебы на факультете физики университета, но с тех пор прошло около двенадцати лет, и теперь им доводилось встречаться только тогда, когда собирались всем курсом. Оба прекрасно понимали, что всё осталось в прошлом, абсолютно всё, а самое главное – их мечты о продолжении учебы в аспирантуре и дальнейшей работе  в Бюраканской обсерватории под руководством великого академика, так как оба обожали небо, Вселенную, звёзды и свободу… Эту любовь Астроном, который родился и вырос недалеко от знаменитой обсерватории, многим привил на курсе.
Теперь же одному из них хватило ума и сноровки только на то, чтобы уговорить службу досмотра аэропорта допустить к полёту его друга, а другому – после двух лет раздумий наконец-то принять решение бросить сельскую школу, в которой он некогда учился, а сейчас преподавал физику и информатику, и полететь к брату. Брат хоть и был лет на пять моложе его, но все же решился в поисках работы поехать в Москву, а теперь вот нашел работу и для Астронома и позвал его к себе.
Друзья сидели рядышком в ожидании допуска к вылету и не знали о чём говорить. Понаблюдав некоторое время за суматохой в зале, Астроном спросил:
– Послушай, что тут происходит? Кого это они провожают с такой помпой? Вроде ведь совсем ещё молодой парень.
– Ты что, с луны свалился? Или новейшие реалии обходят тебя стороной? Это динозаврики. Небось, ты думал, они повымерли? Как бы не так! Климат нынешних времён оказался весьма благодатным для скоростного размножения этой популяции, – с сарказмом ответил Космик и затем добавил уже серьёзным тоном: – Заявка поступала от «Айселла», телефонного оператора.
– А что, и динозавры есть? – подхватил иронию друга Астроном.
– Естественно! Но они изволят проходить вон через тот парадный подъезд, – показал Самвел на соседний вход.
В этот момент служба досмотра торжественно возвестила: «К полёту допущен!»
– Ну что ж, тебе пора, друг, – вздохнул Самвел и шутливо добавил: – Желаю не потерять чести и доблести на чужих берегах.
– Спасибо тебе, брат, за всё, – с чувством сказал Астроном и обнял товарища. Это был единственный миг, когда они мысленно перенеслись в те блаженные, навсегда канувшие времена своей юности.
Когда Астроном махал рукой товарищу из автобуса, тот прокричал ему:
– Тебя посадят в бизнес-класс.
Но Астроном уже не слышал друга: его охватило щемящее чувство безвозвратной утраты тех ощущений, которые так неожиданно и остро нахлынули на него всего несколько минут назад…
В самолёте его действительно посадили на переднее сиденье. Через минуту появился и тот самый молодой человек с портфелем. Вещи за ним в салон затащили двое грузчиков. Бортпроводница с готовностью помогала разместить пакет и чемодан.
– Простите, пожалуйста, куда лучше поставить корзину с фруктами? – спросила она у Суслищева.
А тот уже сидел рядом с Астрономом и торопливо набирал номер чьего-то телефона; другой его аппарат между тем верещал вовсю.
– Заберите её себе, – небрежно бросил Суслищев и наконец ответил на назойливый звонок:
– Алло! Алло! Да, мам… Всё хорошо, я перезвоню, не могу сейчас… Да, вылетаю, – и лихорадочно схватился за уже ответившую первую трубку:
– Алло, Женечка? Алло!.. Чёртова связь!.. Да, это я. Может сейчас Кирилл Михайлович переговорить со мной?.. Хорошо.
Затем он с той же поспешностью набрал ещё один номер и, услышав в ответ чей-то голос, мгновенно преобразился от расплывшейся по лицу умилённой улыбки.
– Мусечка моя! Привет, сладенькая! Я в самолёте… Уже не могу! Ты приедешь? –
жарко-жарко зашептал он в трубку. – Хорошо, моё солнышко… Очень! Очень! Очень! – На последнем «очень» зазвонил второй телефон, и улыбка мгновенно слетела с его лица. – Меня Захаров, – сказал он важно, – целую.
Сейчас это был уже совершенно другой человек. Он походил на маленького ябеду из детского садика, которому не терпится донести воспитательнице о дурных проделках своего товарища, и он заранее смакует удовольствие от её реакции. Глаза его горели, дыхание сделалось прерывистым, неровным. Прошло несколько секунд, и наконец он услышал долгожданное:
– Ну как там дела?
– Всё хорошо, Кирилл Михайлович! – отрапортовал он бойко.
– В двух словах! – быстро бросил Захаров.
– Не знаю, каким образом наши тут решали вопрос, но, по-моему, это натуральная манна небесная. Обороты могут превысить ожидаемые на тридцать процентов минимум.– Тут он сделал паузу, чтобы дать возможность шефу переварить эту информацию, потом уже более обыденным тоном продолжил: – Правда, есть некоторые нюансы, связанные с Бархудом…Нет… Да... Хорошо, Кирилл Михайлович! – чеканил он, но на том конце его уже не слушали. Ожидаемого эффекта не получилось.
Суслищев несколько приуныл, поморгал глазами и только сейчас обратил внимание на сидевшего рядом молодого человека. Он совсем недавно получил разрешение летать бизнес-классом за счёт компании и поэтому с большим удовольствием знакомился со своими попутчиками: для него они заведомо были людьми некой высшей касты, так как он знал, что случайные пассажиры здесь не летают, и приобщение к ним льстило его самолюбию.
Он повернулся к соседу и, уважительно протянув руку, представился:
– Алексей.
– Армен, Армен Симонян, – учтиво произнёс застигнутый врасплох Астроном. В отличие от Суслищева он уже некоторое время наблюдал за своим соседом и успел составить о нём определённое мнение. Нельзя сказать, что он проникся к нему уважением, но Суслищев показался ему очень уверенным в себе человеком, профессионалом, знающим своё дело.
– Очень приятно. Надеюсь, за беседой время в полёте пролетит быстрее, – сказал Суслищев, изобразив любезную улыбку. Обычно он прибегал к ней, когда знакомился, – она помогала ему сразу расположить к себе собеседника, но со временем его улыбка всё реже и реже производила должное впечатление, ибо если на первых порах он улыбался из простой вежливости, то сейчас изображал улыбку. Впрочем, Астроном не заметил этой нарочитости его обхождения и с удовольствием поддержал тон собеседника.
Тем временем самолёт оторвался от взлётной полосы и устремился в небо.
Для Суслищева это был обычный очередной полет. Ему часто приходилось летать по разным регионам России и СНГ, Астроном же был явно взволнован. Во-первых, он очень соскучился по своему брату, которого не видел уже больше полутора лет, и, во-вторых, это был его первый полёт после долгого перерыва – последний раз он летал ещё в школе, когда их класс возили на экскурсию в столицу некогда огромной страны. Потом ему часто снилось это путешествие: широкие, светлые проспекты златоглавой, запах метро, автоматы с газировкой, Красная площадь – символ величия державы… В ожидании встречи с этим городом он тогда три последних дня перед вылетом не мог уснуть. Готовились же они к поездке целых полгода. Теперь он, конечно, понимал, что летит в совершенно другой город, в иную, чужую страну, и его охватила тоска по потерянному. Брат рассказывал ему некоторые вещи, которые никак не укладывались в его голове.
– Как вы обычно переносите полёт? – прервал голос Суслищева воспоминания, нахлынувшие на Астронома.
– Отлично, – с широкой улыбкой ответил тот. – Я очень люблю летать. А вы часто бываете в нашей стране? – на чистом, без акцента русском спросил Астроном. – Вам нравится у нас?
– Я здесь уже второй раз; да, конечно, очень нравится, – сказал Суслищев.
– А где вы бывали у нас, что видели? 
– Знаете, я прилетал по работе и всё время бывал крайне занят, так что ничего толком не успевал посмотреть, хотя в этот раз мне организовали экскурсию по коньячному заводу. Было весьма интересно. Я люблю армянский коньяк.
Астроном готов был расцеловать Суслищева за эти слова.
– Да, конечно, у нас самый лучший коньяк в мире, Черчилль пил только его, – с гордостью сказал он.
Суслищев немного поскучнел: за время своего пребывания в этой южной стране он не раз слышал от самых разных людей это слабо похожее на правду утверждение.
– А вы к нам по делам? – решил сменить он тему.
– Да, – с подъёмом произнёс Астроном. – У меня там брат живёт, он пригласил меня на работу.
– А с чем связан его бизнес?
– Информационные технологии, – ответил Астроном.
– О, информационные технологии – это наше будущее! – заинтересованно воскликнул Суслищев.
– Он у меня высококлассный и хорошо оплачиваемый компьютерщик,– опять же с гордостью произнёс Астроном.
Суслищева передёрнуло от этих слов. «Как, – подумал он, – наёмный компьютерщик? А что тогда ты делаешь тут?» И только сейчас он заметил на руке у своего попутчика электронные часы «Сейко», наверное, двадцатилетней давности, и практически тотчас же потерял к нему всякий интерес. Он отвернулся от собеседника, закрыл глаза и переключился на ближайшее будущее – представил, как в аэропорту его будет встречать супруга. Суслищев и в самом деле порядком соскучился по ней. Потом он вспомнил смазливую танцовщицу, пожалел было, что в последнюю ночь отказался от встречи с ней, но мысли его тут же вновь переключились на Мариночку. Жену свою он любил по-настоящему и всегда в последние дни командировок испытывал неодолимое к ней влечение. Она каким-то магическим образом завладела им полностью, он был её рабом, рабом её желаний.
Познакомился он с Мариной на корпоративной вечеринке, организованной в клубе «Дягилев» года три назад. Она пришла туда с молодым человеком, с которым спустя какое-то время жутко поругалась. Он заступился за неё. Правда, ему тогда сильно  перепало, но Марина отвезла его домой. Потом они время от времени встречались и через полгода поженились. Марина переехала жить к нему в только что отремонтированную квартиру на Басманной улице. Он перебрался в эту новостройку из однокомнатной квартиры дома по соседству, оставив её матери, которая переехала к нему из Костромы…
– Скажите, пожалуйста, неужели в Москве больше не осталось ни одного автомата газированной воды? – прервал его мысли Астроном. Скосив на него глаза, Суслищев увидел, что тот все ещё пребывает в надежде завязать с ним беседу.
– Что? – переспросил он.
– Я спрашиваю, остались ли в Москве автоматы газированной воды? – всё так же широко улыбаясь, переспросил Астроном.
– Нет! – отрезал Суслищев и опять переключился на Мариночку.
– А парк аттракционов на ВДНХ сохранился? 
– Нет! – ещё резче бросил Суслищев.
Астроному стало чуть-чуть не по себе от столь необъяснимо резкой перемены настроения собеседника. Он с детства всегда крайне болезненно воспринимал любые попытки задеть его самолюбие, а сделать это можно было очень легко. Достаточно было одного-двух слов, сказанных не тем тоном, чтобы он почувствовал себя ущемлённым.  В подобных случаях он обычно требовал объяснения, и это приводило к вечным конфликтам. Но теперь Астроном был взрослым мужчиной и попытался подавить в себе вдруг обуявшее, как в детстве, желание потребовать объяснения, и он промолчал, посчитав, что это ему просто показалось.
Спустя какое-то время Астроном опять как ни в чём не бывало обратился к Суслищеву:
– Брат говорил, что в центре снесли гостиницы "Москва" и "Россия". А новые построили уже?
– А вам-то что? – уже откровенно раздражённым тоном спросил Суслищев
От неожиданности и досады Астроном побагровел.
– Слушайте, что это с вами? Вы что, с ума сошли? Вроде бы представлялись как нормальный человек.
– Не задавайте больше глупых вопросов – вот что случилось! – выкрикнул Суслищев.
– Сам ты глупый, да вдобавок ещё и грубиян! – уже не сдержался Астроном. Суслищев проглотил оскорбление, понимая, что может нарваться на неприятности.
Тем временем стюардесса начала обносить пассажиров обедом. Астроном отказался от еды: аппетит у него от злости начисто пропал. В отличие от него Суслищев принялся смачно жевать, словно забыв про своего соседа.
– Не хочу даже приятного аппетита тебе пожелать, – всё не успокаивался Астроном.
– Больно мне надо! – как-то по-детски промычал Суслищев с набитым ртом.
Астроном глянул на своего соседа брезгливым взглядом и обличительным тоном сказал:   
–Ты даже матери своей не перезвонил, хоть и обещал!
– Да отстанешь ты от меня, наконец?! – уже совсем по-ребячески выкрикнул Суслищев. «Какого чёрта ты полез знакомиться с этой взрывоопасной деревенщиной?» – подумал он про себя, а вслух добавил: – Я ещё разберусь с тем, кто тебя сюда посадил.
– Ты сначала с собой разберись, ноль с амбициями! – парировал Астроном и отвернулся от него.
А самолёт тем временем пошел на снижение, и Астроном, забыв о соседе, прильнул к иллюминатору, чтобы сверху полюбоваться на город. Он был рад предстоящей встрече с ним, но в то же время опасался, как бы прекрасный миф об этом городе, что жил в его душе по сей день, не разрушился от него нынешнего. Потом представил скорую встречу с братом Мишей, которого любил больше всех в жизни, вспомнил, как противился тому, чтобы тот уезжал из дома, но так и не сумел уговорить его остаться… Слишком уж брат был самостоятельный и целеустремлённый. Миша ещё со школьных лет тяготел, как и он сам, к точным наукам, и особенно сильно увлекался физикой – он был лучшим в школе по этому предмету, не раз побеждал на республиканских олимпиадах и в дальнейшем тоже поступил на факультет физики университета. Его ожидала блестящая карьера ученого, но к тому времени физика оказалась, мягко говоря, не совсем нужна  «быстро растущей экономике Армении», и он постепенно приобщился к компьютерным технологиям. Миша мечтал создать свою компьютерную империю, открыть лабораторию в горах недалеко от их села и жениться на своей любимой Ашхен.
Ашхен! Астроном представлял, как всякий раз сжималось сердце Миши, когда её образ вдруг представал перед его глазами. Миша знал её с самого рождения. Они жили по соседству, и после того как однажды по дороге в школу Ашхен чуть не попала под машину, он каждое утро провожал её на занятия. Миша учился тогда в восьмом классе, а Ашхен только во втором. Она была очень славным ребенком, и ей нравилось, что Миша ежедневно забирал её в школу. Иногда, когда он опаздывал, она ждала его возле калитки своего дома, всем видом показывая, что терпеть подобное больше не намерена. Так продолжалось до тех пор, пока Миша не закончил школу. Потом был институт, потом служба в армии, уже армянской. Каждый раз, приезжая домой на побывку, он встречал её на улице всё у той же калитки. Она странным образом всегда оказывалась там… Он впервые понял, что любит её, уже после демобилизации. Когда Астроном с Мишей подъехали к своему дому, все, кто ждал его на улице – а тут были и друзья и соседи, – бросились обнимать его, и только она одна осталась стоять на том самом месте, откуда Миша когда-то забирал её в школу. Он подошел к ней и ещё на расстоянии почувствовал, насколько она напряжена; то же самое было и с ним, и он впервые протянул ей руку, не осмелившись поцеловать её. Она была уже совсем взрослой.
– Добро пожаловать в столицу России, город-герой Москву, – услышал Астроном. Почти как двадцать лет назад…
Суслищев уже вовсю упражнялся со своими телефонами, потом встал, быстренько достал свой квадратный портфель, подхватил чемодан, сумку и пакет с коньяком и поспешил к выходу. Астроном вспомнил недавнюю с ним перепалку и, хотя уже не испытывал к нему неприязни, решил на всякий случай показать ему свою обиду. Он тоже торопливо забрал свою сумку и последовал за ним. Суслищев шёл так быстро, что Астроном обогнал его только перед пунктом пограничного контроля. Бросив презрительный взгляд на бывшего попутчика, он занял очередь на контроль и демонстративно повернулся к нему спиной. «Вот же неотёсанный болван! – подумал тот. – Спасу от него нет нигде».
Пассажиры минут уже пятнадцать толпились у ППК, когда, наконец, подошли пограничники. Первым прошел на паспортный контроль Астроном. Суслищев, стоявший за ним, уже практически забыл о нём: он очень торопился обнять свою любимую; они успели уже раза три созвониться. Очередь рядом начала продвигаться, а Астроном со своей лучезарной улыбкой всё ещё что-то объяснял пограничнику. Суслищев начал нервничать. Прошло минут пять. В кабину пограничника вошёл какой-то майор, и буквально через полминуты Суслищев вздрогнул от знакомого крика:
– Сам ты баран! Что, не можешь по-человечески общаться с людьми, подонок?!
Тут спешно подошли ещё двое пограничников и начали оттаскивать Астронома от кабины.
– Пойдем, дорогуша, сейчас ты узнаешь, кто баран, не разоряйся, – увещевали они. Один из них передал по рации:
– Пусть не убирают трап, тут один чудик на депортацию, только надо сначала всё оформить чин чином. – И все трое рассмеялись.
«Поделом тебе, – позлорадствовал Суслищев. – Пойди теперь напейся своей газировки». Когда они поравнялись с Суслищевым, Астроном неожиданно вырвался из рук конвоя и сказал тому:
– Послушай, тут брат меня встречает, прошу тебя, передай ему этот свёрток, пожалуйста. – С этими словами он быстро отстегнул молнию на сумке, достал какой-то пакет и передал его Суслищеву. Сзади его сильно толкнули, и он поплёлся за пограничниками, таща за собой свои вещи.
– А как я его найду? – крикнул ему вдогонку раздосадованный Суслищев.
– Напиши телефон! – прокричал в ответ Астроном, опять остановился и надиктовал номер. Суслищев достал ручку и быстро написал его на свёртке. Увидев это, Астроном крикнул уже с другого конца зала:
– Да не пиши ты на этом свёртке, истукан, набитый цифрами!..
Суслищев пропустил этот выпад мимо ушей, поскольку был безмерно рад, что наконец-то избавился от этого взрывного типа с его нервным тенором. Спрятав свёрток в свой бездонный квадрат, он пошел на паспортный контроль, предвкушая радость встречи с супругой, её жаркие объятия и страстные поцелуи.


Глава 2

Суслищев сидел у себя на балконе и смотрел на расстилающийся перед ним огромный город. Всё вокруг было заволочено серой хмарью, и сквозь эту давящую пелену тумана неисчерпаемой лавиной мчались на бешеной скорости автомобили с зажжёнными фарами, наземный и подземный транспорт ежеминутно выплёскивал на улицы всё новые потоки куда-то спешащих, опаздывающих, кого-то или что-то догоняющих людей – нескончаемые толпы, расплачивающиеся своими нервами за сомнительное счастье и привилегию жить в гигантском мегаполисе…
Современный большой город сродни самой крутой горке аквапарка. Ты летишь с головокружительной скоростью в полной гармонии с полётом, управляя собой и нарабатывая адреналин, с радостным намерением вновь вернуться к исходной позиции – или же выпадаешь из ритма полёта и наживаешь ссадины, ушибы, проклинаешь своё опрометчивое решение пуститься в эту авантюру и под конец плюхаешься в воду, – а это означает конец пути, конец эмоциям, конец всему.
Ну а пока весь поток в эйфории скорости нёсся в предопределённом направлении в полной уверенности в вечности этого водоворота.
Суслищев наблюдал всё это, пребывая в какой-то прострации: мысли его, казалось,  существовали сами по себе, параллельно ему. Закончился второй день по его приезде из командировки, очень насыщенный и плодотворный.
Обычно в конце дня его хватало только на просмотр каких-то новостных передач, после чего он перемещал своё бренное тело в спальню. Иногда, уступая назойливым любовным притязаниям жены, он, уже почти во сне, механически исполнял свой супружеский долг и тотчас вновь проваливался в сон.
Досуг свой Суслищевы проводили когда вместе, а когда каждый в своей компании, и это считалось у них в порядке вещей. Возвращались к себе порой за полночь, практически никогда не питались дома. Мариночка не работала и целый день посвящала себе. Она была без ума от самой себя и умела внушить окружающим подобное же к себе отношение, но постоянно бравировала тем, что любит только своего Лешуньчика. Породистая сибирячка осваивала премудрости жизни в мегаполисе уже более пяти лет, после того как, разругавшись насмерть со своим парнем, провоевавшим в Чечне и едва не лишившимся там жизни, села в поезд и укатила к своей родственнице в этот город. Если бы не угроза жизни, она, наверное, вернулась бы к себе, но дороги назад уже не было, и она приговорила себя выживать.
Суслищев толком не знал, чем она занималась до встречи с ним. До их брака она всегда подвозила его, а однажды просто взяла и переехала к нему со своими вещами. Очень ласковая и внимательная, она относилась к нему как к маленькому ребёнку, что доставляло Суслищеву огромное удовольствие. Они считали себя счастливой парой. Сейчас, сидя на балконе, он  поймал себя на мысли, что Мариночка впервые уснула раньше него. А ему почему-то не хотелось спать.
Суслищев вспомнил свой доклад шефу, и внутри приятно заиграло, ибо сегодня он убедился в том, что стал незаменимым человеком в компании. За семь лет работы в ней он сделал такой головокружительный карьерный прыжок, что иногда сам удивлялся этому. Он ценил оказываемое ему доверие и никогда не позволял себе злоупотреблять им. Его хозяева видели это и воздавали ему по заслугам.
Суслищев рос без отца и знал, каких трудов стоило его матери вырастить, поставить его на ноги, и ещё в школьные годы дал себе обещание непременно добиться успеха и положения в обществе и тем самым хоть как-то отблагодарить её за всё. И к цели этой он шёл неуклонно и последовательно. В школе он учился очень хорошо, был примерным студентом и в институте. И никогда не оставлял мать без внимания, всячески помогал ей. Вот и сейчас, после того как он помог похоронить бабушку, он перевез мать из Костромы к себе, оставив ей свою старую квартиру. Правда, ему нечасто удавалось навещать её, но вниманием она никогда не была обделена.
«Чёрт возьми! – вдруг встрепенулся он. – Я ведь так и не перезвонил маме! Позвоню с утра пораньше, узнаю результаты медобследования».
Сегодня после работы, когда Суслищев с коллегами заскочили посидеть на веранде одного из ресторанчиков неподалёку от их офиса, они продолжали обсуждать результаты его командировки на юг. Игорь, теперь его подчинённый, всё допытывался, почему на совещании так сияли глаза у Кирилла Михайловича и отчего он впервые так долго пожимал Алексею руку.
– Ну ещё бы! – едва сдерживая чувство горделивого удовлетворения, сказал Суслищев. – Я ведь им на ровном месте минимум двадцатку в год лишних нашел, так тщательно скрываемых тамошними заправилами.
– А что, эти "хачики" не догадались хотя бы процентов двадцать от находки тебе отстегнуть? – вполушутку спросил Игорь.
– Скажешь тоже! Они там каждый на своем уровне воруют, и никто не знает, кто у кого и сколько. Там только один умный финансист имеется, но если Бархуд узнает, что он вытворяет, то сотрёт его в порошок.
– Так-таки и сотрёт?
– Он и не на такое способен, но пока наши решили его не трогать, так как он приходится каким-то близким родственником начальнику охраны. Воевал, так что этот вопрос будут обсуждать только при личной встрече с главным.
– Ничего себе! Какие-то там охранники воруют наши денежки, а мы должны помалкивать? – включился в разговор Стас Лемешев, до этого занятый выбором блюд из меню для своей только что подъехавшей подружки. Он был моложе Алексея и Игоря, но занимал довольно высокий пост в департаменте финансового контроля, так как был племянником какого-то высокопоставленного чиновника, который, как поговаривали, владел частью пакета акций компании. Человек он был общительный, компанейский, ездил на работу на шикарной спортивной машине, одевался щегольски и всякий раз появлялся с новой пассией.
– Во-первых, это не наши денежки, а самые что ни на есть их, – на правах старшего менторским тоном начал Суслищев. – Это мы в ближайшее время будем тратить их деньги. Они готовы душу дьяволу продать, лишь бы не лишиться возможности и дальше высасывать все соки из своего народа.
– А вот наш еврейчик оказался, как всегда, в нужное время в нужном месте, – вставил Стас.
– А во-вторых, – продолжал Суслищев, – я думаю, это вопрос времени и не надо пороть горячку. А о том, что я вам сказал, должны знать пока только мы. Это слишком серьёзные игры, ребята, – заключил он важно.
К Игорю он в последнее время относился как-то по-отечески, всячески подчёркивая, что его, Суслищева, очередное повышение по службе ничуть не отразилось на их отношениях.
– Ладно! Ну их на хрен, этих воров-дармоедов! – махнул рукой Стас. – Ты лучше расскажи, пока Маринки нет, как там с бабами-то обстоят дела. Небось, все в покрывало укутаны? Ты хоть попробовал кого-то?
– Ты что, спятил? Какие покрывала? Они там вроде в Христа веруют, – удивился Игорь.
– А шут их знает, я ведь ни разу в тех краях не бывал. Правда, отец рассказывал, что в их времена его там очень хорошо встречали: вина, тосты и всё такое… Представляете, сидим мы как-то весной в Марбелле в шикарном ресторане, я заказал «Шираз» урожая семьдесят четвёртого года, отец пригубил и говорит: «Фу, гадость! Вот в наши времена были вина!..» Я не выдержал и выдал ему всё, что думаю об этих самых его временах.
– Ну и что ты ему сказал, интересно? – спросил Игорь.
– И про краснопузых, и про светлое будущее на кухнях в четыре квадратных метра. А он возьми и скажи: «Лучше светлое будущее в маленьких кухнях, чем в огромных дворцах пустота». Целую жизнь прожил, но так и не понял, что владельцы огромных дворцов уж точно бабки найдут, чтобы обставить их, – закончил Стас.
Игорь с Суслишевым с улыбкой переглянулись.
– Так ты не сказал: было у тебя там что-то или нет? – не отставал Стас.
– Нет! – резко бросил Суслищев, а сам вспомнил танцовщицу, проводы и вдруг неожиданно вскрикнул: – Чёрт побери!
– Ты чего? – спросили все разом.
– Совсем забыл, – ответил он и, притянув к себе свой квадрат, достал из него какой-то свёрток и принялся спешно набирать номер телефона, написанный на нём.
– Алло, это Михаил? Здравствуй, – заговорил он быстро, – меня просили передать тебе пакет… Да нет, зачем ко мне на работу?.. Да нет же! А домой зачем? Давай встретимся утром где-нибудь в центре. Например, в переходе станции Пушкинская. В девять пятнадцать. Только не опаздывай, у меня будет ровно минута… Нет, я сам тебе позвоню.
 Закончив разговор, Суслищев возмущенно сказал друзьям:
– Ишь ты! Сначала дай ему рабочий адрес, потом адрес дома или номер домашнего телефона. Нашёлся мне умник!
В этот момент подошла Мариночка в сопровождении его водителя, и пока Суслищев наказывал тому напомнить ему утром о предстоящей встрече, поцеловалась с Игорем, холодно кивнула Стасу и, словно не замечая его спутницы, села рядом с супругом.
– С кем это ты сейчас разговаривал? – спросила она.
– Да вчера мне один "везувий" с самолета просил передать этот пакет его брату.
– А что, он сам не мог это сделать? Может, там наркотики или что-то ещё в этом роде. Сколько раз я тебе говорила: не будь таким наивным!
– Да его обратно на родную землю отправили: что-то с документами было не в порядке.
– Вот ведь твари! Начисто лишены элементарного чувства достоинства! Их отсюда в дверь гонят – они в окошко лезут, их в окошко выпихивают – они в дверь пролезают, – опять отвлёкся от своей подружки Стас. – А теперь ему ещё и номер телефона подавай! Деревенщина неотёсанная!
Сидя сейчас на балконе, Суслищев ещё раз прокрутил в уме эту вечернюю встречу с друзьями и почему-то вспомнил взгляд своей жены, брошенной в сторону Стаса. Он, конечно, знал, что она не особенно жалует его, но зачем показывать это так явно?
  Постепенно его стало клонить ко сну. Посмотрев в последний раз на нескончаемый, хотя и порядком поредевший караван огоньков, он вошёл в спальню, тихо, чтобы не разбудить жену, улёгся с краю кровати и уснул.


Глава 3

Утро, как и предыдущая ночь, началось не совсем обычно. Когда зазвенел телефон, Суслищев был ещё в постели и едва успел дотянуться до трубки. Звонили от Кирилла Михайловича, с просьбой к десяти часам быть на совещании, так как должен был подъехать Файгеймбойм. Когда Суслищев положил трубку, Мариночка подала ему кофе прямо в постель. Обычно это делал он сам – правда, очень редко, потому что, когда уходил на работу, она ещё спала. А сейчас он впервые проспал. Суслищев с удовольствием повалялся бы в постели, но нужно было спешить.
Внизу его уже ждала машина, и они сразу же влились в бешеный ритм рабочего утра мегаполиса. Из машины Суслищев позвонил Игорю, попросил приготовить кое-какие документы к его приезду – ему нужно было тщательно подготовиться к этой редкой возможности показать себя Файгейбойму, от которого, по сути дела, зависело всё его будущее. Он не боготворил Файгеймбойма единственно потому, что тот был для него больше чем бог…
– Ты чего остановился? – раздражённо спросил Суслищев, когда водитель внезапно прижал машину к тротуару.
– Так вы же сами вчера велели остановиться на Пушкинской, Алексей Степанович, – ответил тот.
– О чёрт! – возмутился Суслищев. – Нашли себе курьера! Только этого мне не хватало сегодня! – Он торопливо достал свёрток из своего чёрного квадрата, торопливо набрал номер.
– Алло, ты где? – не поздоровавшись, выпалил он. – В какой части?.. Да нет же, быстро иди к переходу на "Макдоналдс", – возмутился Суслищев. – Я уже спускаюсь, но у меня ровно тридцать секунд, так что давай поторопись!
– Алексей Степанович, может, мне передать свёрток? – спросил водитель. – Как знать, что это за люди.
– Да нет, я мигом. Ты проезжай  вперёд, я выйду у магазина, – бросил Суслищев и, выскочив из машины, нырнул в переход.
Молодого человека на месте не оказалось, и он, нажав на повтор, практически уже закричал:
– Ну где же ты? Совесть имей, я опаздываю!
Видимо, на том конце тоже не блеснули корректностью, и Суслищев, вспомнив брата этого типа, промолчал, решил было плюнуть на всё и бросить к шутам этот вонючий свёрток прямо на месте, но в последнюю минуту осадил себя: может, он где-то уже совсем близко?
И тут в другом конце перехода показалась фигура стремительно приближающегося, почти бегущего молодого человека. Хотя было довольно далеко, но Суслищев по его нервозной сосредоточенности понял, что он страшно зол, и подумал, что этот тоже наверняка из категории неприятных ему людей вулканической породы. Увидев настрой наглеца, Суслищев решил, перед тем как швырнуть в лицо этому горному тетереву чёртов свёрток, выложить ему всё, что он думает обо всём этом. Подготовившись стартовать подобно спринтеру, он не заметил, как с другой стороны наперерез бегущему быстро продвигалась группа крепко сбитых и коротко остриженных молодых людей. Южанину оставалось всего каких-то шесть или семь метров, чтобы забрать заветный свёрток, когда один из группы, поравнявшись с ним, резко дёрнул его за руку. Тот чисто машинальным ударом высвободил свою руку, но тут подлетели остальные, и кто-то изо всех сил пнул молодого человека в спину. Тот полетел прямо на Суслищева, да с такой скоростью, что Алексей едва успел отскочить в сторону. Южанин распластался на полу и, пытаясь подняться, крикнул Суслищеву:
– Я Миша! Давай быстро свёрток!
 Но в этот момент один из нападавших, раскрутив намотанную на руку тяжёлую цепь, с размаху ударил его.
– А-а! – закричал Миша. – За что? – Вопрос застыл у него на губах, так как третий из группы, набросившись на распластанного молодого человека, раз за разом дважды ударил его ножом в грудь. Побившись пару секунд в конвульсиях, Миша остановил свой затухающий взгляд на Алексее.
– Слава России! – услышал Суслищев. Прижавшись к стене перехода, он всё ещё не мог понять, что происходит. Сердце у него бешено колотилось, желудок словно подступил к самому горлу, и почему-то хотелось вырвать. Он не мог отвести взгляда от направленных на него остекленевших глаз. Так они и смотрели друг на друга.
– Вот б***! – раздалось рядом, и Суслищев увидел двух подоспевших милиционеров. Один из них, пощупав пульс лежащего, чуть было не пнул его ногой.
– Готов! И опять в моё дежурство! – взвился он. – Ну что за хренотень?!
Суслищев огляделся: вокруг собралась небольшая толпа, в которой он заметил и своего водителя. Тот попытался отвести шефа в сторону, но Алексей стоял как вкопанный, сотрясаясь всем телом. Ему впервые в жизни довелось стать свидетелем подобного.
– Миша! Мишенька! – взорвался вдруг в воздухе крик молодого человека славянской внешности, подбежавшего к телу. – Ты чего тут разлёгся, вставай! Ну вставай же! Что с тобой?! – кричал он и протянул было руку к трупу.
– Назад, с***! Не трогать! А ну отошёл! – рявкнул всё тот же негодовавший милиционер.
– Он мой друг... – каким-то механическим тоном проронил белокурый и, присев рядом с телом, вдруг опять закричал, чуть не плача: – Эй, вставай же, чёртов армяшка! Ты что, уснул? Да не молчи ты!
– Ты чего тут разорался? – опять распалился страж общественного порядка. – Ты хоть видел, кто его кокнул? И вообще, какого чёрта он тут делал?
– Кто? – всё тем же апатичным, механическим тоном спросил белокурый.
Тем временем водитель Суслищева уговаривал своего шефа вернуться в машину:
– Поедемте, Алексей Степанович, поздно уже, мы опаздываем.
– Да-да, сейчас…
– Эти недобитки никак не угомонятся. Их пачками давят, а они всё лезут и лезут, как тараканы,– злорадствовал кто-то в толпе.
– Совесть имей, посмотри, ведь он совсем ещё молодой, – попытался возразить другой.
– Нашёлся мне, тоже, христианин сердобольный! Ты лучше подумай, скольким нашим ребятам жизнь калечат из-за таких вот молодых выродков!.. И какого хрена они едут сюда? Сидели бы по своим дырам да вволю убивали друг друга. Не фига им ошиваться у нас. Вот он, к примеру, что он делал здесь, в переходе, в рабочее время, скажи мне, пожалуйста! – набросился третий на горе-защитника.
– Он мой друг… – продолжал механически твердить сидевший возле трупа белокурый парень.
А между тем Суслищев в сопровождении водителя уже поднимался по лестнице в сторону своего автомобиля, который должен был доставить его к новым карьерным вершинам. Сев в машину, он неподвижным взглядом уставился в какую-то точку. Телефон его надрывался, но он, казалось, не слышал звонков.
Машина остановилась, водитель открыл Суслищеву дверь, но тот продолжал сидеть как оцепенелый.
– Алексей Степанович, Захаров звонил раз пять, совещание уже заканчивается.
– Как заканчивается? – очнулся, наконец, Суслищев, будто вернувшись с неба на землю. – Я же должен был… – продолжил было он, но, посмотрев на часы, понял, что опоздал на целых сорок минут. Это было его первое опоздание за все семь лет работы в компании…

Выслушав рассказ Суслищева, Захаров бросил:
– Всякое бывает, Алексей, но жизнь продолжается и раскисать не надо, так что давай включайся в работу, время не терпит.
– Хорошо, конечно, Кирилл Михайлович, – ответил Суслищев. – К завтрашнему вечеру постараюсь подготовить финансовую часть технико-экономического обоснования.
Но он понимал, что ни о какой работе не могло быть и речи. «Господи, – терзался Суслищев, – за какие такие грехи ты наслал на меня эту жуть? Как мне жить-то дальше с этим на душе? Как вытравить из памяти весь этот кошмар, лица этих нелюдей, их звериные повадки?.. Неужели нельзя было без меня? Неужели я не прожил бы без всего этого?»
И тут он снова вспомнил своего соседа по самолёту. «Как он гордился братом... Господи, ну зачем, зачем я взялся передать этот чёртов свёрток, ведь если бы не я, всего этого не случилось бы».
Суслищев потянулся к своему другу-портфелю – единственному свидетелю всей этой истории, – открыл его и увидел, что свёртка там нет. Он тотчас связался с водителем:
– Я оставил в машине свёрток, срочно доставь мне его наверх.
Когда водитель принёс пакет, Суслищев предпринял последнюю попытку сосредоточиться на работе. Но, увы, это было выше его сил: свёрток точно гипнотизировал его. Он взял его в руки, рассмотрел со всех сторон, будто видел впервые, и медленно стал распаковывать. Внутри оказался крохотный коробок с орденом Красной Звезды внутри и выцветший от времени конверт с письмом, адресованным в Смоленск некой Светлане Сергеевне Немчиновой.
Суслищев не спеша положил всё обратно в свой квадрат и позвонил по внутреннему телефону:
– Женечка, передайте, пожалуйста, Кириллу Михайловичу, что я неважно себя чувствую и хотел бы уйти домой. Обещанную работу постараюсь представить до конца завтрашнего дня.
– А что с вами, Алексей? – удивилась Женя.
– Ничего страшного, – отрешённо проронил Суслищев и положил трубку. Потом по тому же телефону набрал новый номер.
– Здравствуйте, Константин Леонидович. Вы очень заняты? Могу я на пару минут зайти к вам? – Ответ был, видимо, утвердительный, потому что он встал из-за стола и со своим неизменным портфелем в руке вышел из кабинета.
Константин Леонидович, начальник службы безопасности компании, был подтянутым сухощавым мужчиной лет пятидесяти пяти – шестидесяти с нависшими кустистыми бровями, под которыми прятались удивительно пронзительные, цепкие глаза. «Человек-сверло» – так за спиной называли его в компании. Суслищев в редких случаях заходил к нему, в основном по инициативе хозяина кабинета. Он не очень комфортно чувствовал себя в этом похожем на казарму небольшом помещении, располагавшемся в самом конце коридора на шестом этаже. В кабинет вела крохотная приёмная, в которой сидела секретарша, женщина лет сорока пяти, всей статью походившая на своего шефа. Даже её строгие узкие очки не отличались от очков шефа, хотя она носила их постоянно, в то время как он – только при чтении.
Суслищев подошёл и присел на стул, стоящий возле стола.
– Что случилось, Алексей? – строго спросил человек-сверло.
– У меня к вам просьба, Константин Леонидович, но личного характера. Могу я вас попросить разыскать мне одного человека?
– Какого ещё человека? – спросил тот подозрительно.
– Женщину одну, – ответил Суслищев и протянул ему письмо с адресом Светланы Немчиновой.
– Зачем это тебе? – спросил сыщик, неспешно доставая очки из очечника. Руки у него были мозолистые, словно он до сих пор обрабатывал свои шесть соток огорода, доставшиеся ему от советского правительства за беззаветное служение родине.
– Не знаю, – ответил Суслищев и подумал, что ему, пожалуй, не стоило приходить сюда.
Хотя на столе у Константина Леонидовича и стоял компьютер, но он открыл свой потрёпанный ежедневник и каллиграфическим почерком медленно переписал в него адрес и имя с конверта – видимо, сыщик не очень жаловал современную технику.
– Хорошо, – сказал он, уловив некоторое замешательство Суслищева. – Я постараюсь сделать что-нибудь.
Суслищев вышел из кабинета-казармы с чувством облегчения – у него точно гора свалилась с плеч. Он спустился на улицу, сел в машину и поехал в сторону Охотного ряда. Найдя место для парковки, вышел из неё и направился в Александровский сад. Он любил приходить сюда в те времена, когда только приехал в этот город. Здесь он познакомился с Катей Рудаковой, умницей, которой не было равных на всем их факультете. Они встречались несколько месяцев, и в какой-то момент Суслищеву даже показалось, что он любит её, но он оказался слишком слабым для неё, а она – слишком серьёзной и потому недоступной.
Суслищев не был здесь больше пяти лет. Хотя после встречи с сыщиком он и почувствовал некоторое облегчение, но почему-то вдруг вспомнил опять утреннюю трагедию, которая произошла буквально в двух кварталах отсюда. Люди вокруг торопились каждый по своим делам, не подозревая о том, что не так давно неподалёку отсюда случилась страшная трагедия, и не задумываясь, что от подобной беды не застрахован никто.
Суслищев стоял у Вечного огня и смотрел на крепостную стену позади языков пламени, когда зазвонил мобильник.
– Ну что, Алексей, решил выходной себе устроить? – Это был Захаров. – Понимаю тебя, ладно, но до завтрашнего вечера нам всё-таки придётся добить весь материал.
– Хорошо, Кирилл Михайлович. – Он уже немного играл в трагедию: ему понравилось, что впервые на работе заинтересовались его самочувствием и душевным состоянием. Он хотел было засунуть телефон в карман, но тот опять заверещал.
– Алло… Да, мам, извини, что не перезвонил. Как ты? Ты получила результаты обследования?.. Да у меня всё хорошо, не волнуйся, и с Мариной всё в порядке. Я постараюсь на днях забежать к тебе, ладно? Ну всё, целую.
Потом он набрал номер Мариночки.
– Привет, сладкая, где ты?
– В ЦУМе, лапонька, с Виолеттой, выбираем ей сумочку.
– А я почти рядом. Может, встретимся?
– Ты что, не на работе? – удивилась Мариночка.
– Нет, я у Красной площади.
После минутной заминки Мариночка сказала, что должна ещё успеть к косметологу.
– Может, поужинаем в семь в «Пармезане», ты как, согласен?
– Хорошо, – ответил Суслищев, – до вечера. – И, отвернувшись от Вечного огня, зашагал к Охотному ряду, выписывая траекторию своим другом-спутником.




Глава 4

– Алексей Степанович, вас просит зайти к нему Константин Леонидович, – прозвучало в трубке, когда Суслищев, сидя в переговорной, обсуждал с Игорем последний отчёт, полученный из Екатеринбурга. С ними был ещё и специалист, непосредственно курирующий этот регион.
– Буду через десять минут,– ответил Суслищев и, положив трубку, продолжил начатую мысль: – Я понимаю, что вам нужно очень многое осваивать, так сказать, с колёс, но то, что вы сейчас представляете нам, ни в какие ворота не лезет. У вас, видимо, работают люди, за десятилетия поднаторевшие рисовать такие красивые отчёты. – Потом, повернувшись к Игорю, добавил: – Будьте добры, доведите до ума этот документ и только потом планируйте командировку на место. Туда следует привезти чёткое руководство к действию, иначе они так сымпровизируют с ним, что потом всем департаментом придётся целый год голову ломать, – закончил Суслищев. Он всегда на деловых обсуждениях обращался на «вы» даже к близким друзьям, как бы чётко очерчивая грань между личным и деловым общением. В такие минуты он становился каким-то чужим, неродным.
Суслищев заканчивал совещание с тревогой в душе. Он не понимал, чем она была вызвана – вроде всё складывалось не так уж и плохо, но тут вдруг вспомнил, что ему надо идти на шестой этаж, вспомнил – почему, и сразу осознал источник тревоги и тяжести на душе.
Со дня трагедии прошло пять суток, и Суслищев как будто уже переварил события того страшного утра. Он всячески старался забыть случившийся кошмар, и ему постепенно удавалось это. Рабочая рутина и бешеный ритм жизни мегаполиса как нельзя лучше способствовали этому. Один раз он, правда, будто снова пережил ту жуткую драму – это когда вечером следующего дня дома смотрел по телевизору криминальную хронику и ведущий равнодушно протараторил: «Вчера утром в результате драки в подземном переходе от ножевых ранений скончался молодой человек кавказской внешности лет тридцати». Дальше следовала информация о том, что и посольство страны убитого, и всевозможные национальные союзы и организации, и милиция сходятся во мнении, что это была обычная хулиганская потасовка, ничего общего не имеющая с межэтническими проблемами. Это откровенная ложь порядком разозлила Алексея.

    Суслищев сидел в кабинете у Константина Леонидовича и ждал, когда тот своим чётким почерком кончит выводить что-то на листе бумаги. К этому времени сыщик, видимо, был уже в курсе всех подробностей инцидента в подземном переходе, ибо, неожиданно вскинув на Суслищева глаза и просверлив его своим колючим взглядом, как бы невзначай спросил:
– Всё произошло на твоих глазах?
– Что? – не понял Суслищев.
– Пацана при тебе замочили?
– Да, – ответил Суслищев.
– Впредь будь аккуратней в поездках, Алексей, никогда не знаешь, на кого можно нарваться, – посоветовал сыщик и, закончив писать, протянул листок Суслищеву.– Это ответ на твою просьбу. Светлана Сергеевна сейчас Басаргина, и живёт она на Урале. Здесь её адрес. Их эвакуировали в первые месяцы войны… Видимо, там был полевой роман с несчастным концом, – добавил Леонидыч. – Правда, я не совсем понимаю, зачем это тебе…
– Сам не знаю, – ответил Суслищев. – Спасибо вам большое, Константин Леонидович.
Суслищев уже выходил из кабинета, когда услышал вслед:
– Тут на днях зайдёт ко мне следователь: дело закрывают, и тебе надо подписать кое-какие бумаги. Хорошо, что ты зашёл ко мне, а то замурыжили бы тебя эти ребятки.
Только теперь Суслищев понял, почему его не беспокоили все эти дни, хотя последние звонки погибшего были адресованы именно ему.
 Выйдя из кабинета сыщика, Суслищев направился в сторону лифта, засунув листок в карман и практически сразу же забыв о нем, – ему нужно было успеть ещё завершить екатеринбургское дело.
Рабочий день уже близился к концу, и Суслищев, немного уставший, но довольный результатами своего труда, решил после работы наградить себя сытным ужином. Он снял трубку, позвонил Мариночке – она почему-то не ответила. Он вспомнил, что утром они договорились встретиться дома уже поздно вечером, так как она планировала шопинг с подругами и после него ужин. Видимо, был самый разгар шопинга и Мариночка не слышала звонков. Ему стало тоскливо: чем бы заполнить вакуум до вечера? Он принялся неторопливо собираться домой – никого из тех ребят, с кем можно было бы перекусить, уже не было.
Когда Суслищев проходил мимо поредевших бюро, ему вдруг показалось, что эти бесконечные клетушки видит он впервые. В рабочие часы с их сверхнапряжённым ритмом как-то не замечаешь, в каком муравейнике протекает твоя жизнь. И что самое странное, его внезапно пронзила мысль о бессмысленности всего этого. Вся эта многоэтажная структура по выкачиванию денег была создана исключительно для того, чтобы на местах воровали как можно меньше. Остальное придумали давно и не здесь.
Суслищев замедлил шаг и, не доходя до лифта, остановился, задумавшись. Что-то полузабытое, почти стёршееся из памяти всплыло вдруг в его голове, что-то хорошее, связанное с далёким детством, когда он совершал какой-нибудь добрый поступок. И тут он снова подумал о своем спутнике по самолёту. Этот свёрток, должно быть, имел для них очень большое, принципиальное значение. Но что ему за дело до какого-то там свёртка и его содержимого? Ответ был известен ему: пакет этот был для него мостиком в его чистое, не запятнанное никакими уловками и сделками с совестью прошлое, когда совершать хорошие поступки было чем-то естественным, само собой разумеющимся.
Суслищев спустился вниз и попросил водителя отвезти его в Александровский сад. Странно, но ему опять захотелось приехать туда.
Машина еле ползла сквозь вечерние пробки на улицах. Суслищев  вспомнил свою студенческую любовь Екатерину: была ли это действительно любовь – сказать теперь он бы не взялся, но одно лишь воспоминание о ней наполняло его душу теплотой. Они потеряли друг друга из виду, так как расстались в обоюдной обиде: она не верила в искренность его чувств, а Суслищеву казалось, что ему не отвечают взаимностью. В конце концов ему надоело всё это, и он просто перестал ей звонить. Но до этого они часто приходили на улицу Горького и, спустившись по ней до Александровского сада, бродили здесь иногда до самого рассвета. Он помнил, как долго не осмеливался взять её за руку, с каким трепетом, преодолев себя наконец, впервые сделал это; как он дрожал с головы до ног и чувствовал в ней ту же дрожь; как потом, чтобы загасить волнение, они, взявшись за руки, побежали по саду; как, не желая размыкать своих рук, они подняли их, изображая «Рабочего и колхозницу». Теперь эта скульптура была для него символом подавления комплексов…
«Где-то она теперь?» – подумал Суслищев. Ему порой хотелось разузнать о ней, но он словно перелистал своё прошлое, и оно представлялось ему теперь таким же далёким, ничего общего не имеющим с нынешней его жизнью, как и тот впечатлительный юноша с ним теперешним. И потом, было бы не совсем честно искать свою юношескую любовь, когда рядом находился любимый человек, без которого ты уже не мыслил своей жизни…
Суслищев присел на скамейку и достал свёрток с листком, переданным ему Кон- стантином Леонидовичем. На листке значился адрес в Челябинской области. Он представил себе, как обрадовалась бы эта женщина, которой предназначалось письмо из свёртка...
Суслищев опять набрал телефон жены, но она опять не ответила. Он медленно поднялся со скамьи и не спеша пошёл к своей машине.
– Алексей Степанович, я могу попросить вас отпустить меня на день? – обратился к нему водитель, когда он сел в автомобиль. – Хочу съездить домой. Мне позвонили, что маме плохо.
– Когда хочешь поехать? – спросил Суслищев.
– Если можно, в пятницу, чтобы прихватить и выходные.
– Хорошо, Вадим, договорились, думаю, один день обойдусь без тебя, – сказал Суслищев с такой торжественной важностью, точно подарил тому жизнь. – Кстати, а когда у нас по пятницам летают самолёты в Челябинск? – пробурчал он под нос, набрал телефон справочной и, уточнив время и наличие мест, забронировал себе билет.
– Вы тоже решили уехать? – спросил Вадим.
– Да, дело у меня там есть, вот и займусь им, пока тебя не будет, – с ещё большей важностью заявил Суслищев, очень довольный принятым решением.




Глава 5

Россия… Сколько умов пыталось дать определение этому так и не разгаданному до конца феномену! Этой отдельной планете на планете Земля с её необозримыми просторами, могучими реками и густыми лесами, богатейшими недрами и плодородными почвами. Щедрая и щедро же транжирящая и разбазаривающая себя страна.
Господи, какая же она, Россия, разная! То чуткая и любвеобильная, как мать, то несправедливая и неблагодарная, подчас вероломная даже к собственным своим сынам. Где берёт она силы прощать самые тяжкие грехи и в то же время безбожно и безалаберно уничтожать всё, что нужно беречь и лелеять?
Эх, Россия! Почему ты отвергаешь и гонишь тех, кто дарит тебе свою душу? Почему не отпускаешь, когда хочется тебя забыть? Почему?! Что ты есть, Россия? Ты тоска, ты счастливое ненастье, ты отрезвляющий лютый холод, ты знойная любовь, без примесей и остатка. Твои соседи строят Великие стены, чтобы оградить себя от остального мира, а ты щедро одариваешь всех и вся. Нужно несколько поколений, чтобы вытравить тебя из души. Транжира, транжира без царя в голове!..

– Так в Миасс едем или в Миасское? – спросил таксист Суслищева.
А тот опять отдался своим мыслям, которые заносили его то в контору, то в их спальню к Мариночке, перескакивали на какие-то совсем не важные расчёты, нисколько не повинуясь его собственной воле. Вдруг они плавно перенеслись в его детство, и Суслищеву страшно захотелось услышать голос матери. Он достал мобильник и набрал её номер, но на долгие гудки никто не ответил. «Наверное, совершает утреннюю свою прогулку», – подумал он.
– В Миасское, едем в Миасское, вот тут адрес, – ответил Суслищев на вопрос и, достав из кармана листок Леонидыча, протянул таксисту.
– А вот и улица Садовая, дом двенадцать, – спустя время остановил тот машину возле частного дома с деревянной калиткой и красивым низким деревянным забором. – Ты к родственникам?
– Нет, – ответил Суслищев. «Господи, неужели в России ещё остались места, где заборы ставят только для красоты? А как, в случае чего, защитить себя от всякой нечисти»? – подумал он.
На звук припарковавшейся машины вышел мужчина лет пятидесяти и стал у входа в дом.
– Ты не скажешь, здесь живёт Басаргина Светлана Сергеевна? – прочитав по листку имя, спросил таксист.
– Это моя мать. А зачем она вам?
– Да вот тут заезжий гость интересуется, – ответил таксист.
– Ну, раз гость, то пусть в дом заходит, – ответил хозяин и открыл калитку.
– Алексей, – протянув руку, представился вышедший из машины Суслищев.
– Михаил, Михаил Николаевич, – пожал протянутую руку мужчина и добавил: – Пройдёмте в дом.
– Подождите меня, пожалуйста, – обратился к таксисту Суслищев. – Я ненадолго, вот вам деньги.
– Потом отдашь, я подожду, – ответил таксист.
– Это я чтоб вы вдруг не подумали…– неуклюже оправдался Суслищев.
– Мать, у нас гость, встречай! – крикнул куда-то в сторону Михаил и пропустил гостя в калитку.
Дворик Басаргиных был ухоженный и аккуратный, кое-где уже проклюнулась травка, а на деревьях набухли почки. Посреди двора стоял небольшой деревянный дом с деревянными же ставнями на окнах. Перед домом была маленькая беседка, где за столиком сидела и перебирала какую-то крупу женщина лет семидесяти-семидесяти пяти. В ожидании гостя она оторвалась от своего занятия. Увидев франтовато одетого, холёного пришельца, она бросила недоумённый взгляд на него, потом вопросительно посмотрела на сына.
– Это к тебе, – сказал тот, будто оправдываясь.
Женщина смотрела на Суслищева таким испытующим взглядом, что тот вдруг остановился и промямлил:
– Я привез письмо. Мне кажется, оно адресовано вам, – и, запустив руку в свой бездонный портфель, принялся шарить в нём вслепую, так как не мог отвести взгляда от лица этой женщины. – Вот оно, – наконец достал он и протянул ей коробок и письмо.
Женщина неторопливо взяла коробок, открыла его и долго смотрела на орден в нём. Суслищев с Михаилом молча стояли рядом – оба равно были поражены её отрешённым, каким-то нездешним взглядом. Руки у неё слегка дрожали, на глаза навернулись слёзы. Наконец она подняла письмо и передала его сыну.
– Вскрой и прочти, – тихо произнесла она. – Хотя нет, дай его мне. – Женщина забрала письмо обратно и начала поглаживать его рукой – так гладят самого желанного на свете человека. Затем очень бережно вскрыла конверт и только после этого передала его сыну…
«Милая моя… нет, славная моя… Да нет же! Любимая, самая моя любимая Светлана!..»
Глаза женщины были полны влаги, которая, казалось, вот-вот хлынет потоком – так прорывает плотину водная стихия, сметая всё и вся на своём пути… Но женщина держалась…
Мысленно она вернулась в знойное лето сорок первого года и как бы вновь пережила те чувства, которые подспудно жили в её душе всю последующую жизнь, – чувства, внезапно родившиеся в её тогда ещё детской душе. Никогда больше она не испытывала ничего подобного.
В ту пору ей было всего тринадцать лет. Сразу после объявления всеобщей мобилизации отца Светы и её девятнадцатилетнего брата отправили на фронт, и они с матерью остались одни. Линия фронта вероломно быстро продвигалась к Смоленску, городу, в котором родилась Светочка. Потом она не раз слышала от многих, да и сама часто говорила молодым: «Дай вам бог прожить жизнь и не знать, что такое война». В наши дни, когда стало традицией каждый год девятого мая чествовать ветеранов, брать у них интервью и петь дифирамбы в их адрес, мало кто уже задумывается над тем, какой ценой досталась нашему народу эта победа, какая нечеловеческая сила воли и вера способствовали уничтожению этой гнойной опухоли на теле земли под названием «фашизм»… А в те чёрные дни город содрогался от постоянных воздушных атак и грохота разрывающихся снарядов. Нет ничего страшнее, когда ты сидишь у себя дома и осознаёшь, что вот-вот к тебе могут ворваться недочеловеки, нелюди, которые ненавидят тебя, твой образ жизни, твоих детей, родителей, братьев-сестёр, соседей, твои представления о любви и чести, и тебе остаётся выбирать: либо смириться с тем, что они будут методично уничтожать всё и вся, что ты любил всю свою прежнюю жизнь, либо выбрать смерть. Все почти без раздумий выбирали последнее.
Госпиталь, если можно его так назвать, располагался в здании наспех переоборудованной школы. Классы и коридоры были тесно заставлены кроватями, койками. Людей мучила духота, сам воздух в помещениях, казалось, был напитан запахом войны и смерти. Шли первые недели нападения фашистов, и самое страшное было ещё впереди.
– Верните носилки в машину! – распорядился доктор и принялся спешно разрезать рукав гимнастёрки раненого офицера. Тот лежал крепко стиснув зубы, и о боли, что мучила его, свидетельствовали лишь глухие стоны и проступавший на лбу обильный пот, который время от времени заботливо вытирала медсестра, поддерживая офицера ласковыми словами:
– Держитесь, голубчик, вы просто молодец! Какой же вы молодчага!
Но стоны раненого становились всё более прерывистыми, и вдруг его взгляд устремился куда-то в сторону и неестественно застыл.
– Бедняга, ему прошило почки, а мы возились с рукой, – спустя время тяжело вздохнул доктор и спешно повернулся к раненному в бедро юнцу, который, в отличие от умершего, не собирался мириться с болью и вопил благим матом, точно желая своими криками напугать терзавшую его боль.
– Ну сделай же что-нибудь, доктор, чёрт побери!.. Вот подонок! Я же видел, как он целился в меня! Я же видел! Я найду этого гада и задушу его! Ну где ты там, доктор?! Сделай же что-нибудь!
– Миша! Мишенька! Ну потерпи, ты ведь такой сильный! Ты ведь мужчина! – увещевала медсестра мальчишку, хотя от вида его раны её душили слёзы. – Не переживай, солнышко, твоя рана быстро заживёт. Правда, доктор? – повернулась она к врачу и впилась глазами в него в надежде на положительный ответ. С юношей, по всей видимости, всё было не так уж плохо, и доктор решил немного пожурить его:
– Оставьте свою ярость для поля боя, товарищ рядовой! Хватит кричать на весь госпиталь! В конце концов, на вас смотрит ребёнок, стыдно!
И тут юноша впервые увидел Светлану, тринадцатилетнюю девчушку, которая робко стояла возле двери и наблюдала за этой сценой. Юнец сразу стиснул зубы и умолк, ему стало немного даже стыдно, что он позволил себе при этой девочке говорить о своей боли. Он ещё не научился скрывать свои эмоции, и это заметили все, кто находился в операционной и прилегающей комнате, дверь в которую была открыта.
Выяснилось, что пуля прошла по касательной и не задела жизненно важных органов, хотя сильно покалечила ногу и на восстановление её функций нужно было немало времени. Операция длилась не очень долго, и за всё это время Миша больше не издал ни звука. Он лежал и смотрел на девочку, которая сейчас стояла рядом с доктором и вытирала пот с лица юноши. Она делала это с такой заботой, что ему даже немного понравилось его нынешнее состояние. Закончив операцию, доктор похлопал юношу по плечу и сказал:
– Везунчик! Тебе крепко пофартило, так что давай дерзай дальше! Максимум через полтора месяца будешь зайцем скакать и думать забудешь о своей ране.
Однако Мише сейчас было очень больно, и он не собирался мириться с этой болью и тем более ждать ещё полтора месяца. Когда ему предложили встать и в сопровождении медсестры и Светланы перейти в смежную комнату, он опять начал громко негодовать:
– Чёрт, больно-то как! Вот гад, глупый и трусливый гад! Я найду тебя! Я всех вас достану!
– Эй, ты чего разорался? Твои вопли уже продырявили мне мозги! Заткнись, наконец! – Это был бравый белорус Тимофей, который дотащил юношу до госпиталя, хотя и сам был легко ранен. Он успел получить первую медицинскую помощь и сейчас мирно беседовал с ранеными в комнате, куда привели возмущавшегося Мишу. Юноша, который в это время усаживался с помощью сопровождающих на кровать, вдруг резко встал на здоровую ногу и скакнул в сторону белоруса.
– Убью тебя, болван! – Он был уже рядом с обидчиком, когда тот повернулся и слегка толкнул юношу. Тот не сумел удержаться на одной ноге и упал, но, несмотря на адскую боль, от которой у него на глазах выступили слёзы, на этот раз сдержал себя и не издал ни звука. Тимофей быстро встал и помог ему подняться и перейти к кровати. Он две недели воевал бок о бок с Михаилом и, хотя тот был ровесником его сына, успел привязаться к нему.
– Ты что, думал, тебе постелят красную дорожку до самого Берлина, когда записывался в добровольцы? – возмущался Тимофей. – Ты думал, тут на войне парад бравых ребят?
– Но я не знал, что это будет так больно! – сквозь слёзы воскликнул юноша и, пытаясь отказаться от услуг Тимофея, отдёрнул свою руку.
– Ну ладно, не обижайся на меня, Мишутка, – виновато сказал белорус, – я не хотел задеть тебя.
– Вот поправлюсь и стану рубить этих гадов по красной дорожке до самого Берлина!
 Последняя фраза была похожа на крик, на крик сквозь слёзы. Миша в это время уже опять сидел на кровати благодаря усилиям белоруса и Светланы.
Кольцо вокруг Москвы стремительно сжималось, и через десять дней после ранения Миши госпиталь готовились эвакуировать. Однопалатники успели подружиться как между собой, так и с малочисленным медперсоналом. Все очень привязались к Светлане,  этой славной и милой девчушке. Скоро бойцы собирались справить её день рождения, не подозревая, что к этому времени им придётся расстаться. Они готовили подарки для своей любимицы и как-то вечером обсуждали этот вопрос.
– Я тут смастерил из дерева куклу, не представляете, как она на неё похожа! – хвалился один из раненых друзьям.
– А у меня остался медальон-амулет ещё из Бреста, подарю ей, пусть оберегает девчушку, – сказал Тимофей.
Никто не заметил, что Светлана в это время стояла у двери и наблюдала за увлечённым разговором о себе. После того как бойцы поняли, что их «заговор» раскрыт, она медленно подошла к юноше. Миша присел на кровати, пытаясь скрыть волнение, но все заметили, каким проникновенным взглядом Светлана посмотрела на него.
– А ты?.. Что подаришь мне ты на мой день рождения? – Голос её дрожал, да что голос! Дрожала она вся, не пытаясь, в отличие от Миши, скрыть своё волнение. Она сейчас даже гордилась этой дрожью. Неожиданно для Михаила Светлана взяла его руку в свою ладонь и начала медленно гладить её, при этом ни на секунду не опуская взгляда от его лица. Она знала, что утром они расстанутся и, возможно, больше никогда не увидят друг друга, но мириться с этим не хотела.
Юношу бросило в жар. Он был словно во сне, прекрасном сне, когда не хочется пробуждаться к жизни. Сколько раз он представлял себе, как подойдет к ней, возьмёт за руку и попросит дождаться его с фронта! Но сейчас это сделала она сама и при всех…
– Я… я подарю тебе победу! – У него пересохло в горле и перехватило дыхание – он сам не понял, как это вырвалось у него. Все свидетели этой сцены молчали, будто боялись спугнуть прекрасную мечту двух породнившихся душ.
– А как я об этом узнаю? – с лукавой улыбкой спросила девчушка.
– А об этом узнают все! – с молодецкой удалью и гордостью ответил Михаил…

Суслищев тихо удалился, чтобы не отвлекать эту женщину от воспоминаний о самых лучших днях её жизни, в которые она погрузилась благодаря ему, Алексею.
– Он ведь жив, правда? – Дрожащий голос Басаргиной, догнавший его у калитки, будто полоснул по сердцу Суслищева, считающего себя вполне современным, свободным от излишней чувствительности молодым человеком, который все последние годы только и делал, что ступенька за ступенькой одолевал дорогу к вершине карьеры.
Весь обратный путь Суслищев молчал. Он перестал злиться на себя за то, что ввязался в эту историю, он просто размышлял о том, что его бесконечная гонка к вершине – сплошь одна суета, и теперь ему было нелегко пересмотреть приоритеты своей недавней жизни и свыкнуться с мыслью о сомнительности этих самых приоритетов и целесообразности отчаянной погони за карьерным ростом. «Как же так? Ведь всё было так просто: поднатужился, поборолся, победил. Поднатужился, поборолся, победил. И так карабкался всё выше и выше. Но к чему всё это, чего ради я старался, с кем боролся, кого побеждал, если не сумел в конце концов заслужить таких минут блаженства и счастья, как эта женщина? Ведь она счастлива! Счастливее всех счастливых! Однако она не борется и не побеждает, она просто сидит и перебирает крупу, она просто живёт».
Суслищев машинально расплатился с таксистом, так же машинально прошёл все необходимые формальности при досмотре в аэропорту. Зазвонил телефон – это была Мариночка.
– Котик, как ты? Я жду тебя.
– Меня сегодня не будет, – рассеянно ответил он на этот и другие последовавшие вопросы, и разговор закончился. Алексей принялся набирать другой номер.
– Мама, мамулечка! Почему ты не брала трубку, я уже начал волноваться. Как ты, родная? – В голосе Суслищева было столько нежности, что мать, видимо, взволновалась не на шутку. – Да нет же, у меня всё в порядке, просто очень соскучился по тебе. Если не возражаешь, я сегодня хотел бы зайти к тебе в гости… Да, голоден… С удовольствием! – уже более бодрым тоном ответил он. – Ну всё, целую тебя, до встречи.


Глава 6

Ночной город показался Суслищеву приветливее обычного. Он попросил таксиста остановиться у цветочного ларька. В полёте он вспомнил, как в детстве любил дарить матери цветы и как это нравилось ей.
Алексей с Клавдией Андреевной – известным в их родном городе врачом – были настоящими друзьями. Он советовался с ней по любому вопросу. Мать всячески поддерживала сына, верила в его успешное будущее, и он старался не разочаровывать её.
Суслищев вспомнил, как она встала за него горой, когда его хотели с девятого класса перевести в ПТУ только за то, что его невзлюбила учительница литературы. Обычно скромная и мягкая, Клавдия Андреевна бросилась, как пантера, на защиту сына, только защита её скорее походила на самую настоящую атаку.
– Вы отправляете моего сына обучаться совершенно не нужному ему ремеслу без его на то согласия. Кто вам давал такое право?! Я вам этого не позволю! Моего сына ждёт блестящее будущее, и никто – слышите? – никто не смеет помешать этому! – сказав это, она хлопнула дверью, бросилась вниз по лестнице, выбежала из школы и тут только дала волю чувствам – заплакала навзрыд. Алексей узнал обо всём от присутствовавшего там учителя истории.
– Сынок, я верю в тебя, в твоё светлое и замечательное будущее, и ты каждым прожитым днём должен подтверждать мою веру в тебя… – говорила она Алексею.
И Суслищев никогда не забывал этого, всячески старался угодить матери, добиться её похвалы. Однако сейчас он вспомнил этот случай с каким-то стеснением в груди, так как вдруг поймал себя на мысли, что не был у матери больше полугода…
– Мамулечка, это я. Открой, пожалуйста, – позвал он, нажимая дверной звонок. Дверь открылась почти мгновенно, и Клавдия Андреевна, отступив на полшага в коридор, с тревогой посмотрела на сына, пытаясь разгадать причину его столь внезапного появления. Суслищев поспешил успокоить её:
– Мамуль, у меня всё хорошо, просто я страшно соскучился по тебе, вот и решил заехать… Прости, если я невзначай встревожил тебя, – виноватым голосом закончил он.
– Да нет же, сыночек! Проходи, родной!
Алексей обнял и поцеловал мать и устремился на кухню. Пока Клавдия Андреевна догнала бы его, он набил рот пирожками с капустой – самым любимым лакомством своего детства.
– Вкуснотища-то какая, мам! Почему ты не печёшь их для меня почаще?! – уплетая пирожки, демонстративно причмокивал Суслищев.
– Так ведь у тебя, сынок…
Суслищев не дал матери закончить, прикрыл ей ладонью рот, нежно притянул к себе и обнял. Потом взял тарелку с пирожками и в обнимку с матерью прошёл в комнату. «Какая малюсенькая квартирка! Как я тут жил?» – подумал он и вслух сказал:
– К хорошему привыкаешь быстро.
– Человек ко всему привыкает быстро, сынок, – вздохнув, ответила мать. – Теперь давай рассказывай, как ты. Почему летал в командировку в выходной? У тебя всё хорошо на работе? Как Марина?..
– Мам, мам, остановись, не всё так сразу. Ты лучше скажи, как результаты обследования? У тебя всё хорошо?
– Сносно, сынок, только нужно соблюдать строгую диету, чтобы сбить сахар.
– Ну ничего, ты у меня сильная, ты всё сумеешь побороть.
– Конечно, сынок… – Но побороть себя она не сумела, и по щеке предательски покатилась слеза.
– Ты чего, мамуль, ведь всё прекрасно, не смей плакать…
Умяв пирожки, Суслищев улёгся на диван и, как любил это делать в детстве, вытянул ноги на колени матери, а та принялась поглаживать их, как когда-то маленькому Алёшке.
– Мам, скажи, пожалуйста, где воевал дедушка? – неожиданно спросил Алексей. – Помнишь, как он, беря меня на прогулку, вешал мне на грудь какую-то медаль? Как же он гордился этой медалью!
– Да, он у нас был молодец. Помню, как собрались они однажды с однополчанами в Москве и он взял меня с собой. Ты не представляешь, какой гордостью я преисполнилась, когда его друзья вспоминали, как он с угрозой для собственной жизни спас в Праге семью чехов. Потом мы долго получали письма и открытки от этой семьи. А однажды дедушка с бабушкой даже гостили у них. Очень хорошие были люди. Сейчас они как-то потерялись… говорят, теперь там не модно вспоминать о спасительной, освободительной миссии советских солдат… А что вдруг ты вспомнил деда?
– Да так. Послушай, а мы с тобой обустроили его могилку? – неожиданно спохватился Суслищев.
– После смерти бабушки ты так и не смог побывать там, но я всё сделала как надо. Разве ты не помнишь, я благодарила тебя за то, что ты помог мне в этом, – ответила Клавдия Андреевна.
– Да, извини, конечно, помню. – Суслищев приучил себя время от времени отсеивать скопившуюся в голове ненужную информацию и сейчас, к великому своему стыду, поймал себя на мысли, что действительно не помнил этого, что, как сказал классик, вместе с водой выплеснул и ребёнка. – Надо непременно съездить к нему на могилу, я жалею, что в своё время не уделял ему больше внимания… Только сначала мне нужно ещё кое-куда слетать, – уже больше самому себе, чем матери, добавил Суслищев.
– Что ты сказал, сынок?
– Ничего, мам. Ма, скажи, пожалуйста, ты счастлива?
– Конечно сынок! Ведь у меня есть ты!– ответила мать, но её ответ показался ему  не совсем убедительным. Они оба почувствовали это, и наступила гнетущая пауза, которую прервал Суслищев, ответив на свой же вопрос:
– Конечно же ты не можешь быть счастлива.
– Что ты, бог с тобой, сынок!
– Нет, мамуль, не нужно ничего говорить… Можно я сегодня останусь у тебя? – и в шутку добавил: – Ты так давно не рассказывала мне на ночь сказку…
Клавдия Андреевна наклонилась к сыну и, крепко обняв, нежно поцеловала уже почти уснувшего своего мальчика.
Мать до самого утра не сомкнула глаз, многое передумала за эту ночь. Она слишком хорошо знала своего Алексея и чувствовала, что с ним что-то происходит, что-то гнетёт, беспокоит его, и это не могло не встревожить материнское сердце. В общем-то, они впервые за долгие годы поговорили друг с другом по душам. Нет, он был, конечно,  хорошим, внимательным сыном, всегда заботился о ней, но сегодня она  впервые за последние годы почувствовала рядом родного человека. Она часто задавала себе вопрос, который так неожиданно задал ей Алексей. Однозначного ответа на него она не находила, хотя сын как будто добился очень многого. В их родной Костроме он стал в кругу знакомых притчей во языцех: успешен, имеет семью, квартиру, хорошую работу, пользуется уважением коллег. Клавдия Андреевна помнила, каким тяжким трудом это доставалось её мальчику – начиная с тех самых времён, когда ему приходилось совмещать учёбу с работой. Но этот путь проходила почти вся советская молодёжь – одолевала трудности, радовалась самым, казалось бы, незначительным успехам и достижениям, потому что в прежней жизни был в цене не уровень благосостояния, а уровень восприятия этого благосостояния. Мотивация тогда была одна – стать полезным, нужным обществу человеком, приносить пользу ближним. Люди соревновались в знаниях, в широте кругозора, ночами простаивали очереди у книжных магазинов. Движущей силой жизни в те годы для большей части народа было духовное начало, и люди ощущали себя счастливыми, довольствуясь малым. Клавдия Андреевна, конечно, смотрела на жизнь не сквозь розовые очки и всегда помнила, через какие адовы круги прошёл народ её страны: репрессии и гонения, миллионы загубленных жизней, неприкрытые политические и экономические преступления, средневековая удручающая косность партийной верхушки, объявившей, к примеру, кибернетику реакционной лженаукой, и позорное для великой державы явление, именуемое дефицитом, когда не было самых необходимых продуктов питания, не говоря уже о многом другом, в то время как действовала широкая сеть так называемых спецмагазинов для «элиты» Нет, она вовсе не была ура-патриотом и вполне чётко осознавала плюсы и минусы своей страны, но шкала ценностей в прежней жизни как бы уравновешивала многие, мягко говоря, негативные явления. По сути, рухнула не только сама великая держава, но и вся система культивируемых ею ценностей. И с развалом страны постепенно сформировалось новое – потребительское общество, когда в бешеной погоне за прибылями и сверхприбылями исподволь исчезло всякое понятие человечности, отзывчивости, сострадания, потому что гонка за материальными благами прямо пропорциональна моральной и умственной деградации людей. Наряду с шикарными особняками, машинами, яхтами многие теперь, увы, покупали себе, в конце концов, одиночество и скуку. «Сейчас модно говорить о советских временах как об эпохе одних лишь репрессий, упадка и бездуховности. Господи, что же будут писать и говорить о нашем времени следующие поколения?» – думала она с горечью…
Алексей тихо посапывал во сне и недовольно забурчал, когда мать попыталась снять с него носки и брюки. Но она сумела осторожно, чтобы не разбудить сына, снять с него одежду и укрыть одеялом. И так до рассвета провела рядом с тем, ради кого она жила.
– Доброе утро, ма, ты давно встала?.. Не упомню, когда я так сладко спал последний раз. – Суслищев вытянул руки вверх и с наслаждением потянулся. Ему было так хорошо и уютно, что не хотелось вставать с постели.
– Поднимайся, сынок, хочешь, я тебе оладушек напеку?
– А который час? – спросил Алексей и потянулся за часами. – Ого! Неужели я так долго спал? Мам, а знаешь что, я сейчас заеду за Мариночкой, и мы все вместе поедем на дачу к Стасу, нажарим шашлыка, в баньке попаримся.
– Ну что мне путаться у вас под ногами, сынок? Поезжайте одни, ты хоть немного отвлечёшься от дел за выходной.
– Ничего не хочу слышать, готовься, часа через полтора мы заедем за тобой.
  Суслищев натянул брюки и пошёл в ванную комнату. Наспех умывшись, он выскочил из квартиры, чмокнув мать в нос.
Пробило десять часов, и солнце позолотило купола белокаменной церквушки на Басманной. Да его дома было всего пять-семь минут ходьбы. Он весело прошагал это расстояние. По пути решил зайти в ларёк – купить любимые Мариночкины шоколадки "Алёнушка".
«Ой, надо же! Забыл свой портфель, с чего бы это? Вот поросёнок, подвёл меня», – весело подумал Суслищев и решил вернуться за своим кожаным другом, так как был уверен, что Мариночка наверняка спит, а будить её звонком в дверь ему не хотелось. Минут через десять Суслищев уже открывал дверь своим ключом, держа в одной руке шоколадные плитки и засунув портфель между колен. Войдя в квартиру, он оставил своего неизменного дружка в коридоре и с плитками в руке на цыпочках пошёл в сторону распахнутой двери в спальню. Картина, открывшаяся его глазам, повергла его в настоящий шок. Мариночка мирно спала, закинув руку на грудь Стасу; глаза последнего вызывающе-нагло, но в то же время испуганно смотрели на застывшего на месте Суслищева.
– Лёш, у тебя же вроде самолёт в четыре дня… – пробормотал Стас.
Что творилось в душе у Суслищева, можно было только догадаться, однако внешне он выглядел достаточно спокойным.
Стас попытался убрать руку Мариночки со своей груди и разбудить её, но Суслищев приложил указательный палец к губам и прошептал:
– Тсс... пусть спит, не буди её, – после чего повернулся и вышел из комнаты. Он спустился на улицу и только теперь почувствовал, что ему не хватает воздуха. Он не помнил, как дошёл до дома матери. Остановившись перед её подъездом, набрал в грудь побольше воздуха и, резко выдохнув, вошёл в подъезд.
– Ой, как быстро, ну молодцы! – обрадовалась мать, открывая дверь. – Скажи Марине, пусть поднимается, мне нужно ещё минут десять, ладно?
– Не спеши, мамуль, она с нами никуда не поедет…– потом, больше для себя, добавил: – Никогда. – В его спокойствии было нечто страшное.
– А ну-ка давай садись и объясни мне, наконец, что с тобой происходит. Ты меня пугаешь своим поведением! – Тон у неё стал резким, не терпящим возражения.
Алексей присел рядом с матерью и спокойно, даже с лёгкой улыбкой ответил:
– Успокойся, мамулечка, я просто кое-что потерял для себя не совсем важное, – и после некоторой паузы добавил: – Скорее всего, кое-что даже приобрёл. – Как ни странно, но сейчас он вдруг вспомнил парня в переходе, вспомнил Басаргину, вспомнил соседа по самолёту, но теперь уже без малейшего злости на него.
– Алексей, ты не имеешь права умалчивать о том, что происходит. Где Марина?
– Забудь её, мам, и, прошу тебя, успокойся. Марины для меня больше не существует… И потом, – добавил он с улыбкой, – мне у тебя очень понравилось, так что я пока поживу здесь… А сейчас собирайтесь, сударыня, я приглашаю вас украсить мой выходной.
Почти два с лишним часа они гуляли по Александровскому саду, и Суслищев во всех подробностях рассказал матери про знакомство в самолёте и про все последовавшие за этим события.
– Подло! Омерзительно и подло! Кому нужна эта ненависть?! Кто мутит разум и калечит души молодых, ещё не успевших пожить ребят? Кто отравляет молодёжь фашистскими идеями избранности какой бы то ни было нации? Кто намеренно и целенаправленно сеет вражду между народами некогда общей страны?.. Ты помнишь, Алёша, как однажды мы с тобой чуть не угорели от газа, не приди нам на помощь через балкон шестого этажа Сергей Михайлович? Тебе, наверное, и в голову не приходило, что настоящее его имя – Семет, Семет Мамедов. Мусульманин, который страшно боялся высоты, в тот день, переступив через свой страх, спас нас… – В увлажнившихся глазах Клавдии Андреевны читался укор и сыну. – Человеку нужно верить до тех пор, пока он не дал веских оснований не верить ему, Алексей. Жаль, очень жаль, что не удалось предотвратить эту трагедию.
– А знаешь, мам, когда мы с его братом схлестнулись в самолёте, он укорил меня за то, что я не перезвонил тебе, – с грустной улыбкой вспомнил Суслищев. – Я знаю, мам, что виноват перед этим парнем, и хочу полететь к нему, рассказать, что я нашёл фронтовую любовь их деда. Поеду дня на три-четыре, побуду там с ним… Прости меня, ма, моя вина лишь в том, что я живу в это время. Мне очень стыдно за всё, что произошло.
На протяжении всего времени прогулки у него безостановочно звонил телефон – высвечивались номера Марины и Стаса, но Алексею было странно сознавать, что он не испытывал практически никаких эмоций.
– Сынок, они стоят друг друга и никогда ничего общего с тобой не имели, – с удовлетворением отмечая спокойную реакцию сына на звонки, сказала Клавдия Андреевна. – Совесть у тебя чиста, ну а остальное – проблема таких вот непорядочных, лживых  людей. Так что прости их и забудь.
Алексею очень хотелось бы этого.


Глава 7

Захаров практически закончил и, опустив голову, дал понять Суслищеву, что тот может идти, но Суслищев после небольшой паузы тихо спросил:
– Кирилл Михайлович, могу я вас попросить отпустить меня на пару-тройку дней на юг?
– Ты что-то там не успел  закончить? – поинтересовался Захаров.
– Нет, это личное, мне очень нужно туда, в четверг я буду на работе.
– Алексей, возможно, это не совсем корректно с моей стороны, но я слышал про то, что произошло у тебя с Мариной…
– Моя поездка не имеет к этому ровно никакого отношения, и личная моя история никак не отразиться на дальнейшей моей работе, будьте, пожалуйста, уверены в этом, – прервал Суслищев шефа с такой спокойной убеждённостью, что убедил и успокоил  Захарова.
– Хорошо, Алексей, желаю, чтобы у тебя всё наладилось как можно скорее, жду в четверг.
Выйдя от Захарова, Суслищев поспешил в кабинет человека-сверла. Утром он уже  побывал у него с просьбой связаться с органами дознания и узнать адрес погибшего на родине. Леонидыч, вскинув на Суслищева свой сверлящий взгляд, протянул ему листок с адресом.
– Они из села Оганаван, это недалеко от их столицы, – сказал он и добавил: – Я редко ошибаюсь в людях и должен признаться, что рад тому, что ошибался в тебе. Будь осторожней, сынок.
  Суслищев был поражён – он не ожидал подобного от этого немногословного и чёрствого, бездушного с виду человека и не понимал, что заставило начальника службы безопасности, который ранее недолюбливал его и не доверял ему, изменить о нём мнение.
– Спасибо, – выдавил он в замешательстве и вышел из кабинета.
За тот час, пока он давал последние распоряжения своей помощнице, ему доставили билет, и он, подхватив свой портфель, вышел из офиса и направился к машине.
– Ты всё успел перевезти? – спросил он у водителя.
– Нет, кое-что осталось, но я постараюсь покончить с этим делом, как только провожу вас, Алексей Степанович, – ответил тот. – А всё, что вы хотели забрать с собой, находится в этом пакете.
– Спасибо. Завтра к десяти часам отвезёшь маму в поликлинику и непременно зайдёшь с ней за результатами, потом позвонишь мне, договорились?
– Хорошо, Алексей Степанович.
Машина направлялась в сторону аэропорта, нужно было спешить, так как до регистрации оставался всего час, а им ещё предстояла схватка с вечным бичом больших городов – пробками.
– Алексей Степанович! Мы не успеваем на самолёт, может, позвонить, чтобы переоформили билет на более поздний час? – спросил водитель.
– Узнай, когда следующий рейс, и давай вернёмся в центр, – ответил Суслищев.
Когда водитель утряс вопрос переоформления билета на утренний рейс, Суслищев подтянул к себе свой чёрный квадрат и, порывшись в нём, достал какой-то старый блокнот. Это была единственная записная книжка, содержимое которой не перекочевало в его айфон. Найдя нужный номер, он набрал его – номер был заблокирован; тогда он набрал домашний номер телефона. В трубке послышался женский голос.
– Алло, здравствуйте, Наталья Николаевна, вы? – спросил Суслищев. – Скажите, как мне связаться с Николаем? – Он звонил своему товарищу, бывшему сокурснику по университету. – Я могу вас попросить передать ему мой номер телефона? Пусть свяжется со мной как сможет… Спасибо.
Было уже семь вечера, когда они подъехали к Охотному ряду. Суслищев, попросив водителя оставить его здесь и на рассвете заехать за ним к матери, зашагал к Красной площади. Зазвонил телефон – это был Николай.
– Старик, ты забываешь друзей, меняешь номера телефонов! Ну куда это годится? –на радостях закричал Суслищев в трубку и, не дав другу ответить, продолжил: – Так, я чертовски голоден и без тебя есть не собираюсь. Срочно хватай машину и приезжай в центр, я буду ждать тебя на Варварке. Там в Гостином дворе есть прекрасный ресторан морепродуктов… Нет, максимум сорок минут! – прокричал напоследок Суслищев и отключил телефон. Он весь преобразился и сейчас сиял от удовольствия, предвкушая встречу с близким другом студенческих лет, с которым были связаны многие воспоминания времён их ожиданий Великих Побед. Алексей посмотрел на часы и продолжил путь к Красной площади. Шёл он не спеша, но более энергичным и уверенным шагом.
К приезду Николая на столе уже стояла аппетитная рыбная закуска и дюжина великолепных устриц. Друзья обнялись и почти сразу же принялись за еду.
– Я заказал гриль из морепродуктов, пить будем белое домашнее вино, если не возражаешь, – со знанием дела предложил Суслищев. Николай не возражал: он всегда отличался отменным аппетитом и не упускал случая хорошо поесть, что было заметно по его упитанной фигуре. В университете его называли Добряком – у него всегда на лице была улыбка. Суслищев заметил, что объемы его друга заметно увеличились с тех пор, как они виделись в последний раз.
– А ты раздобрел, мой друг, не пора ли заняться спортом? – пошутил Суслищев.
– Я смотрю, у вас тоже появилось брюшко, Алексей Степанович, – миролюбиво парировал Николай, после чего они выпили первый бокал вина.
Ужин был обильный и затяжной. Друзья, вспоминая разные курьёзные моменты из своей студенческой жизни, не заметили, как справились уже с третьим графином чудесного столового вина. Темп разговора их значительно снизился, но темы перешли в более задушевную плоскость.
– Я хотел недавно связаться с Катей Рудаковой, но не смог её найти. Твоя Наталья поддерживает с ней связь? Как она? – спросил Суслищев.
– Зачем она тебе, Лёш? Ты и так в своё время доставил ей немало огорчений, – сказал Николай и после паузы добавил: – Она счастлива, у нее хорошая семья, ребёнку уже семь лет.
– А ведь я любил её, чёрт возьми!.. Ах, каким же я был идиотом! – пробормотал Суслищев. – Всё равно, я очень хотел бы увидеть её, – потом, будто стряхнув с себя непрошеные мысли, предложил: – Коль, давай пройдёмся, а?
– Давай, – с радостью согласился Николай.
Время близилось к полуночи, когда друзья, покачиваясь, подошли к Александровскому саду. Несмотря на поздний час, в саду было много отдыхающих, и друзья с удовольствием присоединились к группе студентов, которые удобно расположились на газоне и под гитару пели песни – увы, друзьям уже не совсем знакомые. Суслищев обратил внимание на пару, сидевшую в обнимку чуть в стороне от общей компании. Девушка не отрывала влюблённого взгляда от своего молодого человека, а он, крепко обхватив её талию, смотрел куда-то вверх.
– Коль, ну прошу тебя, набери номер Катюши! Я очень хочу услышать её, – заплетающимся языком попросил Суслищев.
– Будь человеком, Алексей, не тревожь её душу, – поучающим тоном ответил Николай.
Суслищев не без усилий встал с места, подошёл к влюблённой паре и, присев рядом, тихо спросил у молодого человека:
– Смотришь в светлое будущее?
Молодой человек удивлённо спросил:
– Вы это мне?
– Да, тебе! – с деланной строгостью еле выговорил Суслищев.
– Да, наверное, – растерянно ответил парень.
– Тогда смотри сюда, – показал Суслищев на девушку. –  Светлое будущее рядом с тобой, крепче держись за него…
Николай шаткой походкой подошёл к другу и, услышав его последние слова, в свою очередь сказал молодому человеку:
– Прислушайся к его словам, в своё время он не послушался меня, – и, повернувшись к Алексею, предложил: – Пойдём, Лёш, уже пятый час, мне через пару часов нужно просыпаться, а я ещё не спал.
– Мне хочется побыть ещё немного с ребятами, а ты можешь ехать, мой славный Добряк, мне через час в аэропорт.
– Куда ты летишь? – удивился Николай.
– В новый мир, где Кати я никогда бы потерял, – ответил Суслищев и поднялся с места, чтобы проститься с другом. Потом он неверным шагом поплёлся в глубь сада, навстречу возвращающемуся из дальних странствий рассвету…
Когда Суслищев отпустил машину и направился в сторону  аэровокзала, неожиданно сзади раздался знакомый голос:
– Летишь к своей танцовщице?
Суслищев обернулся – перед ним стояла Марина.
– Что? – переспросил он.
– Хватит дурака валять, Лёш! Пойдем домой, я не могу без тебя, ты ведь тоже не можешь без меня, правда? – Марина уставилась на Суслищева, будучи уверена в том, что сейчас она наплетёт ему с три короба в своё оправдание и её пупсик тут же растает. Но, к её удивлению, Суслищев, не меняя выражения лица, с пугающим спокойствием в голосе ответил:
– Мне очень жаль того времени, которое я потратил на тебя. Я тебя уже забыл, забудь и ты меня. – Он хотел повернуться к ней спиной, чтобы продолжить свой путь, но Марина уже раздражённым голосом чуть ли не взвизгнула:
– Ты будешь пытаться вышвырнуть меня из квартиры, но у тебя ничего не получится! Стас сказал, что, стоит ему захотеть, как тебя самого в одночасье вышвырнут из компании.
– Про квартиру я как-то не успел ещё подумать, спасибо, я непременно что-нибудь придумаю, и об остальном постараюсь позаботиться, так что удачи тебе, у тебя всё сложится так, как ты хочешь. – И Суслищев спокойно повернулся спиной к своей собеседнице и вошёл в зал.
– Лёш, ну подожди, ну давай поговорим, любимый! – со слезой в голосе позвала Марина, но он не отреагировал на её надрывный оклик.
Алексей, обычно считавший себя человеком прагматичным до цинизма, явственно ощущал перемены, произошедшие в нём за последние дни, и стал себя больше уважать, что ли. Сейчас он понимал, что с Мариной его связывало лишь чувственное начало, что ни о каком духовном или ином родстве не могло быть и речи, и потому не жалел, что расстался с ней…
Южные рейсы Суслищев не любил – на них дольше обычного задерживали пассажиров в так называемых накопителях, персонал аэропорта не утруждал себя излишней вежливостью, а самолёты, как ни странно, ставились на самых дальних стоянках.
Полёт для него прошёл незаметно, так как он практически сразу же после взлёта уснул. Не успели они приземлиться, как сосед Суслищева, сидевший у окна, разбудил Алексея и попросил пропустить его, хотя лайнер был ещё на полном ходу. Суслищев молча пропустил его и сел обратно в кресло. Он предпочёл промолчать: вступать в пререкания – себе дороже. Так же он отреагировал на пассажира сзади, который в самом начале полёта повесил на его кресло свой пиджак и на изумлённый взгляд Алексея вызывающе спросил:
– Что, мэшаэт, брат?
Суслищев глубоко вздохнул и миролюбиво ответил:
– Нет, что вы!

Над Араратской долиной полыхало солнце, несмотря на то что ещё стояла весна. Суслищев, обойдя вереницу назойливых таксистов, выбрал самого скромного на вид и попросил подвезти его. По дороге он достал бумагу, переданную ему Константином Леонидовичем, и по слогам зачитал таксисту:
– Ог-на-ван. Знаешь, где это?
– Что? По-поему, Оганаван. Конечно знаю, это аштаракское село недалеко от города.
– Ты можешь меня отвезти туда?
–  Вы впервые у нас? – спросил таксист.
– Нет, – ответил Суслищев.
Но он впервые выезжал за пределы столицы. И сейчас, как только остались позади многоэтажные дома и промзона, Суслищев увидел удивительной красоты гору Арагац; справа высилась другая гора – Аралер, походившая на коротко остриженную огромную голову с шеей внушительных размеров. Он почему-то уподобил её Бархуду и улыбнулся этому сравнению. С самого подножия Аралера начиналось широкое и длинное ущелье. Создатель, видимо, был в отличном расположении духа, когда шарма ради разрезал этим ущельем гладкую поверхность долины на две равные части; благодарные же люди решили за это прямо на кромке обрыва возвести ему храм. Храм стоял в стороне от дороги и едва просматривался издали. «Захотевший меня увидеть – увидит», – словно говорил он людям.
– Видите справа два села? – спросил таксист, заметив интерес в глазах Суслищева. – Они практически расположены впритык друг к другу. Тот, что ближе к ущелью, и есть Оганаван.

Сельское кладбище находилось почти рядом с церковью. Когда такси Суслищева подъезжало к нему, зазвонил его телефон.
– Алло?.. Да, Зазандр Бабкенович, да, в Оганаване… У меня  тут личные дела… Нет, спасибо, – поспешил закруглиться Суслищев.
У входа на кладбище две женщины торговали фруктами и разными пряностями. Суслищев подошёл к ним, поздоровался и спросил, не здесь ли совсем недавно хоронили юношу, тело которого привезли из России.
– Да, вон там сидит женщина, видите? Это его мать, Светлана Михайловна зовут, – ответили ему торговки.
Суслищев направился вдоль могил к неподвижно сидящей женщине. Она никак не прореагировала на появление молодого человека, как будто даже не заметила его и продолжала смотреть куда-то вниз. Рядом с ней сидела молодая девушка с потухшими, отрешёнными  глазами.
Суслищев не решился прервать раздумий женщины, тихо присел на валун невдалеке и снова вспомнил события недельной давности. Он корил себя за то, что не предпринял попытки предотвратить трагедию.
– Вы знали его? – неожиданно прервала его мысли женщина.
– Не успел, к сожалению… Вы назвали его Михаилом в честь деда?
– Да, он был очень похож на дедушку… Теперь они всегда будут рядом… – На последней фразе женщина попыталась удержать слёзы, но не сумела и разрыдалась.
– Успокойтесь, пожалуйста… Я искренне соболезную вам, мне очень жаль…
– Папа, впервые увидев ребёнка в больнице, неожиданно для всех попросил назвать малыша его именем. «У мальчика есть характер», – сказал он тогда. Папа всегда твердил, что мы строим государство с великим будущим. Развал страны он переживал очень тяжело: умерли все его мечты, связанные с будущим, умерла и вся прожитая им жизнь… Перед смертью он сказал: «Береги детей, слишком смутной и непредсказуемой становится жизнь»… Одного вот не сумела уберечь… – снова заплакала женщина. – Не могу понять: как так случилось, что тылы, которые некогда мы защищали ценой жизни, превратились теперь в самые настоящие фронты?.. – С этими словами она тяжело поднялась с места и медленно пошла к выходу с кладбища.
– Ты?! Как ты тут оказался?! – раздалось вдруг у Суслищева за спиной.
Алексей резко обернулся – перед ним стоял брат погибшего.
– Я не успел передать свёрток твоему брату… трагедия произошла на моих глазах, – поднявшись с валуна, выдавил Суслищев, глядя прямо в глаза Армену. На лбу у того он заметил ссадину внушительных размеров, один глаз заплыл и был налит кровью.
Поймав его удивлённый взгляд, Армен с усмешкой разъяснил:
– Это следы депортации. Меня продержали в спецприёмнике целых четыре дня, готовились завести уголовное дело… прилетел назад с братом… – Он подошёл к могиле, стал на колени и поцеловал портрет брата, потом обратился к сидящей девушке: –  Ашхен джан, пойдём с нами…
– Я нашёл Светлану Немчинову, думаю, она по-настоящему любила твоего дедушку.
– Ему, конечно, стало намного легче там… –  буркнул Армен, посмотрев в сторону могилы деда.

Глава 8

Посреди двора стоял огромный массивный стол, за которым расположилось около двадцати – двадцати двух человек. Все сидели молча, с понурыми головами, и казалось, никто не заметил, как во двор вошёл новый, незнакомый человек. Суслищев поймал на себе пристальный взгляд светловолосого молодого человека и вспомнил, что видел его на месте трагедии. Армен усадил Алексея рядом с ним, а Ашхен взялась помогать женщинам обслуживать столы.
– Меня зовут Алексей, – представился Суслищев.
Молодой человек в ответ только нехотя кивнул и, чтобы скрыть волнение, неловко схватил стакан с водой и опрокинул в себя.
– В голове не укладывается, как это могло случиться… – на ломаном русском произнёс сидевший почти напротив Суслищева мужчина лет пятидесяти, явно адресуя свои слова последнему и ожидая его реакции. Не дождавшись её, он спросил у Армена: – Это, наверное, ещё один друг моего Миши прилетел?
– Нет, – коротко бросил Армен.
– Ведь братство армян и русских исчисляется столетиями, – продолжал мужчина, – как можно допускать такое?
– Братство подразумевает не только любовь, но и чувство ответственности, Сероб, – заметил сидевший рядом с ним сухощавый интеллигентного вида мужчина средних лет.
– Кончай! – недовольно оборвал его Сероб.
Чтобы избежать бесполезного спора, интеллигент демонстративно отвернулся от Сероба и принялся накладывать в свою тарелку мясо. Армен к этому времени присел на противоположном конце стола.
– Тоже мне, любовь! – не унимался Сероб. – Какая ещё любовь? Где она осталась?.. Эй, физик, что молчишь? Разве я не прав? – обратился он к сидевшему в конце стола бородатому мужчине неопределённого возраста с огромной плешиной в центре большой головы и взлохмаченными длинными волосами по её бокам. – Чего молчишь, я тебя спрашиваю, физик.
– Этот мужик сейчас работает сторожем в школе, где учился Миша, – тихо разъяснил Суслищеву светловолосый, посмотрев в сторону физика.
Тот сидел опустив голову и, казалось, не слышал адресованных ему вопросов. Выглядел он не то смертельно усталым, не то крепко выпившим. Не поднимая глаз, он вдруг заговорил словно сам с собой:
– Мы в полной прострации при полном… дерьмократическом тоталитаризме. С нас убрали все тормоза, и мы сами стали паровозным тормозом с ревущим вовсю гудком. Не важно, что сейчас можно говорить и делать что хочешь – всё равно от силы гудка все жмурят глаза и затыкают уши, так что никто ничего не слышит и никто ничего не видит…
– Опять ты несёшь ерунду! – бросил зло Сероб.
–Ты прав, только раньше ахинею, которую нёс, скажем, Высоцкий, слушала вся страна, а мою сейчас слушаешь только ты. Почему? Да потому, что тогда все были, так сказать, зажаты в рамки и только такие, как он, имели право позволить себе уходить за «флажки»… но таких было – раз-два и обчёлся. Знаешь почему? Потому что в природе их не может быть больше! Теперь-то ты понял?! Дайте свободу – и они родятся! Чушь собачья!

Я из повиновения вышел
За флажки – жажда жизни сильней!
Только сзади я радостно слышал
Удивлённые крики людей.

Рвусь из сил и из всех сухожилий,
Но сегодня – не так, как вчера!
Обложили меня! Обложили!
Но остались ни с чем егеря!

– Скажи мне, я похож на кролика? – Сторож встал с места и, обогнув стол, медленно приблизился к Суслищеву. – Похож, а? Я кролик?
Алексей невольно встал и принял виновато-защитную позу.
– Отвечай же!
Суслищев поморгал глазами.
– Отвечай, тебе говорят! – поднял сторож голос до крика и чуть было не схватил Суслищева за грудки.
– Нет, – робко пробормотал Алексей.
– Тогда какое ты имеешь право ставить опыты надо мной? С какой стати ты считаешь, что меня можно сначала так, – произнося последнее слово, сторож резко наклонился вперёд чуть не до земли, – а потом вот так, – теперь он откинулся корпусом назад. – Из пальца высасываете национальную идею, не понимая, что благополучно сползли с неё. Ты хоть знаешь, кто такой Комитас? «Круунк, – запел  он, – усти кугас...» Я тоже больше не знаю, и знаешь почему? Знаешь?! Отвечай! То-то, не знаешь! Потому что я знаю «С чего начинается Родина»! – И он с умилением и трепетом пропел куплет из этой песни. – Меня в детстве этому учили, и их всех тоже этому учили. Она была нашей общей песней! А сейчас: «Это моё! И это моё! И то моё!» – Сторож схватил небольшую подушечку с тахты, стоящей невдалеке под деревом, и прижал к груди.
– Вы что раскричались! Хватит на меня орать! Я-то тут при чём? – вдруг набрался духу защитить себя Скуслищев.
– Не обращайте на него внимания, он сумасшедший, – решил успокоить Алексея интеллигент, задавший тон спору.
– На! – крикнул сторож и резко ткнул подушкой в грудь Суслищеву. Тот, схватившись за другой конец подушки, изо всех сил ткнул её в физика.
– На! – опять ткнул сторож. Суслищев машинально замахнулся, однако не выпуская подушки из рук.
– Отдай! – резко потянул к себе подушку сторож. Суслищев в свою очередь потянул её к себе.
– Отдай, говорят тебе! – кричал сторож.
В этот момент сзади раздался лающий голос:
– Ара, кто эта нэданоска?.. Ты на каво крычиш, мраз? На каво руку падымаэш?
Это был Бархуд. Подойдя со спины к сторожу, он грубо схватил его за ворот и спросил Суслищева:
– Ара, Алэксэ, ти што тут дэлаэш? Што тэбэ здэс нада? Ти…– Он не успел договорить, так как физик изловчился и локтём заехал ему в бок. Удар был, видимо, не из слабых, потому что Бархуд заорал: – Тваю мат, скатина! – и поднял ногу, чтобы ударить того, но тут в дело вмешалась его свита и принялась с остервенением избивать бедолагу.
– Тебе не подушка была нужна! – кричал сторож в сторону Суслищева. – Тебе нужно было то же, что и мне!
К этому времени его уже повалили на землю и били ногами.
– Прекратите! – вскричал Суслищев и побежал в сторону сторожа. – Перестаньте, да перестаньте же бить его! Бархуд, скажи своим, пусть отстанут от него!
На эти слова кто-то из бьющих попытался наброситься на Суслищева.
– Нэ трогат! Его нэ трогат! – взревел Бархуд и, подбежав к Суслищеву, занёс над ним руку, точно намереваясь ударить сам, потом, поиграв пальцами в воздухе, зашипел:
– Бархуд, гаварыш?.. Суслык! – и оглушительно загоготал. – Не знаю, што ти дэлаэш в эта грази. Но таво идиот я вазму, – и скомандовал: – Палажитэ багажник!
– Оставьте его! – перешагнул через калитку и спокойным, размеренным шагом направился к сторожу Смотритель. – Вставай, отряхнись… – велел он сдержанным тоном. – Тикин Света, дайте ему, пожалуйста, полотенце и помогите умыться.
– Рана ишо! –  выкрикнул Бархуд, но Смотритель, поравнявшись с ним, бросил на него такой взгляд, что тот спешно отвёл глаза и начал оправдываться:
– Эта ишак мэнэ ударил, я наказат его должэн.
Смотритель смерил его презрительным взглядом, подошёл к сторожу и начал мокрым полотенцем вытирать кровь с его лица.
– Я слышал, ты ваевал, харашо, рады тэбэ он будит жит, а ти, Лоша, иди город, я жду тэбэ, – проговорив это, Бархуд махнул своей свите и вышел за забор. Оттуда послышались его последние слова: – Чэрвы жизны!
Суслищев подбежал к сторожу, помог ему присесть. У того на лице словно застыла отрешённая улыбка, и только изредка по нему пробегала гримаса боли – это когда смывали кровь с его ран.
– Видишь, как твои же тебя отдубасили? – теперь уже от волнения повысил голос Суслищев.
– Это не мои – твои, – улыбаясь ответил сторож.
– Не сердись на него, Алексей, он запил с тех пор, когда разуверился, что обсерватория наконец заработает. Он ведь восемнадцать лет там проработал. – Светлана Михайловна говорила всё это Суслищеву, приводя избитого физика в порядок.
– Пойдём, – неожиданно для Алексея обратился к нему Смотритель. – Останешься сегодня у меня. – К удивлению Суслищева, Смотритель говорил на чистейшем русском языке. Алексей не стал возражать и послушно последовал за ним.
Они прошли через территорию церкви и подошли к забору какого-то дома. Навстречу им вышла девочка лет пяти. При виде малышки суровость Смотрителя как рукой сняло.
– Позови маму, доченька, скажи, что у нас гость, – попросил он её.
Почти сразу же с грудным ребёнком на руках вышла супруга хозяина, молодая женщина лет тридцати. Её огромные удивительной красоты глаза на миг остановились на госте, потом она перевела их на супруга. Во взгляде читался вопрос.
– Это Алексей, он останется у нас, накрой на стол, а то он не успел поесть, – сказал Смотритель, потом повернулся к Суслищеву: – А это Маро, моя жена, познакомьтесь, – и, шагнув в дом, спросил: – А где дети?
– Давид уроки делает, Тигран с Мариам играют. – Манера речи у неё была точь-в-точь как у мужа: такая же спокойная, излучающая надёжность. Но помимо этого, в голосе слышалась нежность хранительницы семейного очага.
– Добрый вечер, – произнёс очарованный Суслищев.
– Добрый вечер, проходите, пожалуйста, в дом, – ответила женщина тоже на безукоризненном русском языке.
– Так сколько у вас детей? – спросил обескураженный Суслищев.
– Пока четверо, – спокойно ответил Смотритель.
Дом был одноэтажный, очень уютный, просторный, с высокими потолками и двустворчатыми высокими же белыми дверьми. Пройдя коридор, где не было ничего, кроме большой картины, висевшей на стене против входа, Суслищев оказался в гостиной-столовой. Здесь тоже был минимум мебели и обычной для сельских домов утвари. В углу у стенки стоял буфет, сработанный из грубого дерева, посреди комнаты – большой  стол человек на пятнадцать, вокруг которого стояли стулья из такого же грубо обработанного дерева. На стенах висели несколько прекрасных картин – в основном сельские пейзажи. Но больше всего Суслищева восхитило огромное, почти до самого пола окно, выходившее в прекрасный сад с естественными тропинками между деревьями. Возле окна стояли два кресла, диван и маленький столик. Суслищев сел в одно из кресел. Пока он наслаждался видом из окна, в комнату, возглавляемые Маро, по очереди вошли Давид, Тигран и Мариам, каждый неся что-то для стола; младшенький уже перекочевал на руки Смотрителя.
– Ты закончил то, что писал, сынок? – обратился Смотритель к старшему сыну.
– Нет ещё, пап, – как-то по-взрослому ответил Давид и, посмотрев на реакцию отца, вышел из комнаты за очередным блюдом.
– Изумительно! – очарованный увиденным, Суслищев и думать забыл обо всех неприятностях и беспокойствах этого дня. – Как у вас тут замечательно!.. Скажите, ведь это же русская природа изображена на ваших полотнах, я прав?
– Да, это картины отца и сына Рябинских с Тамбовщины. А в прихожей висит полотно Пластова. Я очень люблю его работы.
– У вас замечательные дети, – с некоторой грустью произнёс Суслищев.
– Спасибо, Алексей. А у тебя, наверное, один ребёнок, или вообще нет детей? – с видом заведомо знающего ответ спросил Смотритель.
– Нет, к сожалению, детей пока нет, да и жены толком – тоже, – вздохнул Суслищев.
– Пойдём за стол, – пригласил гостя хозяин.
Ужинали молча всей семьей, только малютка смирно лежал в своей коляске, терпеливо дожидаясь, пока мама наберёт сил, чтобы покормить его вкусным грудным молочком. Старшему из сыновей, Давиду, было лет двенадцать. Светловолосый, с большущими голубыми глазами, он показался Суслищеву не по годам серьёзным,  организованным и умным. Тигран был на пару лет младше брата. Этот, наоборот, был чёрнявым и подвижным ребёнком и всячески старался хорошо держаться при госте. Молчание за столом нарушала только Мариам – видимо, любимица в семье, – время от времени обращаясь к кому-нибудь с вопросом.
– Дядя, а где вы живёте? – дошла очередь и до Суслищева.
– В Москве, золотко, – ответил Суслищев.
– Мы тоже когда-то жили в Москве. Правда, я тогда была очень маленькой, воот такой… – Мариам подвела свои маленькие прелестные ручки друг к другу, оставив между ними крохотный зазор. Её русский уже не вызвал у Суслищева удивления.
– Мариам, доченька, нельзя разговаривать во время еды, – с напускной строгостью сказал Смотритель.
– Да, пап, прости… – И девочка с удовольствием принялась за еду.
– Может, выпьем с тобой по рюмочке? – предложил хозяин гостю.
– Вообще-то вчера я выпил достаточно много вина, но с вами выпью с удовольствием.
– Тигран, сходи попроси у Жени абрикосовую, – велел сыну Смотритель и пояснил Суслищеву: – Это водка собственного приготовления, тебе понравится.
В комнату вошла полноватая славянской внешности женщина лет пятидесяти и, посмотрев на гостя, поставила графин с водкой на стол, потом достала из буфета две оригинальные рюмки.
Водка Алексею очень понравилась, и он с удовольствием осушил три рюмки.
– Ох, как тяжело, когда не понимаешь, насколько легко, и как легко, когда не понимаешь, насколько тяжело, – начал было философствовать Суслищев, но, увидев неодобрительный взгляд хозяина, осёкся и встал из-за стола, поблагодарив за ужин.
– Давид покажет тебе, где ты будешь спать.
– Пойдёмте, пожалуйста, со мной, это через сад, – сказал мальчик.
Они вышли из дома и по тропинке прошли в другой конец сада. Там стоял небольшой, но от этого не менее уютный и красивый домик. В нём уже хлопотала Женя. Увидев гостя, она сказала со сдержанной улыбкой:
– Здесь ванная, в ней есть всё, что нужно для гигиены, желаю спокойной ночи. – Это был единственный русский, прозвучавший в семье Смотрителя с акцентом, хотя женщина внешне была похожа на русскую.
– Спасибо вам большое. А вы откуда родом?
– Женя из Молдавии, – ответил за неё Давид. – Она наша няня и живёт с нами. Правда, она очень боится самолётов и добиралась сюда на автобусе, – улыбнулся мальчик, подошёл к женщине и, обняв её за талию, доверительно сказал: – Мы её очень любим.
Женя погладила мальчика по голове и, пожелав гостю спокойной ночи, вышла.
– Я тоже пойду, спокойной вам ночи … – Мальчик хотел уже выйти, но Суслищев остановил его вопросом:
– Давид, а чем занимается твой папа? Мне он показался таким строгим.
– Он много работает, и он не строгий, он очень хороший, – с обидой в голосе ответил мальчик и ушёл.
Суслищев принял душ и лёг в кровать. Хотя постель была удивительно мягкой, а сам он очень усталый от всего пережитого за последние дни, заснуть ему не удалось. Он вспомнил физика-сторожа, безобразную сцену его избиения и пожалел беднягу.
Сквозь деревья напротив окна пробивался слабый свет. Суслищев встал, натянул брюки и пошёл в направлении света. Подойдя поближе к окну, он увидел Смотрителя, работающего за письменным столом под светом ночника. Суслищев некоторое время наблюдал за ним, потом вернулся к себе, лёг и практически сразу уснул.
Проснулся Алексей от протяжного крика петуха. Первую часть утреннего петушиного концерта он, видимо, проспал. Удивительно, но от вчерашнего гнетущего настроения и следа не осталось. Через открытое окно к нему залетел не только петушиный крик, но и аромат уже полностью расцветших деревьев.
Суслищев ещё некоторое время наслаждался в постели мирным утром, потом встал, оделся и вышел в сад. Пройдя по саду в сторону выхода, он увидел, что дверь в церковь открыта, и непроизвольно направился к ней. Этот короткий, но важный путь сопровождали его первые лучи пробуждающегося солнца. Опять закукарекал петух.
Алексей остановился перед обветшалой дверью и долго не решался переступить порог. «Сколько же раз приходил сюда тот парень?.. Что заставило его уехать отсюда, чтобы, проделав свой последний путь, найти вечное пристанище рядом с этим чудо- творением»? – задумался он. Перешагнув, наконец, порог, он увидел еще одну, боковую открытую дверь, куда и направился.
Дверь вела в ту часть церкви, которая была построена в IV веке, ещё во времена Григора Просветителя. Полумрак давил и притягивал… Суслищев медленным шагом приблизился к небольшому древнему алтарю, возле которого стоял Смотритель. Глаза у него были закрыты: он молча молился. Суслищев тоже закрыл глаза. Мысли опять строптиво пустились в пляс, перелетая от Кирилла Михайловича к Марине, от Стаса к Леонидычу… «Мама, моя милая мамулечка!»  Он вспоминал детство, вспомнил, как в маленькой сельской церквушке под Костромой крестила его бабушка. Всплыл образ отца, которого он не помнил. «Боже, помилуй его!»… Когда он открыл глаза, Смотритель уже выходил в дверь. Суслищев глянул ему вслед, хотел было догнать его, но остался стоять на месте. Он опять повернулся к алтарю и продолжил свою молитву.

Уже сидя в самолёте, Суслищев вспоминал рассказ о Смотрителе, поведанный торговками у церкви.  Трудно было вообразить ту силу, которая побудила Смотрителя так радикально изменить свою жизнь и, покончив со столичной суетой, обрести гармонию и любовь.
– Как завут тэбэ, брат? – раздалось вдруг рядом.
Только сейчас он обратил внимание на мужчину, сидевшего слева от него, который протягивал ему свою увешанную дорогими браслетами и унизанную золотыми кольцами руку. Алексей, увидев этот антураж, чуть-чуть смутился, но, взглянув на открытую улыбку нувориша-выскочки, улыбнулся в ответ и протянул ему руку.