Поэт и ливерные пирожки

Выплывает детство из тумана

В четвертом классе у меня был лучший друг Борька Кац. Лучшим он был, потому что доверял мне свои тайны. Тайн у него в то время было две: это любовь к Наташке  и стихи, которые он ей посвящал. Не помню точно, но, кажется, я клялся своим велосипедом «Орленок» с никелированным рулем или своей жизнью, что скорее умру, чем выдам эти тайны.

И вот, приходит он ко мне однажды сонный и измученный, точно только что был в застенках гестапо и утробным голосом говорит:
- Хочешь стихи  послушать?!
 Я не знал, хочу или нет,  так как больше хотел с балкона прохожих обливать  или пострелять из рогатки по воробьям! Но Борька сказал, что любой, даже самый неотесанный пень, если он, конечно, интеллигентный, всегда должен хотеть стихи послушать. Особенно, если это хорошие стихи! Я кивнул и сделал лицо, будто я очень интеллигентный, хотя смутно понимал значение этого слова.
- Тогда слушай! - сказал угрожающе Борька  и начал орать, точно его режут:
"Эти губы меня целовали
 в тихом шелесте диких трав!
 Эти руки меня обнимали,
 что-то нежное прошептав!"
Магия рифмы произвела на меня неописуемое действие, и я выпучил на Борьку глаза, будто в эту секунду сильно заразился базедовой болезнью.
- Ну как?!  – спросил Борька обессиленным голосом. – Угадай, кто написал эти стихи?!
Я знал тогда двух крупных поэтов: Есенина и Пушкина, а мелких вообще не знал.  Сделав значительное лицо, я сказал:
- Это не Есенин!.. Его-то я знаю!..
- Угадал! - сказал Борька и посмотрел на меня уважительно.
- Это же… про любовь?! – начал я задавать наводящие вопросы.
- Про большую!- уточнил Борька. – Ну, так кто?!
Долго думать особого смысла не было. Раз не Есенин, значит, остается Пушкин.
- Не, это не Пушкин! – скромно потупился Борька и почесал затылок.- Это я! Из личной жизни!
- Значит, ты целовался с девчонкой?! - ужаснулся я, точно разговор шел про жабу.
- Ты, дурак, да?! Все девчонки набитые дуры и жабы! - высказал Борька полную со мной солидарность.- Поэту, если он, конечно,  настоящий, чтобы писать про любовь, целоваться с девчонками не надо!  Поэту  надо быть голодным!
Откуда он  узнал эту страшную тайну, мне было неведомо. Но я в знак согласия кивнул.
 - Поэт, если он сильно сыт, он жиреет и становится ленивым! Вот ты сколько весишь?
- Я? Ну, тридцать!.. Или шестьдесят!..
- Не, для поэта ты толстый!- констатировал Борька. С таким весом хороший стих не сочинишь! Я, например, вообще ничего не ем уже три дня. Все коту отдаю! Так из меня стихи прямо сами лезут! Вот послушай:
Пирожное  – мороженое!
Котлета – форшмак!
Не пяться назад!
Мы с тобою не рак!..
- Ничего себе! Сильно!- сказал я, пораженный его огромным талантом.
- Это, про войну!- сказал Борька значительно и вздохнул.
 Потом он встал в позу памятника Ленина, рубанул рукой и, чтобы уже окончательно меня убить, на мотив "Вставай, проклятьем заклейменный..." продекламировал еще раз:  "Котлета мясная – селедка-форшмак!.. 
        При этом у  Борьки потекли слюни, и я понял, что сейчас он захлебнется насмерть, и нужно немедленно спасать друга!
- А ты можешь сделать в стихах перерыв?!- спросил я с надеждой.- Мы бы  на углу купили пирожков с ливером и с повидлом. У меня целый рубль есть.
- Не, не имею права!- заартачился  Борька.- Ни дня без строчки! Лучше я сдохну!
- А, на полдня можешь сделать перерыв?
- На полдня могу!- нехотя сдался Борька.
    И мы вскоре завинтили с ним по четыре пирожка по пять копеек за штуку! По два ливерных и по два с повидлом! А потом запили все газировкой с двойным вишневым сиропом. И заели пломбиром с изюмом.

А потом я вспомнил, что меня же с этим рублем послали за макаронами и за сметаной. А что было потом, даже вспоминать не хочется!..


А.К.