Арифметика

                ЮРИЙ РОЩИН
               
                Из цикла "Советский период"
                АРИФМЕТИКА

     Умерла жена… У  Павла Трунникова… У редактора заводской многотиражки…
  Умерла – в двадцать восемь лет.
  Осиротело малышей – трое: пятигодовалый Костя, первенец, и сестрицы–двойняшки двухлетние – Уленька и Тамарочка.
  А самому-то Павлу тридцать три стукнуло, осенью.
  Сказать надобно, знали все в Тёмноструеве, что больна Таня Трунникова, но привыкли уже, с детства Таниного, к долгим и частым болезням её – постоянным, но вроде бы неопасным, своих забот – дО верху, что стало обыденным - примечать некогда.
  Только тёща Трунникова, завскладом орсовским,  Марина Степановна Ласточкина, платочек  носовой к подведённым глазам прикладывая, каждый раз  нараспев знакомым жаловалась:
- Как я с ними-то вся измучилась! Вся измаялась-перемаялась, говорила им -  ну куда рожать?! – доходяги оба вы. Татка - ладно уж, ну а этот-то, муж задрипанный, сам-то хилый весь, дальше некуда, сердце хлипкое, всё разбитое….
  То немногим было в посёлке ведомо. Тут и вправду Ласточкина не преувеличивала, разве, пожалуй, сама не держала в понятии, какое действительно слабое сердце у Павла Трунникова.
  В институте посадил его, в стройотряде, на севере. В конце работ остался он – комиссар «Корчагинца» - с командиром и ещё пятью добровольцами довести объект  до полной сдачи комиссии (не успели  студенты до 1 сентября доделать кое-что  из-за перебоев в материальном снабжении). И в нормальные дни, когда весь отряд ещё на месте был, упирались «корчагинцы» в сутки по двенадцать часов – не менее. А после отъезда основной силушки, как пошёл бетон,  вкалывали  - вспомнить трепетно! Ночи воркутинские  холоднющими сделались, и обострилась у Павла ангина хроническая. Но пил он незаметно антибиотики, полоскал горло гнойное водицей горячею и пахал с температурой неделю всю в одном строю со здоровыми. Лишь на седьмой день догадался Серёга Добрынушкин – командир «Корчагинца» - о Павкином состоянии, «обложил» его на чём свет стоит и отвёз моментально в местную поликлинику. Да поздно было, наверное….
  - Я и первого-то им не велела рожать, чокнутым. А уж когда второго надумали, так чуть до драки не  лаялась. Но они  «куды!» - Кира с Марою, да двойню и угораздило. А ни двора, ни кола – комната в общежитии. На заводе жилья – нуль без палочки…., - причитала обычно Ласточкина.
  И говорить-то что, было время тяжёлое -  Павел два последних курса на заочном оканчивал, на заводе работал технологом.. Болели: то сама Татьяна, то детушки.Только вроде наладилось всё: Павлу «пробитую» директором  штатную должность редактора заводской многотиражки предложили, квартиру дали трёхкомнатную, как здоровье Татьяны резко ухудшилось. Сначала почти год постоянно держалась непонятно откуда бравшаяся температура, от которой никак не могли её избавить, хотя ничего серьёзного вроде не находили.  Лишь говорили, что, по-видимому, где-то идёт  какой-то воспалительный процесс, что очень плохие анализы, особенно крови. Затем у врачей внезапно возникло подозрение на возобновление туберкулёза, которым она  болела в детстве, но всё было залечено,  проверено, и Татьяну даже сняли с учёта в тубдиспансере – ещё за пять лет до замужества.
Таню начали таскать по фтизиатрам, возили в Синюю Грязь, в специальный санаторий  для проведения мучительной бронхоскопии на каком-то редком приборе. Но и лёгкие, и бронхи были чисты или, как сказали в заключение, без патологии. Наконец, Татьяну направили на обследование в онкологический центр. И нашли опухоль. Но заверили, что не злокачественную. Рекомендовали спокойствие и лечение, предпочтительнее всего где-нибудь на юге Украины.
  Месяц назад  Павел отправил Татьяну в санаторий, на берег Северного Донца….
  И вдруг пришла телеграмма… И нет больше Тани. Нет.
  А Павел ходил спокойный, практически ни в чём не изменившийся.
  Разве только иногда он  совершенно неожиданно каким-то вторичным своим сознанием на мгновение фиксировал в себе странное – как во сне -  ощущение, что весь он невесом и пуст, что лицо его стало чуть-чуть бледнее, что будто бы он чувствует, как на висках  появляется седина, что сердца в груди нет - как ни прислушивайся, нигде его не найдёшь.
Но, пожалуй, это неясное ощущение было не реальным, а воображаемым.
  Павел изумлялся самому себе. Помнил же он, как ныло у него сердце, как слёзы проступали в глазах, и что-то горячее перехватывало дыхание, когда раньше  случалось переживать навечное расставание с людьми гораздо менее близкими. Но на Танину смерть всё, чем был он – Павел Трунников, казалось, абсолютно не реагировало. Он и злился, и поносил себя последними словами, укорял, бранил,  силился самовнушить себе чувство страшного горя, но ничто не находило отклика ни в одной частице  его точно одеревенелого тела,  не цепляло его тупо равнодушного сердца, души.
  Но помнил же Павел – когда в феврале Таню положили на месяц в больницу – как  он тогда маялся, места себе не находил!...

   Павел собирался в дорогу – лететь за Таней. Взял портфель, оделся – как в рядовую командировку.
  Проверил, выключены ли электричество, газ (дети были у тёщи), захлопнул  дверь и обычной походкой  стал спускаться по лестнице. Пройдя мимо почтовых ящиков, Павел вернулся, решив взять в дорогу свежие газеты. Открыв свой ящик, он вдруг увидел письмо. Это было Танино письмо. « Трунниковой Т.В. уже нет, а её письма ещё только доходят до своих адресатов», - безразлично, как посторонний, медленно произнёс про себя Павел. Не торопясь, точно растягивая это действие, он разорвал конверт и, кажется, без всякого волнения стал читать написанные знакомым, почти детским почерком, строки.
«… Милый мой, - писала Татьяна (и сразу как-то противно, небывало Павел ощутил своё сердце, но не прежнее, а новое, какое-то одновременно сжатое в одну точку и пронзительно растекающееся) – я никогда никуда больше одна, без тебя, не поеду…Я вот тут всё лежу и думаю: как же нам мало,  милый, отведено в жизни часов, когда мы действительно можем быть вместе. Мы с тобой скоро шесть лет, как поженились, а я подсчитала, сколько  мы были вместе по-настоящему, получилась ничтожная цифирка! Посуди сам, Павлушенька,  часов по восемь в сутки мы спим, столько же работаем, а с дорОгой, магазинами, собраниями - и по все десять. Итого уже 18 часов набегает. И остаётся даже по этому, заметь, завышенному счёту – всего 6 часов, то есть 1/4  часть от суток-то! Значит, лишь три месяца в год настоящего времени набирается. Значит, из 6 лет мы с тобой  только года полтора вместе прожили! ВОТ КАКАЯ АРИФМЕТИКА ПОЛУЧАЕТСЯ. И это не считая больниц, командировок и так далее.
  А тут целых  ДВА МЕСЯЦА чистых жить должна – без тебя. А ведь у тебя отпуск есть, бери его и лети ко мне, Павлушенька! Ведь этот месяц четырём будет равен – обычным-то…МестА здесь – чудесные редкостно….
  Костю с собой возьми. Как-нибудь тут устроимся. А девочек маме оставь – скажи, я прошу очень….»
   Не дочитал письмо Павел Трунников, упал. Замертво.