Х

 С того раза я окончательно снял со своих порочных занятий практически всякого рода ограничения, кроме тех, что могли бы нарушить мою конспирацию. Я понял, что меня никто ни в чем не подозревает, никто из людей, окружающих меня, которые все двадцать лет и не оборачивались в мою сторону, даже не догадывается о моих замыслах и занятиях. Для всех них я был самым обычным серым и незаметным молодым человеком - иллюстратором каких-то журналов. Поэтому я мог делать со своими новыми моделями почти все, что вздумается, соблюдая осторожность. Я дал своей фантазии в воплощении почти полную свободу.
 Если прежде я весьма подробно описывал свои действия с каждой из тех девушек, то теперь я буду более краток. Вообще, существует мнение, что солдату на войне или палачу во время смертной казни труднее всего убить именно первых трех своих жертв, а дальше это уже входит в привычку и становится почти рядовым явлением. Я не убивал Эдит, Веронику и прочих, однако прекрасно помню, как все неловко и почти спонтанно вышло в первый раз, когда я не смел даже прикоснуться к девушке; во втором случае тоже было достаточно много импровизации, да и в третьем. А вот дальше все пошло уже как по некой схеме, хотя заранее я ее никогда четко не продумывал, в деталях. Просто, видимо, я "набил руку" на этом занятии.
 С последующими девушками я начал уже просто "играть", точно с той старой куклой, которую в детстве похоронил под старой яблоней. После беглого осмотра только что лишившейся чувств жертвы я выбирал наиболее привлекательную ее часть, как уже было например с руками, шеей и пр, и принимался за дело.
 Конечно, я в первую очередь, как и всегда запоминал черты лица, в особенности ресницы. Стоит сказать, что за многие месяцы моей "практики" я научился по их положению и дрожи точно определять, спит ли человек или притворяется, а если действительно спит, то насколько крепко. Да, возможно, эти мои знания могли бы стать полезными для населения, но увы, их оказалось недостаточно, чтобы смягчить мою участь на суде. Впрочем, я о том не сильно сожалею.

 Спустя время я научился как следует рассчитывать дозу лекарства и время его действия, чтобы успеть за этот промежуток сделать с очередной девушкой все, что планировал, не боясь быть застигнутым врасплох. Овладев этим навыком в совершенстве, я уже перестал играть лишь с руками и ногами, а принялся за все тело в целом. Я мог перекладывать свою модель в нужные позы, переносить на специальное ложе, которое позже и вовсе заменил удачно приобретенным гробом, отдаленно похожим на те, что были в похоронном бюро, где я впервые встретился со своим пороком лицом к лицу. Каждый раз я его заново украшал и застилал новой тканью, для этой цели я не жалел ни сил, ни времени. Ведь возникавшая в моем воображении Красота стоила таких усилий.
 Конечно, поскольку мои жертвы почти всегда изначально были одеты в повседневные наряды, мне приходилось во время написания картин заменять их на придуманные или где-нибудь увиденные. Однако еще чуть позже я смог приобрести и несколько подходящих по цвету и фасону платье и начал переодевать в них свои модели. Чтобы научиться делать это быстро я изучил несколько журналов мод и книг, связанных с видами женской одежды, благодаря которым смог узнать, что такое, к примеру, корсет, и как его лучше всего шнуровать, не боясь сбиться. Должен признать, меня часто раздражал тот факт, что у женщин неизменно присутствует большое количество нижних юбок и всего прочего, что находится под верхним платьем. Но не думайте: вплоть до последних дней своих преступлений я ни разу (!) не раздел ни одну свою модель догола - всегда только до нижнего белья, и то если хотел этого.
 Потом, если я все-таки немного не успевал, и одежды на девушке сидела странно и оставалась не вполне застегнута, я объяснял, что пытался привести ее в чувство и дать возможность нормально дышать, вследствие чего и был вынужден ослаблять шнуровку ее вещей. Да, здесь женский корсет, часто доводящий барышень до состояния обморока очень мне помог, уверен, его изобретателю также помог сам Дьявол...

 Иными словами, моя схема к золотому периоду преступлений была примерно такой: приведя в мастерскую очередную девушку для позирования (знакомство и приглашение оставались такими же, как я описывал ранее), я устраивал ее в удобном для себя месте, а затем, сославшись на какую-то мелочь, быстро уходил за пузырьком и платком, пряча их, возвращался, использовал по назначению и затем уже приступал к главной части своей демонической игры.
 Почти всегда я либо оставлял девушку лежать на полу, либо переносил в гроб или на постель. Там уже решал: переодевать ее или нет, мог распустить волосы, если те были собраны, нанести на лицо косметику, которую также приобретал заранее, по своему усмотрению. Я был большой эстет в этом плане, и даже полицейские, ничего не понимающие в искусстве, глядя на мои картины, признавали, что те "чертовски хороши, если смотреть на мордашки!" Все высокие воротнички платьев, блузок и прочего я неизменно расстегивал и убирал - они мне очень мешали, порой я намеренно приспускал декольте платья, чтобы увидеть, как поднимается и опускается грудь модели, но опять же, полностью я ее не обнажал. Когда девушка начинала понемногу приходить в себя, я тут же переносил ее в другую комнату, чтобы она не увидела гроб и начинал поспешно возвращать в прежний облик, насколько это было возможно. Стоит сказать, что на меня не жаловалась ни одна из них, некоторые даже возвращались снова, желая продолжить работу в качестве модели. И я, конечно же, не отказывал им в этом, делая вид, что продолжаю рисовать с натуры, хотя в обычном состоянии эти девушки не вызывали во мне никаких чувств, их повседневный вид меня абсолютно не интересовал. Хотя я это и скрывал, причем весьма тщательно, даже разговаривал с ними, пил чай в перерывах между работой. Но темы таких бесед я не запоминал, говорил всегда механически, формально, даже не задумываясь. Позже, на суде, эти свидетельницы скажут, что я был в таких разговорах всегда несколько отрешенным и "витающим в облаках", однако поначалу они объясняли это моей творческой натурой. Тогда как на самом деле я мысленно уже продумывал новую картину и то, что буду делать для ее воплощения.

 Вы, конечно же, спросите, как часто я проделывал свои темные дела с ни в чем не повинными девицами. Отвечу: не больше двух раз в месяц, физически я просто бы не смог за это время написать больше картин, а когда я писал их, я не "игрался" так. И поскольку на моем счету ровно тридцать два случая завершенных полунасильственных (в обвинении значится целиком насильственных, но я с этим не согласен, поскольку никогда не применял жестокость в тех случаях) действий со своими натурщицами, можно сделать вывод, что я занимался этим почти два года, оставаясь безнаказанным и никем не заподозренным. Владыка Тьмы хранил меня очень бережно, если задуматься...

 * * *


 Мне везло, поскольку никто из моих жертв не был знаком друг с другом, и меня они также до первой встречи совершенно не знали. Я был никому практически не известен, и, лишь закончив около десятка картин, решился показать их на устроенной тогда выставке начинающих художников. Там были и признанные мастера своего дела. Осмотрев мои работы, эти мэтры нашли их "весьма любопытными и новаторскими", но при этом "имеющими бедность в композиции и сюжетах", которые неизменно повторялись в том или ином виде, и решили в конечном счете, что я обладаю талантом, но в очень узкой области, я оказался односторонним. Кое-кто из тех художников попросил меня показать ему и карандашные наброски к картинам. Когда я это сделал он, вглядываясь в бумагу, покачал головой и произнес: "Да, вы уделяете большое внимание лицу и шее спящей модели, они выполнены чрезвычайно подробно и высоко для уровня художника-самоучки, однако... Почему по сюжету ваши героини всегда либо спят, либо лежат в беспамятстве, либо и вовсе мертвы?"
 Услышав такой прямой вопрос, я невольно покраснел.
 "Понимаете, это мой особый стиль, я так лучше вижу всю фактурность..." - запинаясь, ответил я. Мне было в тот момент безумно стыдно, казалось, что мой порок написан у меня на лбу крупными буквами.
 Однако мой собеседник, похоже, их не заметил, и лишь засмеялся, дружески похлопав меня по плечу. Он добавил также, что я еще научусь рисовать нечто большее и рекомендовал устроиться на работу уже не в дешевое издательство бульварной литературы, а в то, что выпускало детские сказки. Я с радостью последовал такому совету.
 Совсем скоро я начал делать иллюстрации к "Красной Шапочке", "Золушке", "Красавице и Чудовищу", а также ко многим другим детским историям. При этом, я частенько ловил себя на мысли, что, изображая, к примеру, маленькую наивную девочку и большого злого волка, иллюстрирую тем самым и свою жизнь. Хотя я и не выглядел как страшный лесной зверь, скорее как неопытный волчонок. И это делало меня еще более опасным.

 Время шло, мое творчество продолжалось, доходы от картин и иллюстраций росли, я смог лучше обставить свое жилье, приобрел новые кисти, мольберты и все прочее для рисования, перестал наконец ходить в старом длинном юношеском пальто и начал думать, что так будет теперь всегда. Однако в моей жизни Судьбой было предначертано событие, после которого "золотой век" не просто кончался, а стремительно обрывался. И до него оставалось совсем недолго...