День 3Д беседа седьмая

Понедельник с самого утра стал напоминать о своем предназначении.  Вначале ему показался очень густым белок яиц, купленных накануне  – не в магазине, а в открытых воротах одного из домов, лежавших на его воскресном пути, их распахивали те жители городка, которые выкладывали на самодельные прилавки, больше для заезжих туристов, чем для земляков, самые разные продукты своих маленьких хозяйств. Излишние усердие при взбивании яиц обернулось потерей внимания, и бекон, что и следовало ожидать, подгорел. Затем показалась слишком плотной сигара, и, вместо легких, почти неосязаемых, неуловимо-ароматных затяжек, ему пришлось глубоко, с натугой, вдыхать сигарный дым, который сразу стал отдавать горечью, что окончательно испортило и вкус кофе.
В почте висело пятничное письмо очередного, очень въедливого заказчика. Сегодня должен был состоятся финальный отчет перед советом директоров и закрытие проекта, не очень большого, но очень статусного. Именно поэтому несколько месяцев назад они с патроном решили, что этот проект должен возглавить сам архитектор корпоративных информационных систем. Его помощник уже все подготовил – его субботнее сообщение содержало массивный файл отчета. Настроение открывать файл не было, все равно презентацию будет делать мальчик, пробежимся по ней перед выездом к заказчику.
Архитектор тяжело вздохнул, бросил недокуренную сигару в пепельницу, прости, большегрудая мулатка, поставил чашку с недопитым кофе в раковину, свободный абиссинский ветер, и ты прости, закрыл компьютер и направился в гардеробную.
Хмурое небо словно дожидалось его выхода из дома, чтобы разродиться мелким колючим дождем, который тут же был подхвачен шквальным морским ветром, успевшим отхлестать архитектора по щекам за те десять шагов, которые отделяли его от машины. Подогретое сиденье и мягкий гитарный джаз, который никогда не был амбициозным, не требовал концертных залов и довольствовался  невеликими размерами салона автомобиля, смогли всего лишь оттенить обреченность наступившего дня – пробка образовалась уже на выезде из городка.  В  такую погоду надо отдавать себя во власть какой-нибудь покладистой простуде, приемлемой температуре, сухому редкому кашлю, чаю с медом, гавайскому рому и пахитоскам. Но читавшая его мысли злая волшебница из страны Оз, от которой он в детстве прятался под одеяло, а став взрослым, избегал всевозможных оттенков фиолетового цвета, была начеку, и телефон прислал ее сообщение. Его помощник извещал как раз о болезни, температуре и кашле, дико, как он любил выражаться, хорошо, что крайне редко, извинялся и просил отгул. Да, тамплиер, твой верный оруженосец оставил тебя, и некому будет даже подвести коня. К заказчику придется идти и отчитываться одному.
В очередной пробке, уже на подъезде к городу, тоскливо положив подбородок между сцепленными на руле пальцами и глядя на размытую палитру автострады, безликое небесно-асфальтово-серое с таким же безликим сигнально-кроваво-красным, реминисценция какой-то великой битвы прошлого, под проливным дождем, Босворт, нет, Азенкур,  почти в отчаянии он подумал – день 3Д, где ты?
Футуристической гусеницей пробка медленно переползла через кольцевую, он съехал на бульвар и опять встал. В окно постучали. Сквозь размытое стекло он увидел женщину неопределенного возраста, с пластиковым пакетом на голове, протягивавшей ему какие-то голубые хрупкие весенние цветы. Повинуясь безысходности, он против всех своих правил открыл окно, забрал цветы, порылся в кармане и высыпал мелочь в протянутую руку.
Гитарный аккорд прервался на мелодичный ритм новостей, известившим его о начале рабочего дня и напомнившего между прочим о празднике, упавшем в этом году, какое невезение, на середину недели. Архитектор посмотрел на цветы, брошенные на сиденье. Фрезии? Еще не оформив до конца мысль, не везение ли, радио уже утешало оптимистическим солнечным прогнозом погоды на ближайшие дни, архитектор потянулся к телефону, нашел номер пастора и быстро набрал – святой отец, а что вы делаете в среду?
Он уже вошел в лифт, когда телефон ответил – в светские праздники я обычно свободен. Поэтому, идя по открытому пространству офиса, автоматически кивая на приветствия всем ячейкам, он торопливо собирал свое послание долгожданному 3Д: «Замечательно! Давайте возьмем бутерброды, термос с кофе и махнем на прогулку в горы. Принимается?»
Открывая жалюзи для патрона, он уже не сомневался в положительном ответе. Мысль о предстоящей прогулке поглотила его. Они доедут на его машине до плато Страны Водопадов и пройдут десяток километров, он знал замечательный круговой маршрут, выходящий на потрясающий панорамный вид. Последний раз он был там осенью с выпускницей математической школы, девушка бодро шагала впереди, совсем не думая о том, какие шикарные пассы при ее ходьбе выдавали своими широко раскинутыми руками желтоватые «дубль-вэ», прошитые в уже изрядно потертой темно-синей джинсовой ткани.
День 3Д не просто не хотел ждать. Он уже спешил поблагодарить своего поклонника. Патрон приветливо махнул рукой, изобразил пальцами ходьбу, затем поднес руку к уху, убегаю-созвонимся, и вышел из своей раковины. Мимику патрона сопроводила телефонная какофония – входящее сообщение наслоилось на входящий звонок. Он успел ухватить – конечно, принимается – и соединил линию.
На том конце представитель въедливого заказчика сообщал, что их шеф попросил перенести отчет на конец недели, видимо, немного приболел, так что, если вы не против, то мы заслушаем вас в пятницу, тогда, если все пройдет нормально, и закроем договор. Конечно, не против. Отключая телефон, он усмехнулся - ты забыл, что в стране Оз живет не только злая волшебница, но и добрая. День 3Д. Первым делом собьем температуру и успокоим мальчика. Он набрал номер своего помощника, коротко сообщил об изменении планов и пожелал скорейшего выздоровления, к тому же среда – выходной, лечись спокойно, хорошо, жду в четверг. Теперь – патрон. Деньги за проект, пусть не очень большие, теперь упадут на их счет только на следующей неделе. Здесь лучше послать сообщение, он наверняка еще в машине: «Отчет и закрытие договора отложили до пятницы из-за болезни псд», так в просторечии они именовали председателей советов директоров. Патрон моментально откликнулся: «Не страшно. Но у тебя не остается времени на тюнинг. Пятница – твой дэдлайн.» Это уже было понятно, но особого беспокойства не вызывало. Если уж добрая волшебница вмешалась, то она его не оставит.
Итак, что еще? Да, фрезии. Он вышел из своей раковины, спустился на лифте в паркинг, забрал цветы и поднялся обратно. Легким взмахом руки осторожно стряхнув с букетика капли дождя, прикрыв цветы полой пиджака, меньше пересудов, он направился замысловатым извилистым маршрутом в секцию маркетинга, где в одной из ячеек сидела девушка-дама эффектной внешности, так и не дождавшаяся продолжения одного памятного приглашения на ужин.
Приветливо улыбнувшись широко раскрытым от недоумения, куда же больше, они и так огромные, карим глазам, он отвесил легкий поклон и вышел из ячейки. Теперь можно и поработать.
День, как ему и было положено, пролетел незаметно. Он с удовольствием перечитал их коммерческое предложение на предстоящий большой тендер. Отвлекаться от внутренней гармонии будущей информационной системы не хотелось, и пицца на столе появилась как-бы сама собой. Сигарный дым плыл вдоль разноцветных пунктирных линий, отображающих на бумаге потоки данных, опутывающих массивы воображаемых серверных стоек. Мы должны выиграть этот тендер.
Пробки по дороге домой позволили ему всласть посмаковать детали предстоящей прогулки, пастор, наверное, удивился его разговорчивости, но, также заразившись идеей, поддерживал тональность и продолжительность разговора, нет, большого термоса у меня нет, но у меня есть прихожанка, которая мне с радостью его одолжит, а вы подготовите сэндвичи, да?, тогда пусть будут с окороком, заправленным чесноком, конечно, пастор, я и сыр еще добавлю, вы какой предпочитаете?, пусть будет не мягкий и не очень жесткий, что-нибудь классическое, эмменталь или маасдам, да маасдам, хорошо, я еще добавлю листья салата, да, кофе, надеюсь, не будет растворимым, что вы, у меня такая потрясающая ручная мельница, а вы не забудьте про сливочное масло, конечно, может, сварить еще и яичек, вкрутую?, пожалуй, но тогда нам точно нужно побольше воды, вы предпочитаете фруктовую?, что вы пастор, простую, горную, тогда я возьму термос и две литровых бутылки, нам хватит?
Вторник пролетел незаметно. Утром на столе его ждал «торо» от «Партагаса», достойно, со вкусом, но, главное, с пониманием вчерашнего жеста, это не «чёрчилль» от Артуро Фуэнте с претензией на дальнейшее продолжение, он представил себе, как девушка расспрашивает в табачной лавке продавца, какую сигару можно подать, не раскрывая объятий, на кончиках пальцев, удается же кому-то оставаться с такой внешностью деликатной. Он быстро, но обстоятельно просмотрел субботний отчет, сделал ничего не значащее замечание, похвалил и отправил адресату. Пусть выздоравливает. Затем на экране компьютера пошли новости рынка, а вот здесь есть тема для проникновения, рука, уже потянувшаяся к подарку, машинально скользнула к телефону, но нет, он не будет подавать напрасные надежды, выпускница математической школы по прежнему была здесь, пусть начальник отдела маркетинга сам решит, кто займется этим сюжетом, и, скопировав ссылку, архитектор отправил почту с указанием рассмотреть и представить свои предложения по разработке интересной темы. Но потребность сказать спасибо не давала покоя. Он порылся в сети, нашел рисунок ежа, прилегшего под сенью шляпки белого гриба и раскуривающего сигару, скопировал рисунок, еще что-нибудь, иероглиф благодарности, в самый раз, и отправил составленную с большим удовольствием композицию по почте. День 3Д.
Патрона так и не было со вчерашнего дня. Шли непростые переговоры  об объединении, там было больше крема, чем начинки, стороны обсуждали запутанные финансовые вопросы, поэтому о содержании предстоящих проектов почти не упоминалось. Патрон жалел его самолюбие и не приглашал на подобные встречи. Предстоял обед в полном одиночестве. Он спустился вниз, прошел два квартала и, смешно, наверное, в подсознании всплыл тот самый иероглиф, нырнул в китайскую закусочную.
Выбрав место у самого окна,  он сделал заказ и снял пиджак. Спрятав за пуговицу рубашки галстук и закатав рукава, он уже был готов поглощать лапшу под невероятно острым соусом, как тут и объявилась харита.
- Дорогой, ты уже обедаешь? Почему – один? Без меня?
Племянница злой волшебницы, покинувшая в юности страну Оз, чтобы завоевать весь мир. Как она узнала?
- Не забывай, я все-таки ваша заказчица, - угадала его вопрос харита, - а когда заказчика бросают, то он начинает волноваться. Ты не звонишь уже несколько дней, вот я и набрала твоему шефу. Он на каких-то важных переговорах, но нашел минуту, чтобы пообщаться со мной.  Твой шеф мне сказал, что последнее время ты стараешься избегать даже его. Ты где – в башне?
Наконец-то можно вставить хоть слово.
- Нет, я у китайцев, неподалеку.
- Ты что, ешь эту лапшу?
- Да.
- Ты совсем себя не жалеешь. Я в двух шагах от башни, скажи – где, я зайду за тобой, и мы пообедаем по-человечески.
- Боюсь, у меня не так много времени.
- Не много времени – для кого? Для меня?
Он вдруг увидел ее. Шикарная женщина посреди просторного тротуара, белая шляпка с искусственными, я так и знал, фиолетовыми крокусами, в тон фиолетовые, длинные, почти до локтя, перчатки, голубые джинсовые туфли с такими же крокусами, белоснежный жакет, поднятой талией подчеркивающий высокую грудь, большие круглые пуговицы из той же провинции страны Оз, что и перчатки, клатч, ловко поддерживаемый изящным локотком, и, наконец, невероятных размеров фиолетовый носовой платок, торчащий из бокового кармана. Голубая джинсовая юбка нарочито стягивала широкие бедра, чтобы, сужаясь почти до бутылочного горлышка, свести картину мира с ума к изящным ножкам. Каждой женщине хоть раз в жизни хочется сыграть Холли Голайтли.
Не опуская руку с телефоном, харита повернула голову и увидела сквозь стекло витрины его.  Улыбнулась, помахала рукой и направилась к входу в закусочную. Все-таки, она хорошая.
- Так, значит – лапша?
- Да, лапша.
- Мне только чай. Черный, с бергамотом.
Харита чудом в такой юбке взлетела на высокий вращающийся стульчик, изящно поджала ножки и сделала шикарный поворот, да так, что носок ее туфли уперся ему в колено.
- Ну что, молодой человек, мы и дальше будем прятаться?
- Да не прячусь я. Много работы.
- А завтра?
- Уже занято.
- Интересно, чем? Или – кем?
Харита вытащила сигарету, нервно закурила и тут же потушила ее в блюдце, стоявшим напротив него:
- Послушай, пойдем отсюда. Я не могу смотреть, как ты это ешь. Меня сейчас стошнит.
О пасторе рассказывать не хотелось:
- Завтра я еду на прогулку. В горы.
- Один?
- Да, один.
- Прошу тебя, пойдем. Я больше не могу, - харита соскочила со стула и потянула его за рукав, – официант, счет, пожалуйста.
- Дорогая, не валяй дурака. Никуда я не пойду.
- Дорогая? Я – валяю дурака? – харита наклонилась и взглянула на него из-шляпки, снизу вверх, и почти шепотом продолжила, - Это ты. Валяешь дурочку. Еще как валяешь. И я знаю, какую. Хватит, я и так молчала всю зиму. Я тебе – не эта дурочка. Думаешь, я ничего не замечаю? - Ее голос резко повысился, затем сорвался на девичий фальцет и, наконец, перешел в визг. – Как ты смеешь, из-за какой-то девчонки!
- Какой девчонки? – застигнутый врасплох, он судорожно пытался сообразить, где, когда, неужели патрон, нет, только не он, значит, кто-то из общих знакомых случайно видел в каком-нибудь ресторане, да нет, все проще, телефон, отключенный вечерами, чего никогда не было. Но сейчас не до этого, надо что-то делать. Посетители уже с удивлением оглядывали роскошную даму, устроившую бесплатное обеденное представление. Харита тоже заметила недоуменные взгляды и постаралась взять себя в руки. Она наклонилась к нему, взяла за локоть и опять перешла на шепот:
- Если ты так хочешь в горы, то поехали вместе. Только не на один день. Поехали на две недели. У меня все равно наступает мертвый сезон. Покатаемся.
-  Какой – покатаемся. Я и барахло-то нищим роздал.
- Ничего, купим новое.
Лапша остыла и превратилась в студень. Архитектор взглянул в умоляющие, уже подернутые влагой глаза. Парень, день 3Д. И он встал со стула:
- Пойдем отсюда. Сядем в другом месте. Ты же наверняка сама проголодалась. Там и обсудим.
Он оправил рукава, галстук, накинул пиджак, вытащил из портмоне какую-то мелкую бумажку, сдачи не надо. Теперь он возьмет ее за локоть.
Поздно вечером, уже в кровати, он подумал, знал бы пастор, какими невероятными усилиями он сумел утопить вопрос о завтрашнем дне в череде вопросов-ответов, где и как они с харитой проведут ближайшие две недели. Правда, в этом ему неожиданную помощь оказал его шеф. Практичная харита, сделав заказ в итальянском ресторане, первым делом позвонила патрону, простите, вы уже освободились, а-а, заканчиваете обед с коллегами, а мы только начинаем, да, я его нашла, у нас вопрос, может ли он позволить себе пару недель отдохнуть, ага, он должен закрыть договор, значит, он его закроет, у него же еще два дня, да, пусть посидит в выходной, все, огромное спасибо, да, он позвонит. Решив этот вопрос, харита тут же приступила к обсуждению деталей предстоящего отпуска – твоя машина или моя, большая станция или маленькая, шале или гостиница, экипировку докупим там, наверху, конец сезона, у них сейчас сумасшедшие скидки, все, я звоню и бронирую, не буду я ждать до пятницы, сглазить - не боюсь, я в тебе уверена, ты – закроешь договор. И за все время обеда, затянувшегося далеко за полдень, так что на десерт ко времени подошли ее любимые слоеные пирожные и черный чай с бергамотом, ни одного намека на выпускницу математической школы. Это была - харита. Повернувшись на правый бок и выключив ночник, засыпая, он подумал, как все-таки хорошо, что она у него есть.
Утро заполнилось приготовлением бутербродов, на почту и прочую ерунду отвлекаться не хотелось.  Быстро позавтракав и выкурив под кофе сигару, он позвонил пастору:
- Святой отец, я через десять минут у вас.
- Я уже давно готов. Буду ждать вас на улице.
Укладывая бутерброды в клетчатый рюкзак, он задумался, потом повернулся к барной стойке, достал бутылку виски и металлическую флягу. Пара глотков им не помешает. Так, сигары, бумажные салфетки, плед, пожалуй, все.
Подъезжая к дому священника, архитектор не смог сдержать улыбки.  Тирольский костюм пастора теперь дополняли высокий альпеншток и маленький рюкзачок за спиной, из которого паровозной трубой торчал термос. Остановив машину, архитектор вышел поприветствовать друга:
- Доброе утро, святой отец.
- Доброе, доброе.
- Давайте перепакуем чемоданы. Мой рюкзак гораздо больше, но совсем пуст.
Архитектор достал из машины свой клетчатый рюкзак.
- Не беспокойтесь, - сказал священник. - Там еще две бутылки воды, но спину я проложил мягким сидением от садового стула. Так что мне будет комфортно.
- Пастор, не в этом дело. Вот вам две коробки с бутербродами. А термос и воду давайте мне.  Давайте, давайте. Вот так.
Обернув термос шотландским пледом, архитектор затянул ремни, открыл багажник и аккуратно уложил оба рюкзака:
- Ну все, теперь мы готовы.
- В путь, - пастор было открыл дверь машины, но тут же немощно и вопросительно посмотрел на своего спутника. В его руках оставался высокий альпеншток.
- А это, - архитектор протянул руку, - давайте сюда.
Он бережно, пусть священник видит, уложил альпеншток наискось заднего сиденья:
- Вот теперь – в путь.
- Да, в путь.
Они быстро выскочили из еще не проснувшегося городка, выехали на развязку и повернули на скоростную дорогу. Она была проложена несколько лет назад до самого предгорья, сокращая время в пути любителей горного отдыха. Когда проект дороги еще обсуждался, многие называли его праздным расточительством, но жители всех предгорных городков организовали настоящие манифестации, с петициями и плакатами. Их можно было понять – в каждом городке старая дорога проходила по центру, превращая выходные их обитателей в сущий кошмар. Так что вопрос был решен достаточно быстро. К чести строителей, новая дорога совершенно не испортила великолепные пейзажи, которое открывались на всем ее протяжении. Пастор, видимо подзабывший окружающие виды, не переставая вертел головой и – улыбался – тучным невозмутимым коровам, мельницам, виноградникам, просторам молодой спаржи и, конечно, белоснежным вершинам, которые с каждой минутой становились все ближе. Архитектор тоже улыбнулся и первым нарушил молчание:
- Подождите, сейчас въедем в полосу яблоневых садов.
Священник понял, что разговаривать уже можно:
- Я же по этой новой дороге ни разу не ездил. Как красиво.
Пастор еще раз крутанул влево-вправо головой и тут же, чтобы не потерять инициативу, продолжил разговор, но уже в традиционном для воскресных встреч стиле:
- Вы знаете, в последнее время я много думал о ваших словах – и о деградации общего знания, и о возвратности времени, даже об обратной реинкарнации, о том, что души могут возвращаться в прошлое.
Архитектор едва сдержал улыбку. Конечно, сама идея прогулки предполагала обращение к темам их воскресных бесед, тем более, что автомобиль подходил для этой цели как нельзя лучше. Пусть говорит.
- Я представил себе, - продолжал пастор, - что Будда родился, как вы тогда предположили,  в веке тридцатом. Он выходит к людям с огромным, как вы выразились, запасом именно общего знания. Но человечество к этому времени достигло необычайных высот в разных областях знания частного и почти утеряло знание общее. Что тогда произойдет? Его просто не поймут. И вот его душа начинает возвращаться обратно во времени в ту эпоху, где его могут понять. Двадцать пятый век, двадцатый, пятнадцатый, десятый, пятый – все не то. И только перерождение в шестом веке до новой веры дает результат. Только там люди, не обладавшие еще развитым частным знанием, сохранили тот уровень знания общего, который был необходим, чтобы понять Будду.
- Здорово. Вы, наверное, сразу же задумались о том, как в этом потоке времени появился Спаситель, и когда произошло его второе пришествие?
- Каюсь, подумал. Но тут же отбросил эту мысль, потому что мне в голову пришла совершенно другая идея. Ведь, перерождаясь слишком рано, точнее, в нашей системе координат времени, слишком поздно, например, в наши дни, Будда выглядел бы, ну, как бы вы сказали?
Боковым зрением архитектор увидел горящие глаза пастора. А ведь это действительно интересно, подумал он:
- Блаженным.
- Да, - пастор хлопнул в ладоши и тут же засмущался, - простите, я вас от дороги не отвлекаю?
- Нет-нет, продолжайте.
- Да, блаженным, или, как говорится, не от мира сего.
- Князь Мышкин. Алеша Карамазов.
- Да-да, именно князь Мышкин.  Про таких еще говорят – родился не в свое время, ему бы появиться на свет несколько столетий назад. И интуитивно люди правы. Князь Мышкин действительно родился не в свое время, но, в его шкале измерений, не слишком поздно, а слишком рано.
- Пастор, вы сейчас очень здорово развиваете идею других русских писателей, нашего времени. Братьев Стругацких. Идею о контрамоции.
- Подождите, а то я собьюсь.  Таким образом, мы получаем тип людей, которые перерождаются в обратном направлении, но, перерождаясь в своем измерении слишком рано, а в нашем – слишком поздно, они производят впечатление блаженных. Именно потому, что их уровень общего знания слишком избыточен для окружающих. Но есть и диаметрально противоположный тип людей.
- Обогнавших свое время?
- Да. Например, Тесла.
- Святой отец, я уловил вашу мысль. И за такой пример ставлю вам «отлично». То есть, Тесла был человеком с избыточным для его времени частным знанием?
- Безусловно. И я подумал, может, эти люди тоже перерождаются в обратном направлении, так сказать, посланцы из будущего?
- Или наоборот, - архитектор немного увеличил скорость, - такие носители частного знания, также как и блаженные, могут рождаться не в свое время, в данном случае слишком рано. Но, так или иначе, мы опять приходим к относительности времени.
- Да, я тоже понял, что здесь не все так просто. Но тогда я вспомнил одну их первых наших бесед, где вы сравнили время с переменным током. Может, оно постоянно движется взад-вперед и создает такие феномены?
- Надо думать. Но меня захватила ваша идея о блаженных. Что-то вертится в голове. Нет, пока – вот это.
Машина выписала на длинном повороте дугу, поднимавшуюся по пологому холму, и вдруг их глазам открылся потрясающий вид. Дорога вынырнула из окружавшего ее леса, и перед ними предстала в своей полной, первозданной и вечной красоте снежная вершина. У ее подножия приютился городок, охраняемый величественным, под стать горной вершине, собором, отчего окружавшие его дома казались такими неказистыми и поэтому такими славными. А вокруг, насколько хватало глаз, поля были покрыты розовым яблоневым цветом. Друзья замерли в немом очаровании. Архитектор несколько сбавил скорость, чтобы это чудо продлилось как можно дольше.
Но дорога предательски нырнула в ущелье реки. Теперь их окружали высокие стены песчаника, изрытые доисторическими гротами - приютами древнего человека, где археологи находили когда-то даже наскальные рисунки. Вдоль подножия стен, этих торжественных памятников изначальной людской суетности и томления духа, летела, переворачиваясь на порогах, река, еще широкая в этой части предгорья. Зрелище было захватывающим, но яблоневые сады – растворились.
- А вы знаете, - нарушил молчание пастор, - историю древнеримской железной статуи? – и, не дожидаясь ответа, продолжил:
- Она ведь случилась именно в этом городке. Когда-то, в средние века, крестьяне здесь раскопали голую женщину огромных размеров, вылитую из железа. Наверное, это была какая-то римская богиня, скорее всего, Венера. Как свидетельствовал хронист, для ее перевозки потребовалось две повозки. И крестьяне, восхищенные красотой статуи, установили ее прямо напротив собора. Местный священник пришел в ужас и потребовал от городских властей убрать это языческое чудище. Статую опять погрузили на две повозки, отвезли и бросили в реку. Но на следующее утро она опять стояла на центральной площади. Священник вновь потребовал ее убрать, и вся история повторилась. Поняв, что своими силами он не справится, местный пастырь отправился к архиепископу. Но, когда он вернулся с гвардейцами, статуя исчезла. Была ли эта история правдой или нет, но в начале прошлого века охотники за достопримечательностями буквально перерыли все гроты в округе, но – безрезультатно.
- Я слышал эту историю, но не в таких подробностях, - архитектор уже не поворачивался к пастору, поскольку дорога сузилась, и завиляла вдоль реки. – Если честно, я слабо верю в достоверность таких историй. По мне, и ваши подробности подтверждают мою мысль, эта сказка была придумана каким-то подвыпившим монахом, на которого епископ наложил суровую епитимью многократной переписи Завета. И, чтобы разнообразить свое заточение, он начинает сочинять, под монастырское вино, подобные байки.
- Какой вы скептик.
- Скорее, циник, святой отец.
Дорога начала подниматься вверх и превращаться в серпантин. Темп заметно поубавился. Теперь они осторожно пробирались вдоль скал, обвешанных защитными сетками. Противоположная сторона ущелья открывала вид на покрытые лесом подножья гор, то тут, то там украшенные виноградными полями, черепичными крышами маленьких деревень и ампирными сводами бальнеологических станций, построенных здесь в прошлые эпохи. Местные воды привлекали знать еще в стародавние времена, предания, как и названия деревень бережно хранили отголоски визитов знатных особ и даже королев. Буржуазия привела в эти горы железную дорогу, которая до сих пор цеплялась за откосы гор, а иногда дерзко пересекала ущелье по поражавшим воображение высотным виадукам. Практичный подход к водолечению тех времен понастроил здесь лечебницы, когда-то также казавшиеся высотными зданиями, но которые не смогли противостоять ни очарованию забытых эпох, ни величественной геометрии виадуков и сохранили на своих фасадах известковую лепнину разнообразных аркад.
Неподвижность панорамы вдруг была нарушена маленьким, в стиле ретро, желтым вагончиком, который отлепился от выцветшего белого четырехэтажного здания лечебницы и, расхрабрившись, въехал на виадук. Отважный путешественник во времени, удачи тебе.
Архитектор неожиданно взял вправо, и машина остановилась в дорожном «кармане». Друзья смотрели, как желтый вагончик ползет по тонкой нити своего воздушного пути и с облегчением выбирается на противоположный склон ущелья.
- Улитка на склоне, - не смог удержаться архитектор. – Святой отец, почитайте Стругацких. Там есть и ваше, профессиональное. Как трудно быть богом.
- Прямо так?
- Да.
- Тогда – обязательно прочту. Ведь богом, богом действительно быть трудно, - пастор вздохнул и неожиданно вернулся в разговор. – А Спаситель, он пришел как раз вовремя. Накануне Великого переселения народов. Чтобы успеть навстречу диким племенам степей и моря, чтобы не оставить их в невежестве.
Они вновь тронулись в пути. Дорога становилась все более пологой – друзья выезжали на плато Страны Водопадов. Постучав колесами по переезду, машина обогнула домик станционного смотрителя, еще один образец ампира, и остановилась на парковке, оборудованной скамейками с навесами.
- Мы – приехали, - архитектор вышел из машины и сделал несколько приседаний.  Священник не хотел отставать, также вышел, сделал пару приседаний, которых ему или показалось мало, или он тоже в чем-то захотел быть первым, поэтому вдобавок он поднял ногу, положил ее на спинку скамейки и сделал подобие растяжки. Со второй ногой случился конфуз. Опуская ее, пастор зацепился пяткой за спинку, и обувь слетела с ноги. Священник, что-то пробормотал, не выругался же, подскакал на одной ноге к упавшей кроссовке, засунул в него ногу и посмотрел на архитектора. Дружный смех спугнул стайку воробьев, перчики, и вы здесь, которые в ожидании угощения уже рассаживались на соседних скамейках.
- Нет, ребята, - продолжая смеяться, сказал архитектор. Здесь мы обедать не будем. Если хотите, то пожалуйте за нами, - и, обращаясь к пастору, - святой отец, достаем рюкзаки?
 Солнце уже подсушило траву, но еще не успело нагреть воздух, поэтому шагалось легко. Архитектор выбрал удобный для священника темп, и тому не составляло труда не отставать от друга. Совсем, как в молодости, подумалось пастору.
Тропинка уходила в редкий лес. Архитектор вдруг остановился и обернулся:
- Святой отец, надеюсь, что, как альпинист со стажем, вы не боитесь волков?
- А они здесь есть?
- Конечно. В округе вообще полно всякой живности.
- А вы их видели?
- Здесь – ни разу. Но – слышал.
- Здорово. Я один раз, в молодости, столкнулся с целой стаей. Но им было не до меня. А сегодня – я хорошо экипирован, - священник поднял альпеншток, конец которого украшал острый металлический штырь. - Пойдемте.
Так, изредка останавливаясь, они прошли по редкому лесу более часа, когда тропинка подвела их к развилке.
- Направо – мы выйдем на большую поляну, которую обычно выбирают группы, архитектор сделал жест рукой и посмотрел на пастора. - А налево - мы выйдем на утес. Он достаточно узкий, но двоим там места предостаточно.
- Конечно, налево.
- Правильный выбор, святой отец.
Через несколько минут они вышли на утес. Священник остановился и перевел дух. Это было нечто. Вершина, охранявшая последние покои железной Венеры, на самом деле была лишь вратами широкой горной цепи, надежным сторожем, скрывавшим от посторонних суетных глаз целую страну.  Белоснежные пики, в известном только им одним строгом порядке, протянулись с севера на юг. Когда-то здесь столкнулись две земные плиты, никто не хотел уступать, как два борца в схватке, они давили друг друга, и их напряженные плечи и локти поднимались все выше и выше. Или это боги рыдали над павшими телами своей земной любви? Кто знает, но тот, кто знает, решил увековечить эту картину и заморозил бушевавшие здесь страсти снегом и льдом.
Друзья молча обменялись многозначительными взглядами. Но пауза, взятая на такой ноте, какой бы долгой она не была, не могла даже бросить вызов окружавшей ее Вечности. Поэтому архитектор достал плед, пастор – мягкое сиденье, они расселись на камнях и начали готовить свой нехитрый обед.
Друзья не спеша,  с аппетитом, стали поедать приготовленную дома снедь, но беседа не прерывалась.
- Здесь и думается легче, - пастор обвел рукой с сэндвичем окружающую их панораму. – Может, я смогу наконец ответить себе на некоторые волнующие меня вопросы. Знаете, я достаточно легко понимаю такие явления, как «черные дыры». Искривление пространства и времени мне даются сложнее. Но вот теорию Большого Взрыва, одномоментного сотворения мира я никак не могу осмыслить. Поэтому мне и понравилась ваша идея об обратном ходе времени. Всевышний ушел назад во времени, туда, где было Ничто, и там произнес, вспомните Иоанна, что в начале было Слово, что-то простое, детское, типа «Бу-ум». И – моментальный взрыв. И пошло, и поехало.
- Занятно. Но почему бы и нет? Святой отец, - архитектор налил себе вторую чашку кофе, - если бы я был продюсером Би-би-си и снимал фильмы о сотворении мира, то я бы пригласил вас на роль Джона Мичелла.
- А кем он был?
- Вами, святой отец, вами. Священник из Йоркшира, естествоиспытатель, автор теории землетрясений, создатель прибора по определению массы Земли и - пророк.
- Пророк? Когда он жил?
- В восемнадцатом веке. В одном из своих писем он, основываясь тогда еще только на ньютоновой механике, предсказал существование «черных дыр». Да, за двести лет до теории относительности.
- Не может быть!
- Именно так и подумали его современники. Даже несмотря на то, что Мичелл был уважаемым человеком, членом Королевского географического общества. Лаплас как-то раз упомянул об этой идее, но в конце концов забросил ее.
- Понятно. Ведь нет же пророков в своем отечестве.
- Да, хотя решение Мичелла было тривиально. Он предположил, что, если наверху есть небесные тела размеров свыше пятисот радиусов Солнца, то их масса и, соответственно, сила притяжения будут настолько велики, что они, Мичелл называл их «черными звездами», не будут отпускать от себя даже свет и – станут невидимыми простым глазом.
- Спасибо вам за комплимент. А вот вы, вы понимаете искривление пространства и времени?
- Если честно, то только в общих чертах. Но могу неплохо проиллюстрировать понятными примерами.
- Попробуйте, может и я что-нибудь пойму.
- Ну, давайте начнем с искривления пространства. Представьте себе, что игрок в регби готовится выполнить штрафной удар и устанавливает на землю мяч. И, пока мяч лежит на траве, на него забирается муравей и начинает бежать по шву. Игрок бьет по мячу, тот летит и при этом кувыркается в воздухе. Муравей продолжает двигаться в своем пространстве, как ему думается, прямолинейно вдоль шва по плоскости. Но на самом деле, он движется по изогнутой поверхности мяча. Это - раз. Кувыркаясь в воздухе, эта изогнутая поверхность постоянно меняет свое положение, и вектор шва совершает невообразимые повороты. Это – два. И, наконец, мяч летит к воротам. Это – три. Добавьте сюда свет, когда мяч вылетает из тени от трибун на солнце или попадание в штангу, после которого мяч резко меняет направление своего движения.
- Да, тут можно и с ума сойти.
- Заметьте, что с точки зрения муравья шов не представляет собой прямую линию. Это необычайно сложный и извилистый путь между стежками. Но в нем прослеживается некоторая, с точки зрения муравья, высшая прямолинейность, и муравей, в этом он похож на нас, необычайно горд тем, что чувствует ее. Но, во время удара, он действительно может сойти с ума, своего муравьиного ума – я настойчиво перебирался через ухабы, но неуклонно шел вперед, а меня вон куда занесло. Пространство-то, вон какое кривое.
- Замечательно! Я обязательно приведу этот пример, когда буду говорить о неисповедимости путей господних. Вы же знаете, как у нас любят регби. Молодым это понравится. Всевышний бьет по мячу, а мы – муравьи – летим неизвестно куда, хотя думаем, что движемся по прямой. И за всеми нашими перемещениями очень трудно, почти невозможно, установить причинно-следственные связи.
- Можно и так. Еще кофе?
- Нет, спасибо.
- Тогда вот что, - архитектор потянулся к рюкзаку и вытащил фляжку. – За муравьев? Или – за горы?
Пастор недоверчиво посмотрел на собеседника, но тут же махнул рукой:
- А, давайте. За – горы, - пастор взял фляжку, вновь обвел рукой панораму и сделал маленький глоток. – Виски?
- Да, виски, - архитектор принял фляжку и тоже приложился к ней.
- Здорово у вас получается. Вам бы в школе преподавать.
- А я – преподавал.
- Неужели?
- Да. В молодости. Когда писал диссертацию. Надо было подрабатывать.
- И что же вы преподавали?
- Теперь вы только не смейтесь. Городок, в котором я тогда жил, стоял на окраине большого, известного своими университетскими традициями, города. Молодежь, там было много выходцев из иммигрантских семей, тянулась к знаниям, а местный священник был, как сказать, очень консервативен. Вот директор гимназии, я был принят на должность преподавателя информатики, и предложил мне вести еще и специальный курс истории мировых религий.
- А-а, так вот где зарыта собака! А я-то все время думал, откуда… Теперь понятно. Вы – богослов со стажем. Дайте еще, - расхрабрился пастор, - и мы выпьем за вас. За то, что вы притащили меня сюда.
Друзья сделали еще по одному, теперь более продолжительному глотку.
- Замечательно! – пастор легким касанием обтер губы. – Ну тогда, господин учитель объясните мне теперь искривление времени.
- На пальцах – все достаточно просто. Вспомните, как медленно тянулось время, когда вы сами учились в школе. Потом, когда вы учились уже в семинарии, оно стало идти равномерно. А сейчас, наверное, оно идет быстрее, не так ли?
- Да, и мне знакомо это ощущение. Но оно – общеизвестно.
- Это не ощущение, святой отец. Это и есть – общее знание. Знание нелинейности времени. Не могут же все люди ошибаться. Представьте, как альпинист, что вы поднимаетесь на вершину, точнее, на это плато, по пологому склону. Вы идете медленно. Потом, уже на плато, ваш шаг становится равномерным. Но спускаться вам предстоит по крутому склону, где вы уже почти бежите. Это и есть искривление времени.
- Вы хотите сказать, что наши ощущения медленного или быстрого течения времени относительно равномерного движения стрелок часов суть реальные изгибы траектории времени?
- Конечно. Я вам скажу больше. Они и есть самые реальные траектории времени. Часы – что? Они появились в результате наблюдения за небесными телами. Но, где – мы, и где – они? Вспомните муравья. Часы – это знание, данное нам свыше. Как Священное писание. Но мы же, хотя и сверяемся иногда с писанием, живем не по-нему, а по-своему.
- Интересно, когда вас посетило такое откровение?
- Когда я преподавал в школе. А как было возможно по-другому объяснить детям то, что Авраам прожил сто семьдесят пять лет? И – еще одно, но совсем свежее. Физики редко говорят отдельно об искривлении пространства и времени, чаще – об общем искривлении пространства-времени.  И сейчас я приведу вам такой пример. Из вашей же альпинистской практики. Но эта мысль появилась только сейчас, благодаря вам, когда мы подъезжали к яблоневым садам.
- Неужели?
- Да, тогда, на дороге, когда вы говорили о блаженных, не от мира сего.
- Так я - соавтор? Ну, давайте. Очень интересно.
- Вспомните молодость. Вы опять поднимаетесь в гору, но на этот раз по леднику. Вы идете в связке. И вдруг один из вас останавливается. Он что-то почувствовал.
- Движение ледника?
- Да. Сильное движение почувствует каждый, но неуловимое – почувствуют далеко не все.
- Только блаженные?
- Именно так. Если профиль горы и есть реальная траектория времени, то движение ледника представляет ее сдвиг. Этот эффект…
- Я, кажется, догадался. Дежа вю?
- Конечно. А вы знаете, кто чаще всего испытывает ощущение этого эффекта? Психически неуравновешенные люди. Больные. Блаженные.
- И они же чаще всего говорят о видениях.
- Да. Мы же не можем сомневаться в достоверности свидетельств той же Жанны дАрк, когда она говорила о видениях святого Михаила. Мы можем только объяснить это ее неуравновешенным состоянием.
- А она его действительно видела. Она была, как я вам говорил утром, носителем избыточного общего знания. Оно-то и позволяло ей разговаривать со святым Михаилом. Пророки… И Мария… Она же в воскресение увидела ангела. Павел…
- Итальянские дети, видевшие деву Марию. Вспомните Мышкина, он же как ребенок.
- Значит, помимо всеобщего развития знания, каждый из нас испытывает его по-своему. В детстве мы исполнены знания общего, потом начинаем постигать знание частное, науку, и общее знание вытесняется.
- Вытесняется, но не совсем. Иначе мы бы не чувствовали ускорения времени.
- Как-то все получается, - пастор сделал паузу, видимо, подыскивал нужное слово, - упорядоченно.
- Вы только не торопитесь, - архитектор встал и начал разминать ноги, - делиться этим с паствой. Не поймут.
- Нет, отдельными примерами можно. Тем же муравьем…
- Ну, если только муравьем. А за остальное…
- Меня сожгут на костре?
- Да нет, я не об этом. Это же просто догадки, иллюстрации. Настоящее понимание, - архитектор посмотрел на белоснежные вершины, - придет гораздо позже. Если, конечно, придет.
- Для этого – нужно сойти с ума?
- Может быть. Скажите, святой отец, вот вы, вы готовы поступиться своей репутацией, положением в обществе, ради возможности увидеть деву Марию и прослыть при этом умалишенным?
- По-другому – нельзя?
- А, если, нельзя?
- Тогда это – искушение.  Это – как просить или требовать знамение.
- Вам – виднее. Ведь священник – не я, а вы.
- А вы сами готовы сделать такой выбор?
- Пока я его не вижу. Чтобы выбрать дорогу, надо сначала дойти до перекрестка. Я до него пока не дошел. А, может, его и нет? И на моем мяче только прямые швы?
- Какой-то вы, - пастор внимательно посмотрел прямо в глаза собеседнику, - немного – разобранный. Много работы?
- Да нет. Даже в отпуск в выходные собираюсь.
- Тогда как раз мы отдохнем и от наших бесед. От них и так веет томлением духа. Вот мы с вами как-то рассуждали о промысле… А ведь познание промысла без веры – как пустоцвет. Вспомните смоковницу у Матфея. Знаете, у меня был наставник, который наедине говаривал, что весь смысл Писания  может быть сведен к одной мысли, я как-то в разговоре с вами упоминал ее, красной нитью связывающей Ветхий и Новый заветы.
- Интересно, какой?
- Я вставал на колени, он клал мне руку на голову, и мы вместе молились: «Исправим путь господу, пусть будут прямыми дороги его.»
- Исайя и Иоанн Креститель.
- Да. Мой наставник говорил, что покаяние начинается с честных ответов на самые неприятные вопросы самому себе. А притчи, псалмы и даже заповеди – это всего лишь костыли для нас, немощных, боящихся заглянуть внутрь себя, открыть ящик Пандоры, скрывающий леденящий душу ужас всего нашего несовершенства. Даже когда мне исповедуются, я часто чувствую не то, чтобы неискренность, а – легковесность. Многие ходят ко мне, как по малой нужде. А ведь осознание греха, прощение господне, знаете, у Езекии есть одно место, вы сами его как-то вспоминали, должно сводить от стыда скулы так, что, не то что исповедоваться, и рта-то открыть нельзя.
- Мне доводилось испытывать подобное.
- Вот. А промысел… Мы часто сетуем на его неисповедимость, но что мы сделали для того, чтобы познать его? Можно построить сотни теоретических конструкций, но при этом ни на шаг не приблизиться к нему. Мой наставник, он говорил, что запутанность промысла есть зеркальное отражение нашей внутренней путаницы, темных кривых переулков наших страстей и нашего лукавства. Если внутри себя мы выйдем на прямую дорогу, то и промысел сразу станет простым и понятным. Поэтому-то и «исправьте путь господу…»
- Емко.
- Да. Просто – прямая дорога. И – никаких перекрестков. Давайте собираться.
Обратно они шли молча. Теперь священник шагал впереди, а его спутник покорно следовал за ним, несколько поодаль, изредка поднимая голову и рассматривая со спины маленькую фигурку, обрамленную округлой рукояткой высокого альпенштока. Библейский посох пророка нашего времени.
В машине пастор задремал. Архитектор плавно, чтобы не побеспокоить друга, огибал повороты серпантина, а, выехав на скоростную дорогу, очень медленно стал увеличивать скорость. Мимо проносились автомобили, спешащие в город на праздничные гуляния.