Шурин

                Валерий Недавний
 
                Шурин

     Впервые за послевоенные годы Владимир с женой приехал в Киев. Подняв на ноги детей и выйдя на пенсию супруги, взяли за правило ежегодно ездить по стране. Навещать родственников, друзей, посещать музеи и исторические места. В этот раз их выбор пал на Киев. Владимиру хотелось побывать в родных местах, а заодно пообщаться с мужем покойной сестры, Александром. «Удастся ли ещё побывать здесь, полюбоваться этой красотой?» - разглядывая из окна автобуса архитектуру древнейшего города, размышлял он. Остановились Владимир с супругой, как и рассчитывал у Александра. Муж его двоюродной покойной сестры хоть и не был Владимиру близким родственником, но с Александром он  чувствовал себя всегда просто и уютно. Просторная квартира в новом микрорайоне, обстановка – ничто уже не напоминало того довоенного времени, когда они встречались. Небольшой домик, расположенный в Лютневом переулке, где до войны жила сестра. Сколько лет прошло, но память хранила воспоминание о том первом его приезде к Клаве. Тогда он и познакомился с её мужем – молодым высоким и щеголеватым лейтенантом.
 - Маренич Александр, - представился шурин, приглашая его к столу.
В маленькой тесной комнате, Клава хлопотала за столом. Посидев некоторое время с ними и ничего, не выпив Александр, попрощался и ушёл.
 - Ты уж Володя не обижайся на него, - заметив на лице брата недоумение, поспешила успокоить его сестра. – Такая у него служба – не выпить, ни поговорить.
    В этот раз Александр не торопился и встретил родственника хлебосольно. Долго они  сидели с женой в гостях у шурина, и его второй жены, за накрытым столом. Делились воспоминаниями о прожитом времени. Женщины, убрав посуду, ушли в зал смотреть телевизор. А они остались просматривать семейный альбом. Полуденное солнце светило в окно, отражаясь бликами в вазе с цветами. Цветы, как узнал Владимир у супруги Александра, давняя страсть шурина. Странное чувство не покидало Владимира. Остановиться на день, два в своём путешествии они могли у родственников. Благо их  по Украине разбросано много и почти со всеми он поддерживает хорошие отношения. Здесь его корни. Но его всегда влекло к Александру. Казалось, что могло связывать их, столь разных по характеру, интеллекту и профессии людей? Память о двоюродной сестре Владимира, первой жене Александра, умершей вскоре после окончания войны? Или интерес к непростой судьбе её мужа? Вряд ли. Видимо нечто большее объединяло, роднило его с этим, на первый взгляд, сумрачным и замкнутым человеком.
  Обычный небольшой фронтовой снимок может, и не привлёк бы его внимания, если бы не надпись – Моздок, 1943 год. Задержав пожелтевшую от времени фотографию в руке, Владимир всматривался в неё. На фоне блиндажа и хода сообщения были сняты трое военных. Среди них Владимир узнал Александра, он стоял в середине, положив руки на плечи товарищей. «Странно ни погон, ни знаков различия на этой троице не было». Выдавала их офицерская выправка и добротные, явно не солдатского покроя, хромовые сапоги. Надпись, сделанная химическим карандашом чуть расплылась от времени.
    Моздок помнился Владимиру, когда он жил в тех краях. В начале шестидесятых годов судьба забросила Владимира с семьёй в терскую станицу Галюгаевскую. Работал он тогда главным бухгалтером на небольшом пенькозаводе. Хотя завод располагался на территории Ставропольского края, ездить ему приходилось в соседний Моздок, расположенный в Северной Осетии. Там были открыты расчётные счета завода. Объяснялось это близостью финансирующего банка. Моздокское отделение госбанка находилось в двадцати шести километрах, а  их  районное отделение в восьмидесяти двух километрах от их станицы.
 - Саша, так ты что воевал? – удивлённо взглянул он на шурина. – Выходит, ты был в тех краях? – он с не скрываемым удивлением смотрел на Александра. – А я считал, ты был с ним, всю войну.
 - Да, пришлось немного, - Александр грустно улыбнулся. – Это мои ребята, из разведгруппы, - указал он в снимок. - Сфотографировались за неделю до освобождения Моздока, а через три дня я уже был на Западном фронте. Нет уже их, Серёжа погиб под Малгобеком, - указал он на бойца слева. - А Вася, как мне писали ребята, подорвался на мине, уже позднее, при освобождении Болгарии. 
   - Да! - сглаживая неловкость от затронутой не ко времени темы, согласился Владимир. И чтобы изменить тему разговора сказал: - А у меня, Саша, старший сын в тех краях живёт. В станице Галюгаевской, на пенькозаводе работает главным механиком.
Но Александр сидел, погружённый в свои мысли, словно не слышал этого.
 «Странно, - глядя на отрешённого родственника, размышлял Владимир, - почему я ничего не знал об этом»
 - Саша, а я почему-то считал, что ты всю войну провёл с ним. В боевых действиях вы, его охрана, не участвовали, и я грешным делом подумал, откуда у вашего брата столько наград? Ты уж извини меня за откровенность.
Александр открыл портсигар, достал папиросу и закурил. Было видно, что суждения родственника задели его самолюбие за живое. Затягиваясь дымом, шурин взглянул на него.
 - Так говоришь, сын в Галюгаевской живёт?- встал Александр из-за стола
 - Да, там. А почему ты спросил?
 - Знаком я немого с теми местами, - выпустив струйку дыма, оживился Александр. Он прошёлся по тесной кухне. Во взгляде его была лёгкая усмешка. Александр остановился, загасил в пепельнице окурок.
«Ничуть не изменился с последней нашей встречи, - отметил Владимир. – Всё та же копна непокорных волос, только уже седых. Да вот морщин добавилось».
 - Бываешь у сына? – спросил Александр и вновь шагал по кухне. 
Вопрос был для Владимира несколько неожиданным, и он на миг растерялся. Взгляды их встретились.
 - Бываю, Саша, - ответил он. – Только поздней осенью, когда соберём с домашнего участка овощи, фрукты, выкопаем картошку и срежем виноград. Тогда и выбираемся к внукам в гости.
 - Я не зря спросил тебя об этом, Володя. Воевал я в тех местах и хорошо помню Галюгаевскую.
 Лицо Александра вновь стало задумчивым. «Оказывается, есть в биографии шурина эпизоды,  о которых он и не знал» - Владимир смотрел на Александра с интересом.
 - А почему ты ушёл от него? – не удержался он от вопроса.
От сестры Клавы знал, её Маренич, как по фамилии она называла своего мужа, служит в личной охране первого секретаря ЦК компартии Украины, Н С Хрущёва. Поэтому, зная в какое время, они живут, Владимир предпочитал подробностями личной жизни своей сестры и её мужа не интересоваться.
- Как тебе сказать, Володя, - Александр остановился у стола и посмотрел на него, - может и звучит глупо, но внутреннее я чувствовал неправоту происходящего. Понимал, там, на передовой каждую минуту гибнут люди, наши друзья и родные, а мы, здесь в тылу, несём эту службу. К тому же не любили фронтовики нашего брата. Стал проситься на фронт, не отпустили. Тогда к нему обратился, лично. Пообещал помочь.
 - Ну и как, разрешили?
 - Отпустили. Правда, начальник личной охраны был недоволен мной, но оформил перевод на фронт. Прощаясь, Хрущёв обнял меня и говорит: - «Береги себя сынок! Возвращайся живым, мы ещё с тобою поохотимся». Чего скрывать любил Никита  не столько охоту, как весёлые компании у костра.
Александр сел вновь за стол.
  - Попал я к нему в охрану в 1938 году, - шурин сел, удобно вытянул ноги и откинулся на спинку стула. – От ребят уже знал, любил он застолья. Как-то в Дарнице ему устроили охоту. Выпускают фазанов,  он в них стреляет. Вижу, мажет, а один из подранков красивый петух в кусты залетел. Крыло ему перебили. Никита в него стреляет и снова мажет. Вижу, уйдёт, а у егерей из обслуги мало птиц осталось, взял и убил его. Хотя и обиделся на меня Хрущёв, но за выстрел похвалил. Может, поэтому и вспомнил об охоте?
Шурин замолчал.
 - Помню, всё сынком меня величал. Я, Володя, был ровесником его Лёньки. Он был у него лётчиком-истребителем. В сорок третьем году не вернулся с задания. Сдал тогда лицом Никита, ходил чёрный, переживал за сына. Оно и понятно, слух тогда ходил – мол, перелетел Леонид за линию фронта, к немцам. Каково ему было перед членами политбюро и Сталиным? Ведь их сыновья тоже сражались на фронтах. Вот так я и оказался в конце лета сорок второго года на Тереке. Встретили меня насторожёно, сам понимаешь, оттуда. Для них я был всё одно, что вертухай с лагерной вышки или следователь из расстрельного ведомства. Потом уж пообтёрлись, привыкли друг к другу.
«Да, обаяния ему не занимать» - Владимир мысленно перенесся в  довоенное прошлое. «Шурка - открытая душа», - радостно щебетала сестра, делясь с ним сокровенным. Казалось, она совсем потеряла голову от парня. А сам он многое ли знал о своём родственнике? Разве что Александр – бывший детдомовец, попал на работу в органы НКВД из училища. И больше ничего. Впрочем, держать язык за зубами было свойственно в то время. Тем более сестре работавшей телеграфисткой на правительственной связи. Владимир гордился сестрой, но ещё не знал что её общительный и весёлый Маренич, как она называла мужа в кругу семьи, состоит в личной охране Хрущёва. Узнал, позже, совершенно случайно. Одно дело, когда энкавэдешники берут кого-то из родни или товарищей и совершенно другое – когда с тобою роднится человек, одна принадлежность к этим органам наводит на мрачные размышления.  Хотелось бы верить, что этот парень не из тех.
 - Перебросили меня Володя в августе сорок второго года на Кавказ. Обстановка сам знаешь, была сложная, даже критическая. Немцы теснили нашу оборону, стремясь выйти к Грозному и Каспию. Им нужна была нефть. Бои в районе Моздока шли затяжные и ожесточённые. Наши вводили сюда наспех сформированные части, не имевшие опыта боёв. В основном они состояли из курсантов военных училищ. Для них необстрелянных юнцов это было сущим адом. Из сотни бойцов к концу боя оставалось человек десять. И всё же Моздок не удержали, пришлось его сдать. Отошли мы и закрепились по правому берегу Терека, против станицы Галюгаевской. Немцы подтягивали резервы и готовились к прорыву. Их авиация постоянно летала в направлении Грозного, бомбила наши тылы.
 - Саша, - прервал он его повествование, - ты бы мне лучше о том немце рассказал, - попросил он шурина.
    Знал от близких  к шурину людей, что хранятся у Маренича с той памятной встречи: - офицерский «железный крест» и погоны. История эта уже обросла домыслами, и небылицами и Владимиру хотелось знать о ней от самого шурина.
 - А ты откуда знаешь? – Александр с удивлением смотрел на него.
 - Я как раз ничего об этом и не знал, - оживился Владимир. Но когда мы гостили с женой  в Крыму, то слышали, будто бы ты на Тереке взял «языка». Говорили немецкого офицера-разведчика. Хотя я утверждал, этого не могло быть. Убеждал, что ты в то время с Хрущёвым был. 
 - Счастливчика Пауля? – снисходительно усмехнулся шурин.
 - Выходит верно, говорили?
  - В Галюгаевской я Володя только с ним познакомился. А взял его в сорок третьем году,  в Сальских степях под Ростовом. Скажу тебе, ловкий был малый, действовал дерзко. Не одного языка увёл. В октябре сорок второго перед нами, разведчиками, поставили задачу: захватить штабного офицера или интенданта в звании не ниже майора. Наши в то время накапливали силы, готовились к наступлению. Переправилась наша группа через Терек, и  вышла болотом к пригорку, где дорога вплотную подходит к железнодорожному переезду. Выбрали мы это место не случайно. Слева от Терека станица Галюгаевская, а справа станица Ищёрская. Вот здесь мы устроили засаду. Сутки мёрзли, ничего подходящего не было. Когда смотрим «опель» идёт в сопровождении мотоциклистов-автоматчиков. Видимо какой-то штабной чин ехал. Решили брать. Мотоциклистов сняли выстрелами, а вот офицера ранили. Пришлось его тащить на себе. Вышли к Тереку, где у нас в зарослях был спрятан каюк. Ты, наверное, знаешь, местные жители так лодки-плоскодонки зовут. Вот тут мы и столкнулись с его группой.
 - С тем самым Паулем? – удивился Владимир.
 -  Да, с ним.
 - А как узнали?
 - Для нас разведчиков тайн нет. Немцы знали о наших передвижениях, а мы о них. Нам было известно, что этот Пауль хорошо говорил на русском. Воевал в Крыму, затем на Кавказе. За успешно проведённую разведывательную операцию получил офицерский «железный крест» от самого Эриха Манштейна. За что в офицерском окружении получил прозвище «счастливчик Пауль». Прибыл он в Моздок из Донбасса. Так вот, лежим мы в зарослях, ждём Костю, нашего проводника. Местный житель, его мы послали разведать берег перед переправой. Туман, плохо видно. Слышим всплеск  и хруст гальки, каюк в отмель ткнулся. А из него в бушлатике матрос выпрыгивает и к Косте подходит. - «Слушай браток, свои мы, разведка из морской бригады. Как нам лучше в станицу пройти?»  Смотрим, а матросик нашему проводнику приёмом заломил руки, а тут ещё к нему трое подоспели. Пришлось нам огонь  по ним открыть. Трёх немцев у лодки положили, а чтобы Костю не задеть, очередь у его ног дали. Матрос, как потом выяснили, оказался Паулем, прикрываясь Костей, отступил к зарослям и скрылся в них.
 Звонок в прихожей прервал повествование Александра. Пришли родственники, завязался оживлённый разговор, перешедший в застолье.
    Проснувшись ночью, Владимир увидел Александра: он стоял на балконе и, облокотившись на перила, курил.
Владимиру вспомнился молодой и общительный курсант Сашка Маренич, бывший беспризорный, человек без рода и племени, как называли его родители Клавы. Улица с её законами была когда-то его родным домом. Это она привила ему чувства сострадания и любви к таким же обездоленным, как и он. Храбрый до отчаяния он мог постоять за себя и за младших товарищей. И кто знает, как бы сложилась дальнейшая судьба парня, не попади он в трудовую колонию. А позже по путёвке комсомола в органы НКВД. Служба как заметил Владимир, наложила свой отпечаток на Александра, но не убила в нём доброты и справедливости. Не ожесточила его и война. «Двенадцать «языков» на Сашином счету» - не без гордости сообщала ему Клава в сорок третьем. С 1955 года связь с семьёй Александра прервалась, сестры не стало. Единственной ниточкой связывающей с роднёй были письма-весточки от племянницы. Из её редких писем он знал, Маренич живёт в Москве, всё так же служит в охране Хрущёва, не женился. Изредка наезжает в Киев проведать сыновей и дочь. Время как бы поставило между ними стену. Не раз у Владимира возникала мысль написать шурину, и каждый раз не решался. «А не навредит это ему по службе?» Предчувствие не обмануло его. Под новый тысяча девятьсот шестьдесят пятый год он получил письмо от племянницы. «Отец, - писала она, - уволен со службы. Вернулся к нам в Киев. С нами не общается, ведёт уединенный образ жизни».
  - Выперли вместе с дорогим и любимым «кукурузником», - съязвила супруга Владимира,  узнав из письма подробности. – Ладно, Никите хоть дачи оставят и персональную пенсию дадут. А что ему? Ведь Александру до пенсии четыре года осталось.
 - Помолчи ради Бога, - досадливо поморщился Владимир.
В душе он жалел Александра. Сколько лет не иметь право на личную жизнь! Постоянно мотаться по стране. Потерять Клаву, а с ней непутёвого старшего сына – Лёньку, презиравшего отца за холуйскую службу.
 - Чего «помолчи?», - обиделась супруга. – Это ты герой. Живёшь на всём готовом, в окружении детей, зятьёв, невесток и внуков. А каково ему – дети выросли, считай без него. Внуков лишь по фотографиям видит. Выбросили со службы словно собаку, а у него и гражданской специальности нет.
 - На этот счёт не волнуйся, думаю, пенсию дадут неплохую.
 - Что пенсия, если никого рядом нет. Напиши ему письмо, всё человеку легче будет.
   В тот же день Владимир написал шурину письмо. Тот не ответил, видимо, сильна была обида на всех. И, наконец -  эта встреча. Уже не Клава, а другая женщина делилась с ними воспоминаниями о прожитом Александром времени. Она пришла к Мареничу в тяжёлое для него время, став его спутницей жизни. Сколько тепла и гордости было в её словах, когда она тайком от мужа показывала им трофеи Александра.
 - А вот это, - она протянула Владимиру старенький планшет, - трофей. Того самого Пауля. Может, слышали? Посмотрите, пока Саша в магазин ушёл. Не любит когда кто из нас показывает.
Открыв планшет, Владимир увидел трофейную карту, рыцарский «железный крест» и пару узких обер-лейтенантских погон Счастливчика Пауля. 
 - Володя, я и сама ничего не знала, если бы не его товарищ. Он гостил у нас в том году и рассказал мне об этой истории. Саша ещё в сорок втором году, под Моздоком, поклялся взять Пауля живым. И взял его, пересёк уже нейтральную полосу, но шальная пуля убила немца. Тогда он, по сложившейся у разведчиков традиции, срезал с него погоны и орден. Позже командование вернуло ему в качестве сувенира планшет разведчика, без документов, «железный крест» и погоны.
  Засыпая, Владимиру пришла мысль уговорить шурина съездить с ним к сыну в Галюгаевскую. «Пусть погостит в тех местах, отдохнёт душой» - решил он.

                Ставрополь, декабрь, 1983 год
 
.