Поганая история

...кто знает, кто и каким приходит в этот мир

                На столе чашка простывшего кофе и тарелка с кусочком пьяной от мадеры утки. Утичища некогда явно страдала ожирением, но была благополучно избавлена от страданий, сопутствующих сему пороку. За окном - морозный июньский день...
     В доме рядом с печкой лежит собака. Такая... старенькая. Несмотря на то, что её миска никогда не бывает пуста,  худеет день ото дня. «Не в коня корм», что называется.  С течением времени оказывается, что всё, о чём твердят поговорки - правда. И это откровенно пугает.

- Эй, собака! Соба-ака! Ты спишь? Иди сюда, возьми кусочек.

        Собака продолжает лежать. Она почти никого не слышит, практически ничего не видит. Когда ей что-то говорят,  пытается прочесть по губам. Даже если обращаются вовсе не к ней...  Большую часть дня собака спит. Во сне она может всё то, чего , увы, уже не в состоянии совершить наяву. Весело скачет вокруг хозяйки, лает, как щенок, хотя, за всю свою долгую собачью жизнь она делала это от силы раз семь. Раз в два года. Ей казалось неинтеллигентным скандалить попусту. К тому же, положа руку на сердце, собаке не совсем нравился звук собственного голоса. Не то, чтобы он был визглив или неприятен, отнюдь. Ну - не нравился, и всё тут.

  Независимо друг от друга, с тарелки на пол, в собачью миску перекочёвывают два куска домашней  дичи. Люди никак не могут привыкнуть к той мысли, что собака настолько стара, что никакими разносолами не вернуть былой подвижности и искры лукавства в её глазах.
Усталое терпеливое внимание, надежда расплатиться за заботу о ней. До последнего мгновения. И безграничная любовь... любовь... любовь...
Ей и раньше не было дела до своих надобностей. А теперь уж и подавно. Самое главное -чего желает хозяйка.  Игнорируя вкусные куски у себя по носом, спит так глубоко, что кажется будто она уже на том многоцветном прозрачном мосту меж бытием и его противоположностью.  Но моментально вздрагивает от любого громкого стука, вибрации досок пола. Каждый окрик воспринимает обращением к ней. С трудом открывает глаза. Тяжело поднимается, медленно разгибая поражённые артритом ноги и вопросительно смотрит на хозяев: «Что случилось? Нужна помощь? Куда идти?! Пока я ещё в состоянии...»

- Ба-ба! Ба!
- Ну, чего тебе? Смотри, опять собаку разбудил. Что ж тебе неймётся. Хватит мучить старушку. Мало она от тебя натерпелась?..
- Бабуль, да, ладно тебе. Я больше не буду. Можно я погуляю?
- Вот ещё, не вздумай.
- Ну, бабуль! Бабусечка-красотусечка, ну, пожалуйста!
- И не упрашивай, непоседа. Сиди, вон. Простудишься, чего доброго. Или, вон - как мама.
- А что мама? Она тоже гуляла?
- Тоже.- бабушка сморщила гузкой губы и недовольно покосилась на маму, которая делала вид, что происходящее не имеет к ней никакого отношения и продолжала суетится подле кухонного стола.
- Мама, а что ты готовишь?
- Тесто замешиваю.
- Будешь пирожки печь!?
- Пирожки.
- А с чем?
- С грибами.
- Фу. Я не люблю с грибами!
- Так и я не люблю...
***
      В некотором царстве - государстве, немного дней и много минут назад, жили-были совершенно бледные поганки. Хозяйство своё  вели, подобно норманнам, тихо. Жили замкнуто, как гномусы, в укромных пещерах. Месили тесто  мицелия, влюблялись, растили детишек, ухаживали за стариками. Друг с другом были почтительны. Мужья своих жён баловали, те их величали по имени-отчеству, да на «Вы».
Детки у поганцев были смирные, тихие. Все, как один стрижены «под горшок», с ровными пухлыми щёчками, без намёка на румянец. Тихо играли рядышком, вповалку укладывались спать, там, где их настигала усталость. Родителей стеснялись и любили. Старших почитали, но считали ровней. Ибо тем было можно ровно столько же, сколь и им самим.

   И всё бы у бледного народа было ладно, если бы время от времени, под напором проливных дождей, их пещеры не заливало водой. Сама по себе влага проблемой не была. Тесто грибницы впитывало её, как губка для мытья посуды, практически без остатка. Но то, что проникало с её потоками... Споры споров, слёзы недоразумений, рыдания авантюризма и всхлипывания беспечности. Всё, что проникало с дождями, вносило в размеренную жизнь поганцев долю смятения. Неопасное для зрелых и умудрённых опытом, оно смущало юных. Побуждало совершать поступки необдуманные, свойственные незрелому пытливому уму.

И вот однажды, после очередного дождя, обильно смочившего землю, на её поверхности появились некие оспины. Немного погодя, кто-то изнутри ощупал кожу почвы ловкими пальцами. Слегка потёр её  и на мир вокруг глянули янтарными глазами шляпки поганок. Глянули и...

- Вы куда, безобразники?!
- Бабушка! Мы гулять хотим! Отпусти!
- Не пущу, негодники!
- Ну, нам же ж интересно!
- Интересно им. А вы знаете, что без зонтов наверх нам нельзя?
- Знаем!
- А вы понимаете, что, если потеряете свои зонты, то уже никогда не сможете вернуться домой!? Никогда не встретитесь с братьями, не обнимете маму с папой, ну и меня заодно.
- Нет... Мы не знали. Но нам очень хочется посмотреть на мир, который там, наверху!
- Эх, мои вы дорогие. Что с вами делать. Раз уж вас не остановить, старайтесь не привлекать к себе внимания. И запомните, что наверху вам можно быть совсем недолго. Всего лишь три дня. Если вы не потеряете свои зонты, если они переживут свои три цвета  и не будут испорчены, вы вернётесь домой.
- А что это за цвета, о которых ты говоришь, бабуля?
- Вот, баламуты. Простых вещей не знаете, а собрались покорять землю! Так слушайте внимательно. В первый день зонт будет цвета топлёного молока, которое горчит, как вы врёте, если не желаете его пить перед сном. Во второй день зонтик будет цвета молочного шоколада. А в третий... Впрочем, если вы вытерпите и простоите на одном месте два дня, да не натворите бед, сами увидите, каким будет зонтик на третий день! Всё ясно вам, детки мои милые?
- Ясно, бабушка!
-Ну, тогда в путь. И запомните хорошенько,- ни в коем случае не сходить с места. Вышли и стойте там, где стоите. Да, и глаза сразу не открывайте, а то, неровён час ослепнете. Светло там. Ох и светло...

      Понемножку, потихоньку, сантиметр за миллиметром, продвигали смелые поганчата свои зонтики наверх, пока не смогли полностью раскрыть их. Осторожно, как учила бабушка, сперва через реснички, поглядели по сторонам. Налево, направо, перед собой, вверх. И там, наверху, они впервые увидели небо.
    Голубая шляпка небосвода оказалась столь головокружительной и так манила осмотреть её всю, что сделать это полузакрытыми глазами было просто невозможно. И, позабыв об осторожности, бледные от возбуждения более обыкновенного, поганчики распахнули свои глаза настолько широко, насколько это  вышло. Первый раз в жизни. Впрочем, многое из того, что они делали в этот день было впервые.

Конечно, они почти сразу позабыли о напутствии бабушки не сходить с места, но вряд ли смогли бы сделать это, даже если бы захотели. Первый день, День цвета Топлёного молока они простояли не шелохнувшись. Впитывая аромат голубого неба каждой клеточкой своего тела. Глубина синевы была столь всеобъемлющей, что, казалось, оступись немного, покачнёшься и улетишь ввысь, вверх и утонешь там безвозвратно.

  Перевести дух они смогли лишь тогда, когда заметили черного жука, торопившегося вдогонку закату. Тот успел добежать до своего домика меж корней невысокой травы незадолго то того, как вокруг сделалось темно и прохладно. Поганчики осмелели и собирались уже было побродить, рассчитывая, что сумерки уберегут их от любопытных глаз. Как  вдруг тропинку, подле которой они обосновались поутру, лизнуло лучом света. Один раз, другой... Затем послышались шаги шести ног. 
По тропинке шёл человек, слева от него, прихрамывая, брела собака.
- О, грибочки! Смотри, какие симпатичные!
Собака нагнулась, чтобы понюхать, споткнулась и едва не поломала шляпку одной из поганок.
- Ну, что ж ты так. Себе ногу ушибла, их чуть не угробила. Не трогай, пусть себе живут спокойно. Пойдём. Гляди-ка, там ещё кто-то...
    Дождевой червяк, задремавший на тропинке, при свете фонаря сперва засуетился, пытался бежать, а потом, расслышав успокаивающее «Не бойся, я тебя не обижу!», остановил судорогу своих колец и остался лежать подле арендованной на одну ночь норки в земле. Только чуть подвинулся, давая собаке пройти, и всё.

Каким образом зонтики поменяли окраску,  поганчики не поняли. Но второй день, как и обещала бабушка, они провели под сенью, цвета молочного шоколада. Мальчишкам казалось, что они уже старожилы тут, наверху. Тихо хохотали, толкались и даже, пока никто не видел, немного отклонялись от вытоптанной за день площадки.
- Слушай, смотри, как здесь здорово!- говорил один другому.- Давай, останемся тут навсегда, а?
- А как же мама? А бабушка? А папа? Папа тоже расстроится!- не в шутку пугался второй.

- Я бы не советовала вам этого делать,- раздалось где-то рядом. Да так близко, что поганчики испугались оба разом.- Не советую!- услыхали они опять и от страха прижались друг к другу,  переставив ножки точно в тоже место, с которого так необдуманно пытались сойти.

   Издалека послышался грохот, шумное дыхание и по тропинке мимо них проехала тележка, нагруженная глиной. Человек с тележкой был знаком им по ночному происшествию. Он остановился подле и сокрушенно пробормотал, разглядывая развороченную подле ножек грибов землю:
- Ну, вот и зачем? Зачем портить?! Простоят день-другой, и всё. Зачем укорачивать? Ну, пусть живут, сколько смогут. Губить-то к чему?! - махнул рукой, ухватил тележку и покатил её дальше.

Поганчики ещё теснее прижались друг к другу и стали ждать, когда пройдёт этот день. Мимо них бегали солдатики в красной портупее. Проходил барашек, похожий на облачко с ножками. Он потянулся было к мальчишкам, но увидел их испуганные рожицы, наморщил нос и не стал трогать.

Когда тени стали отдавать предпочтение востоку перед западом, их навестил щенок бабочки. Чёрный, мохнатый. Такой смешной и простодушный. Он несколько раз важно продефилировал мимо, а потом-таки решился, подобрался поближе, скинул капюшон и оказался девчонкой. Она весело рассказывала новости,  во все лопатки кокетничала, то и дело поводя карими глазищами в сторону мальчишек. А потом вдруг засобиралась и ушла.

- Мило поболтали ,- сказал один.
- Зачем ушла?- согласился другой,- могла бы и до завтра побыть с нами.
- Слушай, а завтра-то последний день. Третий!
- Угу. Интересно, какого цвета будут зонтики...

           А назавтра зонтики стали чернеть. Солнце сушило и жгло их, изгоняя из того мира, в котором нельзя быть только гостем. Мальчишки оглядывались по сторонам, пытаясь наскоро запомнить всё, к чему так скоро привыкли за это время. Голубое небо. Ребёнок трясогузки, который заглядывал в окно домика, что стоял неподалёку и вытягивал шею, как гусь,  громко сокрушаясь, что он не камбала и не умеет глядеть двумя глазами в одном направлении. Мальчишки не видели рыб подле, но примерно представляли себе, кто это. Щенок бабочки рассказывал, как маленькие люди скармливали рыбам в пруду взрыв пакеты. И наблюдали после, как тех разрывает на неровные кусочки... Нет! Такое забирать с собой и думать об этом всю жизнь было страшно. Ничего не оставалось, как из последних сил смотреть на небо, чтобы утопить в его голубых волнах дурные воспоминания и предчувствия.

Шляпки грибов съёжились, ножки превратились в чёрные прутики. А через пару часов от них и вовсе ничего не осталось.

           Чёрная пчела плотничает на краю скамейки, где отдыхает тот человек, который толкал перед собой гружёную глиной тележку все эти дни. Несмотря на то, что ему приходилось тяжело, он аккуратно объезжал выросшие прямо посреди дороги поганки. Конечно, проще всего было бы  проехать по ним колесом, раздавить в труху и не доставлять себе неудобств, не прилагать лишних усилий. Но... совершая добрые дела, усилия никогда не бывают лишними.  И кто знает, кто и каким приходит в этот мир. Человек понимал это. Как знал он и о том, что  каждый день важен. А у тех парней в забавных шляпках цвета топлёного молока, их было всего-навсего три.
Три длинных коротких дня на земле.