Среди лукавых. Часть 1

               
         Николаев сидел в архиве, изучал архивное дело  Смоленской земской избы. С волнением и  неописуемым  трепетом он переворачивал ветхие страницы переписки Смоленской земской избы с различными канцеляриями, собранные  и сшитые в одну книгу в 18 веке, которую он сейчас перечитывал. Николаев не то, чтобы прочитывал, прочитать было сложно.  Нужно было сначала разобраться в буквах, словах, предложениях, то  написанных вязью, то каракулями сельского писаря, без знаков препинания. Надо было текст по смыслу делить на предложения, а предложения делить на слова, союзы, предлоги, а потом ещё раз переосмысливать  суть написанного, чтобы понять - о чём сообщается, что передаётся, какая информация. Николаеву иногда хотелось бросить эту затею с изучением архивных документов, но любопытство брало верх. Ему было интересно узнать жизнь людей, живших  более двух столетий назад, узнать - чем они жили, как выживали, в те суровые годы в далёкой Алтайской глубинке, которая называлась тогда Колыванской губернией.  Николаеву интересно было проникнуть в мир восемнадцатого столетия, как водолазу опуститься  в морскую глубину, где он мог увидеть глубинный мир, а, быть может и найти древний бесценный клад, как космонавту  совершить полёт в космос и там, в космическом пространстве, найти для себя что-то новое.
           Вот он переворачивает очередной ветхий лист, от которого  веет древностью и читает: «Получено ноября 4 числа 1776 года.
        Из Кузнецкого западного духовного правления Смоленского редута сибирскую отставную контору оного села церкви один Бог и триедан священиков Агей Вихарев с диаконом и причетником рапортом объявляют то есть о Димитриевской церкви на священника Леонтия Горожанского;  а оный Горожанкин имеет на себе падучую болезнь. От её некой во время божественной литургии  церковь божию окровенил. Где ради определённого оную контору написать, которая благоволит в том Смоленском редуте находящихся отставных и в других местах спросить неведомо кто оного священника Горожанова, находящегося в той падучей болезни, как оного священника того прихода истребовали где, попозывен отдаст и что изыскано в справедливости  хочется. Сему ЕЁ императорского величества указом Кузнецкое синодское духовное правление уведомить письменно.  1776 года, м-ца октября, 27 числа. Заказщик священник Епрылий Есмуловский, диакон Иван Леперский.»
       Прочитав сообщение, Николаев понял, что Кузнецкое западное духовное правление запрашивает отставную контору Смоленского редута  на рапорт священника церкви  святой Троицы Агея Вихарева с дьяконом и причетником в Кузнецкое духовное правление. В том, видимо, рапорте докладывалось, что священник Димитриевской церкви Смоленского редута Леонтий Горожанкин болеет эпилепсией, что во время божественной литургии у него случился  приступ.  При эпилепсии, если кто знает, человек может в приступе упасть на пол, разбиться до крови, поэтому и пишут -«церковь божию окровенил». В запросе говорится, что хочется решить всё по справедливости, найти правду, поэтому спрашивают:  откуда взялся, откуда истребован  в данный приход Горожанкин. У кого из отставной конторы или других мест Смоленского редута можно расспросить о  нём, кто может дать справедливый ответ, уведомить об этом Кузнецкое синодское правление на основании указа Её императорского величества. Подписались священник Епрылий Есмуловский и диакон Иван Леперский.
         Николаев удивляется именам и фамилиям фигурирующим в сообщении.  Фамилия Горожанкин ему уже встречалась и ассоциировалась с человеком, который работал милиционером и носил идентичную фамилию, а вот Епрылий  Есмуловский  - имя и фамилия были для него новыми, так же впервые он слышал фамилию Леперский.
  На следующем листе Николаев читает:
             «Будучи в доме отставного солдата Фёдора Халдеева, капрал Тимофей Соковнин, Кузьма Русаков, отставной солдат Иван Иванов, Лутчеков и я Жарков здесь лично с Василием Тибуковым и протчих в той компании. Сидя за тем столом в шапке, в обрезанной шляпе ... Ему, Соковнину, сказал отставной казак Козьма Русаков, де капрал Соковнин не порядок за столом в шапке сидеть, и как бы здесь староста, и сорвал с его головы шапку и бросил под порожек. Соковнин сказал, что делаешь  Разве заболел капрал сего бочку с порохом украл, а старосте вашему Жаркову некогда в суд не идёт и кто только выбирал старосту лукавого. Сказав,  и сам из избы ушёл. Того ради  в контору об отставных судебную сим рапортом покорно доношу и прошу как противиться капралу Соковнину и во укоряя его показанного Ушакова Якова он Русаков  украл бочку сама контора изволит разобрать  и спрашивать что принадлежит с сентября 4 дня 1776 года к сему рапорту тем староста Сава Жарков, его просьба отставную контору. Каптенариум Иван Силовщиков подписал.»
          Прочитав Николаев задумался о  сообщаемой информации: По просьбе старосты деревни Верх Ануйской  Савы Жаркова  пишет Иван Силовщиков каптенармус (каптенармус – это унтер- офицер, в ведении которого находилась ротная кладовая). Почему деревни Верх Ануйской? Потому что Николаев, полистав дело, нашёл в другом похожем сообщении от Савы Жаркова, что он староста деревни Верх Ануйской. В доме Халдеева Фёдора собирался весь цвет  деревни, видимо, для проведения досуга, где и произошла ссора. В данном сообщении Николаев узнаёт, что капрал Соковнин сидел за столом в шапке, ему сделал замечание отставной  казак Кузьма Русаков, что не порядок сидеть в шапке за столом, тем более, в присутствии старосты.  Русаков подошёл и сорвал шапку с головы Соковнина и бросил её «под порожек».  Что хотел этим показать Русаков, что он служака, хотя и отставной казак, что он за порядок, где бы он ни находился. На эти действия Русакова Соковнин сказал: « Ты что делаешь, разве заболел?».  Сейчас, в наше время  говорят: «Ты что больной?».  Соковнин говорит о краже бочки пороха, что бочку с порохом кто-то украл? А староста ваш лукавый (лживый, подлый, хитрый – слова синонимы), которого он не уважает,  в суд не идёт. И кто только выбирает таких лукавых? Высказавшись, Соковнин ушёл.
       Николаев вспомнил детство, как его взрослые научали и делали замечания, когда он сидел в шапке за столом и говорили: «В шапке за столом сидеть нельзя! Сними шапку!»
Ситуация с Соковниным, с его шапкой, Николаеву  знакома.  Получается, что эта русская традиция – снимать шапку за столом, идёт из глубокой древности.
   Вот по краже бочки с порохом - это для него непонятный случай.  Кто-то украл бочку и на кого-то спирает, непонятная ситуация, а староста не разбирается. Николаев понял, что Соковнин жил среди  лживых, лукавых людей, где днём с огнём, если будешь искать, всё равно  не найдёшь правды – это  жизненная ситуация и в современном мире. Это как недавно в Сирии, игиловцы сами отравили народ, гражданское население, сирийского города запрещёнными химическими веществами,  а обвиняют Российскую и Сирийскую армии.  И неужели им всё так и сойдёт с рук?  Русские народные пословицы и поговорки говорят: «С сильным не борись, с богатым не судись!» «Прав тот, у кого больше прав. » Николай Иванович задаёт себе вопрос: «Как это понимать?» И сам отвечает на него: «То есть, правду тяжело найти в этом мире. Как раньше люди жили среди «лукавых», так и мы сейчас живём в современном обществе».
          Поэтому покорно доношу в судебную контору об отставных. Получается, что отставными, жившими в сёлах, ведала в те времена специальная «судебная контора об отставных».
Староста  деревни Савва Жарков описывает данный конфликт и спрашивает: «Как противиться капралу Соковнину?»
Николаев переворачивает лист и читает:
«Получил октября 13 числа 1776 года.
Об отставных в судебную контору
                Покорное Доношение.
По данному мне указу под коих и ротных командиров мраскарскому свидетельскому об полевой и гарнизонной службы и по желанию моему определён по Кузнецкой линии в крепости Катунской на комиссии к имеющиеся родне малолетним их детям. А как я имею у себя родственников в Смоленском редуте, где я имею обще со своими родственниками жить желаю  и да  к тому же мне в Антониевской крепости, по которой от господина поручика Щетнева  утешение и понимальство у меня забранием не в одно время деньгами семнадцати рублей и 40 копеек, и ещё требуется от меня чтоб я ему давал для его потребности на что от меня ему объявлено было, что более дачи не будет. Призвав к себе всячески ругал и вором называл, уграживая.
Того ради об отставных в судебную контору с покорностью моей прошу по угрожению от господина поручика  Щетнева, чтоб впредь  мне от него, а повелено было с Антоневской крепости Смоленского редута в общество  родственников своих в отселение поехать, а с поручика Щетнева взыскать 17 рублей 40 копеек деньгами во удовольствие отдать мне, для чего пишу в покорности».
           В этом покорном доношении Николаев не смог разобраться в слове «Мраскарскому».
Общий смысл «доношения» Николаев понял, что пишущий заявляет в судебную контору об отставных, что он  определён на жительство в Смоленский редут, где у него проживают родственники, что раньше он служил в Антониевской крепости, и там поручик Щетнев  не давал ему покоя, вымогал у него деньги, и что поручик Щетнев , в общей сложности, должен ему 17 рублей 40 копеек  и просит «судебную контору об отставных» их ему вернуть. Данный заявитель по своей, видимо, необразованности забывает написать свои данные.

         Николаев открывает следующий лист и читает: «Получено марта 29 числа 1776 года. Промемория.
Из Бийской земской избы  в контору об отставных.
Сего марта 26 числа пришёл в Бийскую земскую избу из Бийской слободы крестьянин  Алексей Пилигин, объявя, что у него в деревне Сколчевой волею Божею отставной драгун Нефёд Хлыстов помер и погребён, и от него остались, во-первых, копия подлинного паспорта на имя его, об отставке билет из конторы об отставке. Судебная об отпущении его до Барнаульского, Павловского, Сузунского заводов и ведомства. В деревни остались его пожитки: его шуба, козлинная яга ветхая, две рубахи, двое портов холщёвые, чебки воловьи обшитые холстом, чарки кожаные рукавицы шубные, малахай овчинный покрытый сукном, два ножа – один поболе, другой помене, холщёвый мешок, деньги медные сорок рублей восемь копеек, клубок ниток. Сего числа, сего года отставной драгун  Николай  Хлыстов пришёл в здешнюю земскую избу за оставшимися от отца его Нефёда  пожитками и деньгами, просил.
Поручик Солодов, Писарь Иван Гуляев, драгун Хлыстов».
          Из этого сообщения Николаев понял, что  поступила промемория (промемория – это официальная бумага, памятная записка, просьба, прошение) крестьянин Алексей Пилигин объявил, что в деревне Сколчевой скончался  и похоронен отставной драгун Нефёд Хлыстов, от него остались документы: паспорт, отставной билет и личные вещи: шуба, козлиная яга, две рубахи, порты холщёвые,  чебки воловьи, обшитые холстом, чарки кожаные, рукавицы шубные, малахай овчинный, покрытый сукном, два ножа(один поменьше, другой побольше), холщёвый мешок, клубок ниток и деньги медные в количестве 40 рублей и восемь копеек. Николаев долго думал над словом «чёбки»- что оно означает?  Потом решил, что чёбки - это обувь, которая позже стала называться чёботами. За имуществом и деньгами пришёл в Бийскую земскую избу сын умершего – отставной драгун Хлыстов Николай.  Подписали данное сообщение: поручик Солодов, писарь Иван Гуляев и драгун Хлыстов.
 Николаев переворачивает жёсткий бумажный лист грубой обработки, читает: 
«Места кроме Бийской крепости и деревни Нового Енисея, и деревни Чемровки отставные казаки за себя так и за детей своих, хотя некоторые на содержание конторы, писаря.
       Кроме Бийской крепости отставного казака Ивана Зелещикова, деревени Чемровки Степана Кузнецова, Ивана Ворошилова, Михаила Беседкова, Александра Артамонова, Алексея Лаврова никто, да и многие на писаря и каморщика ещё не отдали на своё пропитание, а про между собой определение.
     В списке деревни Ашмариной и Коршуновой отставные о себе объявляют об отставлении на Кузнецкой воинской канцелярии Фёдор Астраханцев, Павел Попов, Иван Болвинкин, Кормузовы  Пётр и Василий, Коршунов Захар, каков от через посланного из Кузедеевского форпоста, присутствующий господин прапорщик Фёдор Иванов, сколько мог объявил,  Исак Черепанов, что они поборы на контору не дают   и на поведение под конторою г-н, сданного мне списка, каков Бийску и деревни Нового Енисея и прочих еже написанных…
Сборщик Пётр Казанцов. 19 дня июля 1776 года».
        По-моему, это отчёт сборщика налогов Петра Казанцова, прочитав сообщение, сообразил Николаев. Места, кроме Бийской крепости и деревни Нового Енисея, сегодня село Новоенисейское, и деревни Чемровки, тогда, видимо, ещё не было Новой  Чемровки, а была одна Чемровка, которая сейчас называется Старой Чемровкой, отставные казаки за себя и за детей своих на содержание конторы и писаря не хотят платить. Кроме отставного казака Бийской крепости  Ивана Зелещекова, деревни Чемровки – Степана Кузнецова, Ивана Ворошилова, Михаила Беседкова, Александра Артамонова, Алексея Лаврова никто на писаря и каморщика (сторожа тюремной камеры)  на пропитание не отдали. Это понятно.
В списке деревень Ашмариной и Коршуновой отставные объявляют об оплате в Кузнецкой воинской канцелярии, то есть заплатили ещё по месту своей прежней службы: Фёдор Астраханцев, Павел Попов, Иван Болвинкин, Кормузовы Пётр и Василий, Коршунов  Захар. Об этом, сколько знал, объявил (сказал) господин прапорщик Фёдор Иванов из Кузедеевского форпоста.  Что говорится об Исааке Черепанове, Николаев толком ничего не понял и стал перелистывать и читать другой лист.

«Из деревни Верх-Ануйской от старосты Савы Жаркова. Рапорт.
Из Бийской комендантской канцелярии  предложение, по которому велено  нарядить к вновь строящейся в Антоневском форпосте казённой мельницы для возки леса отставных с лошадьми со всей конной упряжью и телегами 15 человек, для наложения леса пеших 5 человек, итого 20 человек.
       Здесь Николаеву было всё понятно. Староста Савва Жарков уже фигурировал в сообщении ранее. Николаев,  прочитав, перелистнул  лист, читает:
«От Казачьего сына Фёдора Ломакова покорное доношение.
Отставной драгунский сын Алексей Рогозин назвал меня шпионом. Покорнейше прошу спросить, как он увидел шпионство. Руку приложил сын Семёна Бычкова».
          В этом сообщении опять разборки в лукавстве. Написал сын Семёна Бычкова. Интересно то, что не сами, жители между собой разбирались, а писали в Смоленскую  земскую избу, чтобы та разобралась с виновниками.
Следующее сообщение:
«От отставного капрала Прохора Бернецкова. Сего февраля 21 числа я пришёл в дом отставного казака Потылицына и в оном доме сидел отставной капрал Василий Пьянков. Пришёл я и сел, взял наливку, а Пьянкову не было за что. Он стал ругать меня бранными словами не за что и ударил меня по виску рукой и попросил у меня чарку вина. И я ему на копейку взял казённого вина. Не удовольствуясь тем, ударил меня кулаком в рыло и тем ударом окровенил голову,  весьма расшибив».
Вот ещё одно вымогательство. Вот так и жили у нас в Сибири!- думал Николаев. Не на что выпить, так надо кого-то  ограбить.
 Читает следующий лист:
«Известие. В посланной от здешней конторы  к осмотру состоящих по линии питейных домов и прочего разведения количеств,  служитель Иван Кулешов  рапортом объявил, что найдены в редуте Смоленской Богоматери разного чина людей винокурения труб и посуда  приготовления  для курения вина, а именно Кокорина детей Фёдора Бронникова труба. Одна труба у отставного солдата Ивана Соколова. 22 декабря 1776 года. Поверенный Фёдор Лобанов».
       В данном известии сообщается  о борьбе с самогоноварением и винокурением. Это, как у нас в конце двадцатого века, по Указу Горбачёва, а известие из 18 века. Получается, что уже в те года были самогонные аппараты в Сибири.
     Николаев перевернул ещё один лист и стал читать:
«Из деревни Верх Ануйской отставного подпрапорщика Ивана Быканова. Покорное  доношение. Иван Кошелев вёз свою хворую рогатую скотину и оставил в поскотине. На следующий день она пала. Июня 5 дня 1776 года».
«Вот нам и донос по ветеринарии»- заключил про себя Николаев.
Дежурная читального зала объявила:
- Прошу сдавать дела, рабочее время заканчивается!
Николаев закрыл дело, положил в свою сумочку листок с записями, взял со стола карточку посетителя, отдал дежурной дело и карточку, дежурная расписалась в карточке. Николаев забрал карточку.
Попрощавшись, пошёл к выходу.
- До свидания! – услышал в ответ.
 В фойе Николаев отдал карточку посетителя вахтёру и вышел на улицу.