unbound

Когда ты получаешь все, что согласно обычаю — идет сполна, тогда, наверное, и
самое время собирать кукурузу. Потому что она — созрела, потому что попробуй — сорви початок, вытри пыльные листья и попробуй,
попробуй только, вгрызись жадными зубами в самые, самые сочные зерна,
чтобы узнать, что она созрела.
Это увлекательное занятие так захватит тебя до вечера, что только чуть позже ты поймешь,
что купил много-много кукурузы,
чтобы как следует перекусить вечерком.
Вот тогда и начинается поступь
(и сыплется пыль).

Однажды братец Черепаха пришел в гости к братцу Кролику. Они проболтали до вечера. А потом уже было поздно идти за порог,
но братец Черепаха решился все-таки выступить, хоть братец Кролик и уговаривал его на другое. Собственно,
он не имел понятия, как поступить,
следует пойти
или следует остаться,
но не имел также и понятия, как поступать, когда не имеешь понятия,
так что он просто вышел за порог,
оглянулся и вышел за порог,
обернулся и что-то сказал, а потом вышел за порог,
просто так ступил и — сгинул во тьму.
Только его и видели.
Транзитивная суть этой краткой истории — впрочем, она достаточно длинна сама по себе, чтобы в качестве включения рекуррентно являться же
и своей транзитивной сутью.
Но это не о том,
это не о том,
не о том это,
о том можно было исписать целый том,
но это не о том.

«А ты что, — возмущенно кричит полупьяная любительница пройти через проходную, — и взяток не берешь?» — «Беру, — отвечает невидимый собеседник, — но от вас не буду».
Совершенно бесцельный, без развития диалог. Он даже не похож на все остальные.

Однажды к Пацаеву пришел Блумфельд.
— Я, собственно, чего зашел-то, — начал он в какой-то момент объяснять. — У тебя ключа на пятнадцать не будет?
— Будет, — сказал Пацаев, размашисто потрясая ключом. — Ты когда вернешь-то?
— Да я-то мне на полдня только. Я там покрутить. Надо на пятнадцать.
Пацаев грустно смотрел на него, закусив губу.
«Вот, — размышлял он про себя, — где-то там идет жизнь... кому-то нужен мой ключ... только я сам не могу никогда использовать его. Это все... это все... это все необычайно.»
«Необычайно тяжело.»
Он молча подал Блумфельду ключ. И только задумчиво и грустно смотрел ему вслед. Как тот идет крутить невидимый болт. Вгонять ньютон-метры и обращать их в напряжения линейных деформаций, заглушенных трением покоя.
Стояло холодно, хотя потом жаркое лето. Таких еще много ожидалось встреч.