Ярослав Гашек. Сочельник в сиротском приюте

  Перевод с чешского языка А. Сагателяна.

  Сироту Пазоурека перед самым Рождеством заперли в кладовке, где находились мешки с мукой и, как обнаружил к своему удовольствию Пазоурек, с сухофруктами.
Такая находка могла бы значительно облегчить страдания Пазоурека, и он едва не зашептал слова благодарственной молитвы богу, если бы не находился в таком настроении, когда у человека именно к господу богу больше всего претензий.
Ему было очевидно, что именно из-за милосердного господа его заперли в этой кладовке.

  Он сидел на мешке с мукой и вспоминал все события прошлого вечера, когда накануне Рождества к ним в приют явился Иисус в обличиях пана законоучителя, директора приюта, двух каких-то толстяков и одного долговязого, который постоянно сморкался, и которому все говорили: «Ваше Превосходительство». Затем два самых прилежных ученика принесли из директорского кабинета свёртки с шарфами и, сложив их под ёлочку, облобызали пану законоучителю руку.
Потом пришли какие-то дамы, одна из которых, одетая во всё чёрное, подходила к каждому сироте, гладила его по лицу и спрашивала о покойных родителях.
Тонда Негово ответил, что никаких родителей у него никогда не было. Все засмеялись, а Калоус крикнул: «Вы****ок!»
Это было первое за вечер происшествие, когда пан законоучитель заскрипел зубами и сказал, что Иисус не заслужил того, чтобы в этот святой день он, законоучитель, надавал подзатыльников этому хулигану. Но вот после Нового Года тот получит своё сполна.

  Вашик Метцер сказал, что у этого долговязого пана, которому все говорят «Ваше превосходительство», пахнет изо рта. Пивора поспорил на полсигареты, что это не так. Дело было в столовой. Ни у кого до сих пор маковой росинки во рту не было. Всем очень хотелось есть, даже тем двоим, которые дежурили на кухне и свистнули кусок рождественского пирога. Но так как с Пиворой они не поделились, то он на них наябедничал, полагая, что этим существенно испортит им удовольствие от съеденного пирога. И действительно, пан законоучитель выпорол их перед всеми учениками.
– Накормил их Иисус колбасками, – смеялся Пивора и пихал Пазоурека.
Сироты стояли, тем временем, стройными рядками и смеялись над двумя тучными панами, которые говорили:
– Бедные дети, несчастные сиротинушки.
Затем пан директор, жестикулируя, произнёс речь о том, что милосердный господь не даст им, малюткам, пропасть. При этом он злобно вращал глазами, поглядывая на Винтру, который показывал язык сморкающемуся пану. Пан директор что-то прошептал пану законоучителю, тот позвал Винтру и вышел с ним соседнюю комнату. Через минуту Винтра вернулся заплаканный и тихий, как мышь.
Затем пан законоучитель велел всем идти в следующий зал, где уже была приготовлена высокая рождественская ёлка, на которой горели свечки, а самый верх был украшен фигуркой ангела, которому кто-то пририсовал усы, чтобы он был похож на пана директора. Там они стояли целую минуту, наконец, открылись двери, и в зал вошли все эти паны и дамы и весь педагогический состав приюта.
Пан законоучитель благословил собравшихся и запел «Отче наш».
Затем все пропели Символ веры и «Радуйся, Мария». Лицер заметил, что помолиться они могли бы и за ужином, и что он не понимает, почему молиться надо обязательно на голодный желудок.

  После этих трёх молитв из рядов учителей выступил пан директор, перекрестился и произнёс: «На веки веков. Аминь». После чего он выступил с речью об Иисусе и говорил примерно полчаса. У сироток бурчало в животе, а пан директор рассказывал, что Иисус был такой маленький-маленький, не умел говорить и только делал ручками «вот так вот, вот так вот».
Дама в чёрном заплакала ещё больше, а директор продолжил рассказ о ягнятах в хлеву, при этом многозначительно поглядывая на учеников. Упомянув о шарфах, он сел, а пан законоучитель встал. Законоучитель сказал, что каждый из сироток по случаю праздника получит по шарфу, и велел им всем вместе трижды прочесть «Отче наш», трижды «Радуйся, Мария», и один раз «Славься Царица».
Пазоурек, до той поры стоявший тихо и спокойно, несмотря на то, что Пивора всячески пытался его спровоцировать, услышав обо всех этих «отченаш» и «славьсярадуйся», не выдержал и сказал Пиворе:
– Это ж сколько надо молиться за каждую тряпку.
Пан, который всё время сморкался, что-то прошептал директору, тот учтиво покивал головой, отбежал назад, схватил Пивору за ухо и ткнул его под рёбра. Пивора почуял, что дело идёт к тому, чтобы Рождество на этом для него закончилось, и закричал во весь голос:
– Это не я! Это Пазоурек!
Пазоурек в свою очередь, естественно, стал защищаться, возник небольшой переполох, и законоучитель прервал чтение «Отче наш» прямо на словах «отпусти нам грехи наши». Все смотрели, что происходит в задних рядах.
Дама, которая всё время плакал, стала вдруг сморкаться, фыркать и громко вздыхать. Остальные дамы возвели глаза к потолку, а затем выразительно посмотрели на законоучителя, находившегося очевидно в полном замешательстве, из которого он сам же и вышел, вытащив голубой платок и так громко в него высморкавшись, что Воштялек, Блюмл, Качер и Грегор подумали, что это уже трубит с улицы старый привратник Вокржал, что было сигналом к общему пению рождественских коляд, и затянули во весь голос:
– Родился Иисус Христос...!
Законоучитель махнул рукой, чтобы призвать всех к тишине, но остальные решили, что это он так дирижирует, и подхватили колядку в унисон. Посреди этого бедлама директор драл Пазоурека, как тигр ягнёнка, а затем поволок его в кладовку.
А теперь представь, читатель, кладовую, сидящего в ней Пазоурека, мешки с мукой, мешки с сухофруктами и на полу кринка молока. Понятно, что муку Пазоурек не ел. А что он ел, и что пил, об этом не трудно догадаться. Как и о последствиях подобной диеты. Легко также представить, что два мешка муки стали полностью непригодны к употреблению, и что, когда ночью директор пришёл выпустить Пазоурека, из пахло из кладовой отнюдь не продуктами.