Связь

     О них говорили: "Как ниточка за иголочкой..." А она всего-то была – чёрная катушка ниток, уже отмотанная наполовину. А он – тоже мне, рыцарь, – тонкий, погнутый, получивший деформацию после очередного соприкосновения с толстушкой – рыжей, холодной и плоскозадой пуговицей. Одним словом – иголка из разряда дешёвых платяных иголок и больше ничего. Ему бы в жизни только таскаться и таскаться за нитками по юбкам. Да и, что греха таить, затаскан – дальше некуда. И с лица – не молодой, хоть иногда и угадываются в нём черты некогда звонкого железа.
     И она загубила свою жизнь ради этого, еле слышимого теперь и в глубокой ночной тишине, звона… Плакала. Плясала. Разматывала свою тонкую душу перед ним на всю катушку. И что? Слаба! Не прочна… Сколько лет ей – так лучше и не вспоминать вовсе. Путалась. Рвалась. Крутилась, ловчила, стараясь влезть поглубже в его игольную душу, словно подающему некие надежды на творчество, композитору.
     Но не тут-то было. Всё вроде бы ладком: ниточка за иголочкой всюду, везде – день в день – по улицам старых штанин, по проспектам потрёпанных дождевых плащей и площадям двубортного демисезонного пальто, – всю жизнь – от рассвета до заката. Ни сна, ни отдыха…
     А песни? Какие замечательные песни он пел. А она не слушала их в порыве его стремительных и страстных к ней чувств. Песни, подобно стрёкоту швейной машины – в одно ухо влетали, а в другое – вылетали, не оставляя и малейшего следа в её душе. Впрочем, она и не стремилась их задержать – и она была права! – Что ей песни? Что ей музыка Вечного движения?
     Зато сама пела. – Ах! как она распевала гуляя с ним возле своего дома по тропинке чёрного шва, лежащего на краю белой простыни. «Ещё есть время что-то изменить! Ещё есть время что-то изменить…».
     Действительно. А было ли время по-настоящему изменить? Распарывал, рвал путаную нитку, словно непутёвую, не нужную в своей остроте и колкости никому, думающему о тепле и уюте в глубине простыней жизни. Но… после разрыва снова соединялись. Всё сходилось, как швы на разорвавшейся ночной сорочке. И это повторялось несчётное множество раз. Часто она восставала против несправедливости – закручивалась, извивалась, не хотела влезать в его, уже покрывшееся ржавчиной ухо. А он с каким-то непостижимым упорством всё шёл и шёл по дороге материального мира, строчками быстротекущих будней, тонко и остро вписывая в них свою осень жизни – нитяным дождём, стёжками нежных чувств, печалями и тревогами своих будущих шагов и планов.


25.10.1999