Долги и расплаты

                       ARMARIUM BOHEMICA


                                 Miscellanea


Литературные переводы Юрия Владимировича Мещаненко



ЙОЗЕФ ГОЛЕЧЕК



РУССКО-ЧЕШСКИЕ ГЛАВЫ 



Издано на собственные наклады
Прага
1891
Страниц: 295

Отпечатано в типографии Й. Пака в Колине

Аннотация:
Книга эта, представляющая собой самостоятельное произведение, 
будет дополнена описанием путешествия в Россию, 
которое писатель совершил в 1887 году.

                                * * *

                                   I

                    ДОЛГИ И  РАСПЛАТЫ

                         (Стр. 3 — 28)



3


   Начиная писать о России, мучаюсь в сомнениях, должен ли я прежде всего констатитровать, что русские — это люди, такие же, как на Западе. 

   Свидетельствую, это так!

   Ходят не головою вниз, и даже не на четырёх лапах, нос располагают между глаз, разговаривают членораздельно, если нет еды — чувствуют голод, который удовлетворяют, в конце концов, далеко не сальными свечками. Если не имеют, чем смочить горло, то для утоления жажды употребляют не рыбий жир.

   Летом в России бывает тепло, зимой — холодно; когда идут дожди, образуется слякоть, трава там зелёная, как на Западе. И даже размножаются они тем же способом, что и народы западноевропейские. Не шучу и нисколько не преувеличиваю; свидетельствую — это чистая правда! 

   О русских распространены и укоренились в западной Европе такие устаревшие нелепости и глупые предрассудки, как будто бы речь идёт о каких-то сказочных существах. В сфере влияния этих бессмысленностей и предрассудков оказался и наш народ. Чех русского любит, с этой любовью он родился, но имея мало возможностей увидеть русских собственными глазами, думает, что страшные рассказы о нём хотя бы наполовину должны быть правдой. Мы, славяне, все без исключения, в последние десятилетия страшно согрешили против самих себя, мало или нисколько не заботясь о том, чтобы иметь свои собственные знания и представления, и смотреть на себя собственным, не затуманненым, взором. 


4


   Немецкие сообщения имели огромное влияние на наши представления и понимания, которые мы взаимно друг о друге имеем. Однако, кому же из немцев принадлежит главная заслуга этого сумбурного абсурда? Может быть серьёзным трудам о России, каких немецкая литература знает множество, и в них всегда преобладает германский взгляд, который приписывается нам? Нет же. Стыдно признаться, но эта заслуга не принадлежит никому иному, как нашим чешским псевдоюмористическим газетёнкам для отупления политического чутья, нашим бульварным листкам типа «Ку-Ка-Ре-Ку» и подобным. Это те источники, из которых славяне черпают знания о своих собратьях, и все они совместно радуются, что славяне — никчемный мусор между народами. 

   Только славянину доставляет огромное удовольствие, когда он узнаёт о своём собрате, что тот — не меньший мерзавец и прохиндей, чем он сам.

   О чехе достоверно известно во всём славянском мире, что у него рот — до ушей, что он — курносый, что он либо музыкант, либо воришка, но скорее всего, и то и другое одновременно.

   Когда чех путешествует по славянским землям, то вызывает немалую сенсацию, если вдруг он признаётся, что не умеет играть ни на одном музыкальном инструменте. 

   Но никогда ещё я не видел, чтобы славяне делали вывод о чехе-немузыканте, следуя немецкой логике; что, если чех не музыкант, то неминуемо — вор... 

   Мне, наоборот, кажется, что рассуждают они так: если не каждый чех — музыкант, то и не каждый из них должен красть. 

   По-видимому, иные славяне проще избавляются от навязанных из-за границы предрассудков о чехах, чем чехи от предрассудков в отношении других славянских народов.

   На сколько немцы укоротили носы чехам, на столько же удлинили их югославам, особенно черногорцам, которые были бы абсолютно нормальными людьми, если бы не имели двух страстей: резать носы и красть ягнят.


5


  Читатель таких этнографических отчетов может подумать: полную неправду немцы точно не имеют, потому что нет никаких причин, чтобы писали это из партийных соображений или из враждебности, основанной на определённых опасениях — для них черногорцы действительно были бы опасны, если бы крали телят.

   История доказывает, что злоумышленники всегда возвращались из Черногории, с длинным носом, и никогда с коротким.

   Что касается русского, то немцы изображают его зимой как и летом в лохматой шубе, треухе на ушах, с кнутом в руке и бутылкой водки в кармане.

   Славянский читатель из этого выводит суждение, что в России и в июле трескучие морозы, что кнут — есть неотъемлемая часть народного костюма, что русские вместо «спаси Господи» приветствуют бичом,  и что уже из материнского лона они приходят на свет, опоённые водкой.

   Немцы правильно делают, что из русского иначе и не представляют, как с приличным «подарком» в виде кнута; но славяне могут смело освободиться от влияния немецкого мышления, хотя бы настолько, чтобы мурашки не бегали по коже за немецкие страхи.

   О сальных свечках, как о русском народном деликатесе, расскажу анекдот, который, наверное, не одному читателю известен.

   Во время правления Александра I его наместником в Польше был царский брат Константин*. 

   Александр I благоволил к полякам и Великий Князь Константин имел царское задание в Варшаве склонить польскую аристократию на сторону России.

   Константина не нужно было дважды побуждать, он со всей русской серьезностью посвятил себя горячей любви к польке.

   Вскоре наступил на его дворе дух таких сердечных отношений между польским панством и ним, что брат его и не мог желать лучшего.


6


  Когда Константин подумал, что уже все ожидания исполнил, захотел услышать похвалу и подтверждение, что польское панство его усилия с благодарностью признаёт и хотя бы немного его любит.

   Он задумал спросить об этом своего доверенного, Жолкиевского, комика варшавского театра.

   Жолкиевский пришёл к Великому Князю сильно разгневанным.

— «Константин Павлович, — начал свой доклад Великому Князю, — я был свидетелем человеческой низости, которая меня надолго избавит чувства юмора».

— «Возможно, ты уже был лишён чувства юмора, когда стал свидетелем того, что называешь бесчестием. Расскажи-ка мне, о чём идёт речь, может быть, я тебя снова примирю со светом".

— «Не могу». 

— «Стесняешься, тебе стыдно признаться в оскорблениях или несправедливости, которые они тебе нанесли?»

—„О, как бы я был счастлив, если бы оскорбления и несправедливость касались меня! Они, однако, касаются тебя, а источник их — те, которым ты всегда ласково и дружески шёл навстречу и которые тебя за твою доброту отблагодарили мизерной клеветой за твоей спиной».

— «Предполагаю, что  и мне пришел известить, как моя добрая воля подобает зёрнышку между жерновом и колосником. Давай-ка рассказывай без экивоков, что случилось».

— «Я был в компании нашей аристократии и там о тебе, Константин Павлович, абсолютно серьёзно рассказывали, что сальные свечки для тебя являются наимилейшим деликатесом, и что ты бы заболел, если бы хотя бы один день должен был бы остаться без них.

   Придворные пиры проводишь лишь для отвода глаз, только для того, чтобы ими прикрыть настоящую сторону своей гастрономаческой прихоти; но, когда ты в одиночестве, закрываешься от свидетелей снимаешь с себя фрак или мундир переодеваешься в одежды из тюленьих шкур, глотаешь сальные свечки и запиваешь их рыбьим жиром». 


7

   Эта новость для Великого Князя была очень неприятна — он ожидал, что слухи о нём ходят прямо противоположные; но сумел подавить свои впечатления, что ему не всегда удавалось, и подтвердил комику, что эти слухи соответствуют истине.
Сразу же объявил придворный праздник, на который было созвано наивысшая варшавская аристократия; специальная забота при созыве гостей была посвящена наинежнейшим цветкам прекрасного пола.

   Панство съехалось во всей своей красе.

   Каждый считал за счастье, показаться при дворе, пиршество был прекрасным, Великий Князь, по левой руке от которого сидел побратим-комик, расплывался искристым юмором и благосклонностью. Застолье оставалось завершить подаванием сладостей.

   Лакеи открыли серебрянные мисы, а в них — о, горе! — обнаружились те самые сальные свечки. Гости окаменели, но хозяин был ещё доброжелательнее, чем до сих пор.

   Он с аппетитом взял две сальные свечки, одну положил себе, другую — на блюдо Жолкиевскому.

   Положил, порезал на кусочки и ждал, когда возьмут все гости. 

   Грациозная соседка справа от него чуть не упала в обморок, но Великий Князь уговаривал её так настойчиво и ласково, что ей не оставалось ничего иного, как, поддавшись его уговорам, взять сальную свечку.

   Честолюбивые офицеры брали с героической решимостью, политики старались прибавить к деликатесам сладкие улыбки, которые изображали на своих лицах. Уже перед всеми лежало по сальной свечке, но никто из гостей не торопился погрузить её в свои утробы. Одни на неё щурились, другие глаза отводили, но все синели или краснели.


8


   Великий Князь объяснил соседке справа, что блюдо, которым он сегодня потешит дорогих гостей, — его любимое лакомство, и он  готов убить за него, и — если бы хоть на один день остался без сальных свечек — заболел бы. Гости узнали в словах Константина свои собственные, они увидели победную злобу, что просвечивала из его веселых глаз, но все-таки надеялись, что не дойдёт до наихудшего. Ведь, в конце концов, Великий Князь хочет сказать только, что он всё знает о глупых сплетнях! Теперь улыбка исчезнет, Константин Павлович нахмурится, поднимется, загремит и навеки распрощается с гостями, прогнав их ошпаренными.

   Но Великий Князь неожиданно поступил иначе.

   Взял фитиль разрезанной сальной свечки пальцами правой руки и, запрокинув голову, опустил сверху его в рот. Кто имел смелость наблюдать всё это, видел, как свечка у него на языке расплывается, какое необычное и восхитительное наслаждение она доставляет князю.

   Конец! Гостям ничего не остаётся, они должны последовать примеру своего гостеприимного хозяина.

   Жолкиевский поспешил за Константином Павловичем.

   И на его лице объявилось такое же выражение сладкого наслаждения, что придало гостям отваги положить на язык этот дивный десерт. Но лица их приняли иное выражение. Были на них испуг, беспокойство и брезгливость. И ещё надежда на спасение и избавление. Великий Князь сегодня в таком хорошем настроении, ясно, что не доведёт наказание до конца. Но лицо Константина вдруг помрачнело.
Весёлое ехидство уступило гневливому желанию мести.

   Уста его не промолвили, но выразительный взгляд говорил об этом.
 
   Нежные красавицы должны были в отчаянии превозмочь себя и съесть свечку, как и старые генералы, которые ни перед каким врагом не натерпелись столько страхов, сколько перед этой маленькой свечкой.


9


   На другой день Жолкиевский посетил несчастных гостей праздника, которые все, без исключения, лечились от вчерашнего дворцового пиршества. Верный друг Константина Павловича не переставал удивляться:

— «Вам свечка не понравилась? Ведь это же была наинежнейшая конфетка — клянусь!»

— «Ну что Вы! Это была настоящая сальная свечка, как её свечной мастер сотворил».



                * * *


   
   Действительно, однажды российский инженер П. сам мне рассказывал историю из своей жизни о том, как на Западе вполне искренне верят в то, что русские — это восторженные пожиратели сальных свечей.

   Случилось это с ним не в Праге, скорее в Хемнице. Он целый день бродил по окрестностям, а вечером вернулся в отель, имея на ноге мозоль. Приказал, чтобы ему в номер принесли  сало. Кельнер опешил, побледнел, задрожал, не иначе, как если бы он испугался, что ужасный русский за пять минут, сдерёт с него кожу и по потребностям отрежет сала. Инженеру и в голову не пришло, какова главная причина испуга официанта.

   Пятка у него болела, уже не было терпения долго расспрашивать и разбираться, он просто топнул ногой:

— «Да, когда же, наконец, Вы принесёте?"
 
   Кельнер пригнулся, как будто около него ударила молния.

— «Сейчас, сейчас, момент, Ваша милость», — пробормотал запинаясь и выскочил за дверь.

   Через какое-то непродолжительное время вернулся. Принёс на подносе примерно пятину фунта жира и поставил перед инженером, осторожно придвинул нож и вилку, солонку, перечницу, горчицу, уксус и масло.

— «Ваша милость, простите, мы ещё никогда жир не сервировали — не знаем, что к жиру подавать», — извинялся  официант. 

   На следующий день в меню между холодными блюдами было вписано:

— «Порция жира — 2,- марки».


10


Это, случилось с упомянутым инженером в недавние лета, когда каждый состоятельный русский думал, что погрешил бы против своих правнуков, не потратив в Дрездене и в Саксонии несколько тысяч рублей.

   Русские слышали о насмешках западных европейцев и думали:

— «Без причины нас не стали бы ругать. Их отношения для нас должны быть образцовыми и желательными; только в их образе жизни может быть благо и человеческое совершенство», — поэтому и принимали Запад за эталон так горячо, что уже сто лет назад Фонвизин считал своей обязанностью сатирой гнать из своих сородичей эту западоманию.

Если ты наивный добряк, нальют тебе уксуса в чашу и побуждают, и подталкивают: 
«Пей, это вино слаще мёда; и ты пьёшь — чуть не упьёшься, пока кислота тебе утробу пилой начнёт резать. Но не будешь принимать уксус за сладкое вино до самой смерти. Осенит тебя и ты поймёшь, что был обманут и возненавидишь мошенника».
Убедившись, что и на Западе не всё злато, что блестит, и что народы Запада хотели бы за золото продать, русские начали сравнивать свою жизнь с жизнью Запада и обнаружили, что, если у них не лучше, то точно не хуже, и что они также, как и другие имеют право, как и любой иной иметь пристрастия к тому, что является их. 
Но когда кто-то придёт к пониманию, что ему хорошо стоять на своей земле, он не будет стоять на ней так долго, пока ноги не затекут, но рассядется на ней удобно.
Так услышим же русского, который сидя на русской точке зрения наблюдает и оценивает нашу жизнь и наше общество.

Нужно с самого начала подчеркнуть, что ничего так настоящему русскому нет против его понимания, ничего  нет так противного и смешного, как то, что есть чисто немецкое. 


11


   Никто не будит в нём такой жалости, как тот, кто подобен немцу, и никого так не презирает, кто является их добровольным последователем и сторонником. Никто не составляет такой абсолютной противоположности русскому характеру, восприимчивости и мышлению, как немец.

   Мы пристрастились к немецкой морали и образу жизни.

   Тяжёлыми усилиями сбрасываем с себя немецкое политическое ярмо, при этом живём по-немецки, аж до мельчайших деталей.

   Прежде всего дадим слово нашему русскому гостю.

   Александр Александрович — известный учёный.

   Долгое время изучал в Праге чешскую историю и историю литературы. 

   Нельзя сказать, чтобы нас он не знал из собственного опыта, но нельзя его и подозревать в том, чтобы питал к нам какие-либо предрассудки.

Если бы мы ему не нравились, прошёл бы мимо, не обратив внимания, и не утруждал бы себя изучением наших проблем.

Если всё же нас любит и знает, мы обязаны внимательно выслушать, когда он говорит о нас. Такая возможность ему представилась в семейном кругу, где вместе мы были гостями.

Меня попросили, чтобы я высказался об общественной жизни в Праге, но  Александр Александрович меня опередил и бойко взялся говорить. Было бы неприличным перебивать его речь, оставим его, пусть выговорится.

Александр Александрович начал:

— «Пражане живут днём на улице. Вечером и ночью — в пивнушке. Из дома их гонит прежде всего то обстоятельство, что в Праге, как нигде на Западе, нет просторных, свободных и комфортабельных квартир, а во-вторых, пражским семьям не хватает того, что, я бы сказал, святости семьи.


12


   Квартиры в Праге — тесные, низкие, тёмные, при том, что не дёшевы. Русский человек, который любит простор, чувствовал бы себя в подобном жилище, как на каторге.

   Но и пражанину в ней неприятно, хотя настоящей причины он не знает.  Ему в доме постоянно чего-то не достаёт, и это его из дома гонит. Ходит по улицам, как полоумный, как будто ищет вчерашний день, протопчется несколько часов — а куда потом?

   Наверняка, не пойдёт туда, откуда пришёл!

   И идёт туда, где найдёт товарищей по несчастью и окажется в пивной, чем наполнит истину: из-под дождя — под водосток, а из слякоти  — в лужу.

   Чехи чувствуют, что дома им чего-то не достаёт, хоть и не понимают, что бы это могло быть.

   Что делает храм храмом? Алтарь и божество. В старых домах алтарём был семейный камин или домашняя печь, божеством — мать семейства.

   У нас на Руси место камина занимает самовар. Самовар — алтарь русского дома. Вокруг самовара собирается у нас вся семья и её гости. В его утробах что-то таинственно бормочет и пузырится; с его помощью приготавливается волшебный напиток, который развязывает языки и сближает сердца. Намаешься достаточно за пределами дома, бегая по работе: дома же хочешь принадлежать себе, своей семье и друзьям. 

   За пределами дома чувствуешь себя слугой, дома — господином.

   Здесь тобой овладевает совершенно иной настрой мысли: ты безрассуден, как принц, и велик по-королевски.

   Ибо это и есть сласть, быть главой своей семьи и знать её членов, как собственный организм, это сласть, которая в Чехии достанется скорее бедному работяге, нежели богачу!


13


   Семья — основа общества.

   В Чехии семья существует только в физическом и юридическом смысле, в смысле нравственном — не существует. Потому нельзя и об общественной жизни говорить  с высшей, благородной точки зрения.

   Муж, сын, дочь — все члены семьи находятся за пределами её лона.

   Если еще слишком рано в пещеру пивнушки, бродят бесцельно и бессмысленно по улицам, просто, чтобы дойти в один конец, развернуться, и вразвалочку, вялым шагом вернуться. Нигде на свете не видно столько людей на улицах, как в Праге.

   Увидев это впервые, подумаешь:

— «Ого, вот это бойкий город! Какое движение, какая живость!»

   Предположишь, что реальный и духовный расцвет города должен отвечать уличному шуму и роению. Но быстро понимаешь, что движение в Праге только кажущееся, что пражане бродят по улицам бесцельно, по дурной привычке, которую нельзя объяснить или извинить ничем иным, что они в своём доме несчастны.

   Подчёркиваю, что в Чехии господствует образцовое сходство между чехами и немцами в образе жизни.

   На улице Вы это познаете не глазом, скорее ухом.

   Немец ходит с грохотом и криком, даже если он идёт один.

   В этом и заключатся часть апостольской деятельности пражских немцев.

   Когда труба звучит фортиссимо а флейта пианиссимо, кто услышит этот дуэт, тот скажет: «Трубач трубит», — и нежный голос флейты останется без внимания. Так пражские немцы придают немецкий характер столичному городу Чехии. 

   Артериями Праги — две широкие, долгие и прекрасные улицы: Пржикопы и проспект Фердинанда.

   Между ними есть узенькая улочка, называется Фруктовая.


14


   Если бы этой улочки не было, Пржикопы и проспект Фердинанда слились в импозантную красивейшую улицу, какую имеет мало какой большой город. И действительно эта мысль несколько лет назад пришла в какую-то светлую пражскую голову. Чтобы три или четыре городских дома на одной стороне Фруктовой улицы были у города куплены и снесены. В Праге эта идея вызвала ропот, беспокойство и бурление.

   Послушайте, почему.

   На углу улицы Фруктовой стоит дом некоего часовщика, и этот дом должен был пасть жертвой реновации. Это само по себе пражан бы не взволновало.
 
   Но на этом доме установлены большие светящиеся часы, которые пражанам, по улицам не со скоростью комет волочащимся, указывают, когда они должны идти в пивную. 
  
   Пражанин, скорее всего, смог бы жить без головы, но ни в коем случае, без часов Сухого. Эти часы для пражан то же, что для стада колокольчик, призывающий в стойло.
   
   Знаменитые часы указывают седьмой час вечера.

   Толпы шатающихся по улицам вдруг исчезают, как будто их кнутом разогнали.
   
   Когда впервые наблюдаешь эту спешку, думаешь: не иначе, как лев вырвался из зверинца и сожрёт каждого, кто опаздывает.

   Скоро видите на улицах, живостью которых только что восхищались, только редких одиноких пешеходов.

   Магазины ещё открыты, но никто уже не покупает.

   У продавцов началась сиеста, и уста, которые мололи целый день похвалу товарам, ещё двигаются, как автоматы, зевают, а в восемь часов уже все лавки забаррикадированы железными дверями и решётками. Прага как будто вымерла.

   В Помпеях, когда они ещё не были раскопаны, жизни было больше.


15


   Насколько очаровательнее в вечернее время улицы нашего русского города. 

   Столпотворения, правда, на ней нет. Люди передвигаются нормально, размеренно. Быстрые извозчики мелькают по дорогам, развозя людей на вечерние визиты и забаву.

   Лавки закрываются постепенно, как будет любо хозяину, так что движение на улицах сохраняется до 10-11 часов, а может быть до полночи и за полночь.  Многие и не закрываются, только прикрываются. Перед каждой лавкой сидит в мохнатой шубе смотритель, держит в руке колокольчик и время от времени позваниванием предупреждает злого человека, чтобы не смел подходить к охраняемым товарам.

   Что является причиной внезапной спешки в городе, который обычно никуда не торопится и вечно имеет достаточно времени на обеспечение жителей хорошей питьевой водой, на создание канализации, на обустройство еврейского квартала?

   В Праге наступило время, когда все население должно убраться в пивные.

   С педантической точностью, как автомат, каждый должен в привычную минуту усесться на свое привычное место, и никак иначе, как бы от этого зависел порядок мироустройства.

   Кто опоздал считается в обществе человеком необязательным, несолидным, чуть ли не прохвостом.

   Кто же продержался на месте дольше всех, добыл себе славу и почитается за героя.
   
  Если бы чехи так же героически сражались на Белой Горе, как держатся в пивнушках, кем бы мы к сегодняшнему дню были!
   
  Пойдёмте в пражскую пивную и посмотрим, что же туда общественность так неудержимо влечёт. Мы пойдём не в корчму дровосеков, а в прославленную плзеньскую пивную, куда не может отважиться каждый бедняк.


16


   Стоишь перед низкими дверями дома.

   Заглянешь в них и видишь тёмный коридор, остановишься, как вкопанный, и стоишь в неуверенности, правильно ли ты пришёл, не оказался ли ты перед входом в прихожую ада. Пока стоишь и сомневаешься, ударит со всей силы тебе в нос отвратительная, с  навозной ямы хорошо знакомая вонь, исходящая из боковых дверей, сразу за входом.

    Холодный пот выступит у тебя на лице и скажешь себе:

— «Господи Боже, может быть я не должен идти туда, куда ведёт эта дверца?»
   Но тут из полумрака тьмы проблескнёт свет. Вздохнёшь радостно, как будто глаза твои увидели спасительную звезду. 

— «Терпи, казак, — подбадриваешь себя, — атаманом будешь!»
   
   Шагнёшь смело, задержишь дыхание, зажмёшь пальцами нос, раз — два — три — и страшный фронт вони уже счастливо преодолён!
   
   Идёшь туда, куда ведёт тебя свет.
   
   А свет ведёт тебя из коридора в маленькую и низкую келью, мощные своды и зарешечённые окна которой напоминают каторжную камеру для самых опасных преступников.
   
   В камере, на одной стороне, три или четыре стола, за ними — один, стоящий на другом вверх ногами. На другой стороне стоит большой круглый стол, за ним до сих пор никто не сидит. Табачного дыма здесь столько, что токарь мог бы из него нарезать пуговицы, а свет газовой лампы сквозь него едва виден.
   
   Вновь приходящие не садятся за свободный стол, а теснятся за столами занятыми.
   
   Тут впервые понимаешь инстинктивную общительность сельдей, которые тянутся через моря густыми массами, в которых их миллиарды, и этим они как-то обращают внимание наблюдателей на своё жизненное предназначение.
   
   Ты русский, сын вольного, независимого народа, тесноты не любишь и не сносишь. 

   Идёшь за свободный стол и хочешь за ним расположиться.


17


  Ещё не сел, а кельнер уже сообщает:

— „Уважаемый, здесь сидеть не можете».

— «Почему? Ведь нигде места нет!»

— «Простите, это стол штаммгастов — постоянных гостей».
   
   Это, конечно, уважительная причина. Ты, обычный смертный, бегом освобождаешь путь полубогам общества. Богов всегда предпочтительнее наблюдать с почтительного, нежели с близкого, расстояния.

   Поэтому ищешь возможность спрятаться в тесноте за другими столами и думаешь, что знакомство с таким количеством бессмертных, сколько их разместится вокруг большого круглого стола, всё таки стоит этих небольших неудобств.
   
   Боги должны следить за тем, чтобы не потеряться в повседневности, чтобы между ними и земными людьми, оставалась некоторая разница и определённая отдалённость.. Только она могут позволить такое большое исключение из правил и приходить в пивную только около восьми вечера.

   Приходит первый. Человек как человек. Я почти разочарован.

   Но сразу же вам бросается в глаза особое значение, которое он себе придаёт. По нему видно, что свою исключительность признаёт,  уважает, любит и обожествляет. Каждое его движение рассчитано, без размышления он не прикоснётся и к шляпе, и даже ботинки у него поскрипывают самоуверенно.

   Если бы Аписа* запустили в конюшню, не было бы его поведение достойнейшим. Официант учтиво помог ему снять одежду.

   Штаммгаст постоял у своего стула, измерил взглядом общество на другой стороне, дождался его приветствий, ответил на них благородным кивком головы, после чего приподнял фалды своего фрака и уселся.

— «Что бы было, — спрашиваю у своего соседа, — если бы кто-то уже сидел на его стуле?»

— «На это никто не отважится».

— «А если бы сделал это не ведая того?»


18


— «Для этого здесь трактирщик и официанты, чтобы его предупредили».

— «А что, если всё же забудут?»

— «Такого преступления не допустят!»

— «Предположим, что я Вам поверил. И всё же как иностранец я хотел бы знать, что бы произошло, если бы пан штаммгаст, его высокоблагородие, нашёл своё ежевечернее место занятым кем-то другим?»

— «У меня нет таких пустых фантазий, — прозвучал ответ, — точно так же я не могу представить, что было бы, если бы Земля в некоторой точке своей орбиты встретила чужеродное небесное тело».

   Постепенно заполняется и стол штаммгастов.

   Едва один на другого обратит внимание. Сядут и закопаются.

   Без сомнения, вчера вечером что-то произошло, разругались, а сегодня никто не хочет даже начинать разговор.

— «Напиток — добрый», — подчеркнул, после продолжительной паузы, самый говорливый.

— «Крепкий, как хрен», — подтвердил другой.

— «Это гаупт-пиво», — добавил третий, который уже начинал вторую кружку и становился по-пражски шутливым, т. е. чувствовал внутреннюю потребность повторить те же речи, слова, фразы и шутки, которые с автоматической регулярностью, неустанно, на том же самом месте произносят уже многие годы.

   После третьей кружки лица утрачивают яростное выражение, проясняются, становятся человечнейшими.

   У шутника перед собой уже четвёртая кружка, шило в стуле уже не даёт ему покоя, и он начинает шутить.

— «Знаете ли Вы, — спрашивает соседа, — какая разница между слоном и блохой?»


19


   Плутовски улыбается и такая же улыбка водворяется на лицах остальных штаммгастов. Они слышали эту загадку семь лет назад, но то, что остроумно, можно повторить трижды через семь лет и она не потеряет в действенности.

— «Не знаем».

— «Сдаётесь?»

— «Сдаёмся».

— «Слон может блоху раздавить, а блоха слона не может».
 
 Следует гомерический хохот всей компании, которая собралась теперь в полном составе.

   Смехом заражается и вторая половина помещения. Сразу же за всеми столами воцаряется веселье. Один старый анекдот сменяется другим, замшелые загадки сыпятся со всех сторон.

— «Что бы стало, — снова спрашиваю соседа, — если бы кто-то принёс новый анекдот или загадку?»

— «Этого не произойдёт, потому что не подействовал бы на компанию. У нас, чем старше анекдот, тем лучше. Новые нам чужды, мы им не доверяем, как новому блюду, которое нам предложили впервые».

   После пятой кружки анекдоты уступают место политическим дебатам. Дебаты начинаются согласием всех, но уже на шестом бокале выставляет рожки «проклятая славянская разобщённость», как её называют в Праге. После седьмого бокала слышны уже не загадки, а ругань и слова гадкие.

   Лица рдеют святым возмущением от того, что кто-то может иметь иное суждение, глаза метают молнии, правые руки твёрдо сжимают ручки кружек так, что и гуситы жёстче не сжимали рукояток своих булав.

   У иностранца душа уходит в пятки.

   Он думает: «Этих чехов и так мало, сейчас ещё и весь цвет нации перебьют!»


20


   Но ты не знаешь Праги, если так подумаешь. Чехи и немца не обидят, не то что себя. В пивной подстрекать — это польза для здоровья, совращение — упражнение для пивной, как плач — упражнение для новорождённых. Когда твои опасения достигли апогея, гости разом прекращают битву. Ты думал, что боги скоро начнут бой, а они уже после боя. Устало и тяжело дышат. И вдруг — сильнейший удар — сюрприз для тебя — их головы опускаются, хоть их не отрубили. Становится тихо. Глазами ищут предмет, на котором бы остановить взгляд. Наиболее для этого подходят пальцы собственных рук, опухшие и затвердевшие, которые лежат растопыренными в виде индюшачьего хвоста на столе. И думаешь, ты где-то в Китае, между курильщиками опия, или где?

   И тут тебя осеняет. Ты понимаешь, для чего необходима точность автомата, с которой чехи в семь часов вечера отправляются в пивную — для того, чтобы безопасно, ведёнными только приобретённым инстинктом, добраться домой из пивнушки.

   Каждый патриот может себе представить, каково было мне, когда Александр Александрович так изображал нашу жизнь.

   Признаю, что его видение весьма правдиво, а почему бы он должен был молчать о наших недостатках, как будто он связан присягой людям, которые у нас никогда не были и слепо поверят тому, что услышат? Как мне отбить его нападки? Если бы я согласился с его описанием всех сторон нашей общественной жизни, которые он бичевал, это выглядело бы так, будто я его выводы полностью поддерживаю.
Поэтому лучше будет в чём-то с ним согласиться, и на авансцену нашего разговора быстро вывести более приличные стороны нашей жизни.


21


— «Я не отрицаю, — сказал я, — что у нас жизнь пивной несколько переросла семейную и душит её; но нашу общественную жизнь не представляют ни семья, ни пивная, а скорее клубы, которых развелось очень много. Наши клубы — красноречивейшее свидетельство того, как развита наша культурная жизнь, как  наше общество продвинулось и усовершенствовалось».

   На это Александр Александрович:

— «Я тоже немного знаю Ваши клубы, но общественно-полезных из них — мало. Да, я вижу, что для полезных клубов уменьшается пространство, а множатся клубы никчемные, которые стоят в общественной жизни гораздо ниже пивных, и безобразия, которые в противном случае были бы непроизвольными и случайными, образуют систему, тем самым делая её продуманной».

      

   Настоящая цель ваших клубов — удержание чехов в пивных как можно дольше, чтобы они имели всегда наготове материал для личных трений, а при этом в духовной жизни как можно скорее мельчали. Вашим клубам недостаточно того, что для этой «благородной цели» привлекли мужчин, так они стараются усилиться ещё и за счёт женской половины человечества.  Хотел бы думать иначе, но в чём добродетель и достоинство, стать членом ассоциации «Травля», «Собачье ухо», «Подвязка» или подобных!

   Я думаю, даже больше, я убеждён, что такая социальная жизнь может иметь место только в обществе без духа, без идеала, без цели, ведущей к укреплению нравственности».

— «Вы несправедливы к нам, Александр Александрович. Для нас семья слишком узка, и потому мы из неё ушли в пивную;


22


но уже наступила благородная реакция против пивной и наше общество стремительно движется сегодня к настоящему расцвету, имя которому «чешский салон».

   — «Я внимательно наблюдаю, что у вас происходит, и потому не обошёл вниманием и «чешский салон», который вы создали — иначе у вас и быть не может — в пивной. Но, в связи с тем, что там не было так «уютно» как «У Флеку», вы оставили «чешский салон», и уже никому не придёт в голову выбираться из социального дна. Впрочем, ваши страстные попытки создать что-то, что можно было бы назвать салоном так пленительно наивны, что являются безошибочным знаком  том этапе общественной жизни, на котором ещё ничто не испорчено. Хочу сказать, что развитие ещё всё перед вами, вам необходимо только изгнать чужие общественные нравы и устройство и самим вытворить свою социальную жизнь.

   То, что называется и понимается под словом «салон» не означает вершину общественной жизни, как представляют себе чешские писатели, которые уже более 12 лет назад основали «Салонную библиотеку», очаровавшись благими мечтаниями, что «Салонная библиотека» волшебным образом создаст им салон, так же, как иной, имея только ключ от часов, надеется, что и часы ему в карман прибудут. Конечно, вероятность такая существует. Кто имеет боженьку, купит и часовенку, у есть кого часовенка — купит себе и боженьку. Я не утверждаю, что горячими и дружными попытками чешского народа невозможно сотворить нечто такое, что можно было бы по праву назвать при крещении «чешским салоном».
 

23


   Сотворить чешский салон всё же легче, чем чешское государство.

   Только вначале бы осмелился указать вам на то, что салон и в больших литературных и художественных центрах означает упадок литературы и искусства, и я не советовал бы вам сразу при зарождении высшей культурной жизни заботиться о её крахе или  уничтожении.  Там, где есть литературный салон, есть и продажные литераторы, есть кумовство и интриги, существует подчинение интересов искусства интересам общественным, есть и компрометирование возвышенных целей искусства личными целями.

   Передайте чешскому писательскому сообществу посыл от меня: оставаться верными последователями своих предшественников, будить, просвещать и побуждать свой народ к добру, и делать это при любых условиях, в которых вынужденно существуют, и не требовать от народа того, чего нет ещё и в зародыше.

   Что касается меня, то я, как русский и славянин, знающий, что в Чехии достойно похвалы, не скрываю, что чешские писатели периода национального пробуждения мне импонируют своими внутренними ценностями больше, чем сегодняшнее ваше писательское поколение. Те свой народ идеально любили, и были готовы ради него пожертвовать всем; эти от своего народа отчуждаются духовно и социально, но при этом для себя от народа требуют всего — благодарности, признания, славы и, да, чешский салон».

     Александр Александрович вошёл в почти святой раж.

     На минутку замолчал, после чего добавил:

— «Я глубоко убеждён, что корень всех ошибок и недостатков, которые вы, новые чехи, имеете, коренится в деятельности ваших пивных.


24


     Они губят всё ваше общество, сделали его плоским, отняли его идеалы и серьёзность, а вместо них наступили бесцельность, минутный бред за кружкой пива, который вы и сами осуждаете, называя его с насмешкой «соломенным восторгом», и нередко встретите в Чехии такую фривольность и цинизм в святых для народа вопросах, что иностранец над ними только ужасается и определяет их не иначе, как глубокая социальная болезнь. Когда вы снова вернётесь в семейный круг, где, в конце концов, также можете пить своё неизбежное пиво, достигнете совершенного исправления и в литературе, и политике.

   Ваши писатели и издатели почти каждый год настойчиво просят публику, чтобы она поддержала литературу. У народов образованных и жизнеспособных такого просто не может быть. Литература должна быть потребностью публики, должна быть хлебом, или, выражаясь в чешских понятиях, пивом публики.

   Публика, чтобы покупала книги, должна иметь в них потребность.

   Ваша аудитория иногда определит очень чувствительную проблему, купит книгу об этом, но даже её и не откроет. Этим она не помогает литературе — книга купленная должна быть прочитана.
 
   Но на чтение чехам не хватает времени. Днём он должен работать по профессии, а вечером обязан направляться в пивную. Когда же ему читать книгу? А уму, увядшему в пивных испарениях, не достаёт гибкости. Видно, чехи физически не имеют времени на чтение. Возвращайтесь из пивной в семью! У вас даже политика после этого станет лучше. В пивной вы как на ладони, каждый может вас видеть и слышать. Вы, спорящие в пивной о своих политических взглядах, либо открываете все свои карты, либо утрачиваете откровенность.


25


   Если же хозяйка пивной — холуйская тётя, то случается, что и настоящее мнение человека подавляется прямо в душе и он никак не проявится. Не говоря при этом о героизме».

   Было бы избыточно приводить здесь наш дальнейший разговор.

   Мои реплики и доводы читатель и сам может дополнить.

   Я только хотел Вас познакомить с русским взглядом на нашу жизнь.

   Нет необходимости устранять сатиру из речей Александра Александровича и оставлять только намёки сдержанной критики.

   Запад также не сдерживается в критике, говоря о русских.

   Тот факт, что общественному или, собственно, семейному устройству жизни русского человека принадлежит преимущество над нашим, доказывается наилучшим образом тем, что наши земляки на Руси быстро приспосабливаются к русской организации общества и наслаждаются ею. Конечно, не все. Некоторые так консервативны, что на правильную колею, которую им навязали немцы, никогда не станут. От наблюдательного взгляда иных не скрылось то, что русская семья не всегда делает из человека ангела. В улье легче, нежели где-нибудь ещё, плетутся романы. Женщины кокетничают, мужчины играют в карты. Ну, и пусть кокетничают, пусть играют!

   От обычных людских недостатков и наклонностей семья не избавит, достаточно того, что количество их уменьшится и они приобретут правильное направление. Но не может быть и спору о том, что одухотворённая  поэзия может зародиться только в семье.

   Когда русский говорит о жизни в западных странах, где правят немецкие нравы, он не прикрывает косметикой теневых сторон жизни. Мы, по их мнению, не умеем комфортно жить, не умеем отапливать  дом, не умеем одеваться.
 

26

 
   Русские любят жить в квартирах просторных, отапливают их так, что воздух нагревается во всех комнатах одновременно и равномерная теплота удерживается постоянно. В квартирах, так организованных, и зима радостна. Они умеют и любят пользоваться комфортом. Летом большие русские города пустеют, большинство переезжает за город, в деревню, к лесу, на море.

   По мнению русских мы и обуваться не умеем, не можем защитить ноги от воды и холода, и, тем самым привлекаем к себе многочисленные простуды. Невозможно отказать в том, что российские калоши являются не просто солидным произведением ремесла, но и необходимым предметом цивилизованнейшего человека. Если в Европе судят о степени цивилизованности по комфорту, по тому, как мы живём, одеваемся, едим, развлекаемся, то не можем обойти оценками и того, как мы обуваемся. Русские, без сомнения, обуваются так, что на достоинства их обуви можно положиться.

   Резиновые калоши в дождливую и ненастную погоду охраняют ботинки от воды, и, при этом, они так прекрасно изготовлены, что с виду не увеличивают ногу, а ботинок обтягивают, как перчатка.
   
   Их обувь свободна, красива, долговечна, при этом, правда, в 3 — 4 раза дороже, чем у нас. Когда Европа начнёт цивилизовываться от России, то русских обувников у  нас будут обхаживать, как министров.

   Очень смешным русским кажется наше титулование. Титулы мы повторяем за каждым словом. Не удовлетворяемся титулованием почётным, но титулуем ещё и по профессии и по должности.

   Они же каждого, и Царя, называют по крестному имени и по батюшке.


27


   Родовые или предписанные титулы — ни разу, для этого тоже используются только имена, и простой мужик обращается к царю: «Ваше Величество, Александр Александрович, прошу тебя...» и подобно.

   Такое обращение придаёт русскому обществу непринуждённости, доверительности и семейности, и его преимуществ нельзя переоценить.

   Многие думают, что семейная жизнь и в России возьмёт своё, когда русские будут вести более трудную борьбу за жизнь. Что сегодня они живут слишком хорошо: ездят в гости, проводят дорогостоящие балы. Мне же кажется, что это пророчество не исполнится никогда. Гостеприимство русских выглядит так, что гостю в России всегда рады и хозяин не обижен.

   Они не откармливают гостя аж до горла, как чехи, но и не смотрят на него, как будто за ужин его уже купили, как немцы.

   Примут тебя гостем, подадут, то что имеют — это может быть только хлеб с солью или же чашка чая.

   Семейная жизнь на Руси поддерживается распорядком дня.

   Утром русский человек выпивает чашку чая, в 11 часов завтракает, обедает в 4 — 6 часов. Полуденное время, наиболее подходящее для работы,  не тратит понапрасну, как это заведено в нашем распорядке. Вечером идёт на чай к друзьям и знакомым, в театр, на развлечения.

   Как мы видим, русские живут неплохо.

   Мне же осталось только защитить русских от немецкой клеветы о безмерном употреблении в России крепких напитков, особенно водки. Не видел между русскими большего количества пьяных, чем где бы то ни было в другом месте; и, если бы в иных странах правительства так же сурово следили за чистотой пшеничной водки, у них было бы наполовину меньше причин бороться с ней.


28


   Так же как мы боимся  русской водки, так и русскому человеку страшным и губительным представляется наше пиво.

— «Наше счастье, — говорил мне один русский, — если мы останемся верны водке и чаю; как только начнём хлестать пиво — разрушимся физически и духовно, как немцы».

   Он пожалел меня; не сказал: «как Вы — чехи».


                Примечание переводчика


* Апис — священный бык в мифологии древнего Египта. Он по вечерам становился мужем богини неба Нут, которая каждое утро рожала его же, но уже младенцем.

** «У Флеку» — легендарная пражская пивная.


                * * *