Переводы хизри юсупов - принятая молитва - поэма

Принятая молитва (Поэма)



ПОСВЯЩАЕТСЯ РЕПРЕССИРОВАННЫМ ПРИ СТАЛИНЕ


Настал черед, и брат двоюродный.
Сиражутдин, пошел служить.
Два долгих месяца он не писал родным
И вот письмо передо мной лежит:

ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Салам, мой брат! Прости, что я так долго
Сибирской весточки тебе не посылал.
Все хорошо. Здесь ночью воют волки.
А днем «зека» ведут лесоповал.

Я сторожу «на зоне» заключенных
В таежных, Богом проклятых лесах.
Но не делю на белых или черных
Людей сидящих – им судья Аллах.

Здесь клуб есть. Часто на досуге
Аккордеон я заставляю петь.
Концерт устроил как-то с другом,
Он шлет тебе сердечный свой привет»

Я даже не успел ему ответить.
Когда письмо второе получил.
В начале, как всегда, родным приветы,
А вот конец безмерно поразил:
 
ПИСЬМО ВТОРОЕ
«Салам, мой брат! Я даже и не знаю,
С чего свое письмо к тебе начать,
Со мной история произошла такая,
Что слов не в состояньи подобрать.

За почерк не вини меня, братишка.
В смятенье дух мой, и дрожит рука.
Я не читал такого даже в книжках
Я даже думал – тронулся слегка.

Вчера ходил с друзьями в клуб на танцы,
Лезгинкой нашей веселил ребят.
Чтобы лучше знали дагестанцев.
И не заметил, что полы скрипят.

Потом, когда ребята стали вместе,
Крича «Арс а!», выплясывать со мной
Пол старый провалился в слабом месте
Мы в подпол рухнули, что раньше был тюрьмой.

Проклятья, стоны, крики. Темнота.
Я вдруг ларец нащупал на полу.
Наружу выбрался – в руке находка та.
Друзья смеются: - «Заработал на балу!»

А дальше… Дальше я решил открыть
Ларец со всех сторон одетый в пыль,
Резьбой знакомою затейливой покрыт.
В нем свиток пожелтевший был.

Аджама шрифт увидел я, мой брат!
Слова даргинские родные узнаю.
Стал все листки письма перебирать.
Волнуюсь – на ногах едва стою.

Там подпись: - «О Аллах! С мольбой
Я обращаю лик к Тебе! Письмо Сиражутдина
Из Дагестана» – Неземная боль
Пронзила сердце – дедушкино имя!

Я ведь ношу его! Шатаясь, как в бреду.
Я перечитывал из царства смерти строки.
Казалось мне, что не переведу
Своим друзьям без чьей-нибудь подмоги.

Но Бог помог – услышали они.
Что донесли до внука строчки деда.
И командир сказал: - «Им нет цены.
Езжай домой, родне покажешь это!!!

Братишка! Отпуск дали мне.
Я снова горы и родных увижу.
Ты подготовь их. О письме
Пускай заранее они услышат…»

Я дочитал письмо. И целый день
Был сам не свой. И вспоминал былое.
Весь путь нелегкий… Омрачала тень
Воспоминанья мрачною тоскою:

Я вспомнил армию, как «кандидатом» стал
В ряды марксистов жаждуя попасть…
Пред партсобранием предстал
Уже в селе родном… Поиздевались всласть

Партийцы надо мной. Один из них
В лицо мне бросил: - «Внук врага народа!
Ты в партию стремишься? Я – не псих.
И голосую однозначно – против!»

Тут потемнело у меня в глазах,
И слов других уже не слыша.
Я вышел в дверь толкнув в сердцах.
Да так, что птицы взмыли с крыши.

Одной лишь матери поведал о беде.
« - Зачем тебе, - она меня спросила, -
Компартия? – Так много черных дел
Она служа Шайтану натворила…»

И вот теперь я должен эту весть
О дедушке всем близким сообщить.
Ведь может бабушка ее не перенесть.
Как боль нежданного известия смягчить?

Я только маме рассказать решил
О том, что написал мне брат.
Она ,узнав, почти лишилась сил.
Присела на кровать и принялась рыдать.

«Как бабушке твоей об этом сообщить?
Ведь лопнет с горя мать моя!»
Потом, придя в себя, смогла решить,
Что выход может подсказать родня.

Собрались все, кто близок, стар и млад.
 И долго им пришлось решать.
Кто сообщит ,что привезет мой брат.
И общий выбор пал на мать.

Услышав весть, старушка не смогла
Сдержаться, дом заполнив плачем.
Но скорбь ее чуть смягчена была –
Приехал внук, нам облегчив задачу:

Ведь гостя надо было привечать. –
Гостеприимство для горянок свято.
И перестала бабушка рыдать,
Обняв руками старческими брата.

Рукопожатья. Здравицы и смех. –
Берет свое и радость встречи.
Окинув грустным взглядом всех.
Ларец взяла она и стихли речи.

К губам его старуха поднесла.
Поцеловала крышку и открыла.
Белей бумаги бабушка была.
Когда к щеке тот свиток приложила.

И плач вознесся к гулким небесам.
И скорбным эхом горы отвечали,
И словно плача с ней ,окрестные леса
Печально кронами кудрявыми качали:

ПЕРВЫЙ ПЛАЧ:
«О, тигр могучий! Не свершив греха.
Ты без вины был сделан виноватым.
Ларца полуистлевшего труха
Взамен тебя – не возместит утраты!

Мой лев бесстрашный! Ты, не согрешив,
По жизни шел, творя добро всем людям.
Уста твои собою заменив.
Ужель вещать теперь бумага будет?

Глаза, читавшие Коран святой
Отдал земле сырой навеки!
Ужели этот ларь полупустой
Искупит слез моих соленых реки?

О, мудрый нарт мой! Годы ты отдал.
Стремясь познать премудрости науки.
Ужель, учась, ты, мой джейран ,мечтал
Лишь шрифт египетский оставить внукам?»

Вдруг обернулась бабушка ко мне.
И свиток протянула осторожно:
- «Читай, сынок! Горю я, как в огне,
А голос твой на дедов так похож!»


ПИСЬМО ДЕДУШКИ

В чужом селе меня схватили двое, один огрел прикладом по спине. За спину руки заломил второй подлец с лицом злорадным. И повели меня, стволом ружья, как клячу, понукая, в тюрьму, где множество таких, как я, вины не знавших, сидело рядом. И не было средь них ни трусов лицемерных, ни подлецов. В одном углу лежал мой брат родной Расул. В другом сидел джигит известный – из Киша Ахмед. И хмурое лицо Его встает пред взором внутренним поныне…


Стон сдавленный вдруг бабушка издала.
Он перешел в негромкий плач.
Будь сердце даже из металла.
Оно пустилось – бы от этой боли вскачь.

ВТОРОЙ ПЛАЧ
«Во времена Николая – имам джамаатской мечети.
При власти Советской – начальник родного села.
Белоказаков прогнавший, родимый мой, где ты?
Смерти река безвозвратно тебя унесла!

В муиринских селениях рать кунаков имевший,
В сургинских аулах имевший тыщи друзей.
Взглядом одним покорявший красивейших женщин.
Ты гордился мой тигр,  родословной своей.

Но твой род не сумел своей силой тягаться.
Со сварой чиновничьей – всех «замели»
Захребетники, лизоблюды, жулье, тунеядцы.
Козыряя «законом», стерли с лица земли.

Мой терпеливый дружочек, кто же тот ворог.
Что тебя погубить постарался тогда?
Ты, мой милый, не знаешь, как памяти дорог
Каждый миг до того, как тебя отобрала беда…


- «Бабушка, родимая, потерпи.
Пока дочитают это письмо!»
Слезами платка уголок окропив.
Внучка промолвила тяжело.

- «А где взять терпенье, дочка моя?
В горе оно сгорело дотла.
Нету его. Сгорела и я
Как уголь под днищем котла

Сгинул твой дедушка ни за что.
И без вины виноватым пропал.
Глаз моих свет, живший мечтой.
Вдруг «элементом враждебным» стал.

Опустошив наш уютный дом.
Исполнители все унесли –
Гвозди из стен, карниз над окном.
Даже вешалку «загребли»!

Через неделю и дом целиком
Отняли – жалкий спектакль:
«Первый аульский аукцион» –
Продан семейный очаг!

Оба несчастных сына моих
Спали со мной на земле.
Тридцать холодных ночей я их
Вести опасалась к сестре…»

Паузы миг улучив, я решил
Чтение возобновить.
Чтобы никто не перебил.
Чтобы не смог остановить:

Я осознал тогда в чем святость нашей жизни. Впервые оценил, как значима семья
Как дорога жена. Как сладостна свобода – бесценен каждый миг, прожитый без цепей.
И начались фальшивые расспросы. Мне все припомнили, когда-то сказанное ждет. Все наизнанку вывернув… Сказал однажды: - «Хакимам красть я не позволю».  У них звучало: «Всех убью хакимов!» Вот потому-то оказался я «врагом народа»! Тогда билет свой партизанский я достал – уважат, думал… - «Я воевал без передышки за власть Советов!» – в ответ ухмылки… Но лопнуло мое терпение, когда сказали мне: - «Ты вор бесстыжий!» Чернильницей в лицо я запустил сказавшему такое, второму табуретом дал «В роду моем не сыщите вы вора!» – впервые я на крик сорвался. «Ведь воры – вы, перед Аллахом не ведающие срама! И вам гореть в аду!» Помощники явились. Меня избили… Тягаться в силе с ними я не мог… Неделю целую, не в силах шевельнуться, лежал я на полу тюремном… Помог братишка оклематься, и выздоровел я тогда для новых мук…»

Снова тонким стоном
Застонала бабушка.
Плачем монотонным
Всех беря нас за душу:

ТРЕТИЙ ПЛАЧ:
«Надевши тулуп, годекан согревавший.
Неужто, мой сокол, замерз ты в тюрьме?
Сапогами хромовыми полировавший
Улочки сельские ,ты сдался-ль зиме?

На кладбище места не поимевший,
Где ты головушку, князь мой, сложил?
Ты, даже раз согрешить не посмевший.
Сгинул в Сибири, как будто не жил…»

- «Мама не плачь! Дочитаем родная!» -
Дочь прикоснулась к дрожащей руке.
- «Доченька, знаю об этом одна я,
Сколько ночей отдала в дань тоске!

Первым он был в селе «сельсоветом»,
И проработал хакимом пять лет.
Был справедливым и честным. На свете
Плохо его поминающих нет.

Но оказалось, что слишком набожен –
Знает Коран, и сместили его.
Стали хозяйничать те, кто поплоше,
Лишая людей работящих всего.

Пашни, политые праведным потом.
Скарб, инвентарь и запасы зерна. –
Стал вдруг врагом, кто умеет работать, -
Все отняла молодая страна.



Дед ваш вначале пытался бороться
С неучами, с голозадой ордой.
Но осознал, что моральным уродцам.
Власть подарил новоявленный строй.

Чтобы концы хоть как-то с концами
Сводить, он торговую лавку открыл.
Но живо обобран был подлецами. –
Советы лишали орлов наших крыл.

И после того, в долг залезши по уши,
Три швейных машинки «Зингер» купил.
В маленькой комнатке, темной и душной,
Белье и одежду без отдыха шил.

С братом родным они вместе трудились
Только два месяца. – Прикрыли артель.
Два «Зингера» сброд, власть имеющий, вынес.
Один лишь упрятать дед в подпол успел.

Дедушка так заработать стремился,
Чтобы семье не пришлось голодать, -
Землю в аренду у друга – бускринца…»
Запнулась бабуля и стала рыдать…

Я поскорей, задрожавшим вдруг голосом,
Чтенье продолжил родного письма.
Хоть и двоились в глазах строчек полосы.
Хоть и казалось, что грудь мне тесна:

ЗАПИСКИ НА ПОЛЯХ ПИСЬМА:
Даргинцы не зря говорят: «Тягаться с медведем в поедании груш – гиблое дело»
Отец говорил: «На мужчину может свалиться любая беда, но он должен остаться мужчиной»
Дума: «Я – словно сын Ибрахима, предназначенный для жертвоприношения…
Может, Аллах пошлет Джабраила, чтобы спасти меня? А вдруг, я смогу вернуться к любимой семье?!»
Вопрос: «Семнадцать лет назад Али-Гаджи Акушинский сказал: - Между большевиками и нами нет разногласий. Мы готовы сотрудничать с ними и сумеем договориться об этом… Только пусть они не трогают нашу религию… Что сказал бы уважаемый шейх, узнав о людях уничтожаемых большевиками, в особенности об массовом уничтожении представителей религии? А может, он знал о грядущих испытаниях для людей веры?»

ПИСЬМО:
«Собрались трое, к ним нас привели. Они на нас и не взглянули… Оговорили всех. Оклеветали и трижды воздух сотрясли решеньем. Так и закончились допросы наши. Из пальца высосав грехи, всех нас, на волосок закон не преступивших, «врагами» нарекли… А утром отвели на моря брег, чтобы посадить в вагоны голубые. Нас было триста. Жалобные стоны повсюду разносил приморский ветер. С ужасным грохотом подъехал поезд, и в вагоны грязные как хлев, нас запихнули словно в улей пчел. От тесноты трещали ребра…  С издевками и бранью нецензурной один вагон забили женщинами. Их дюжие охранники пинали, как собак. Картины мерзостней не видел я. Овчарок лай. Охраны крики. Ругань. Плач – казалось, что настал День Судный. Вдруг голос женский песню затянул, вмиг тишину пугающую вызвав:

ПЕСНЯ:
Будто в пятничный день азан
Я безгрешна. Ужель повезут в Сибирь.
Словно найдя у меня изъян?
Как же жесток этот мир!

По соленой равнине железный конь
Везет нас в Сибирь в кандалах…
Поверни же обратно! Пылает тоской
Сердце мое, милосердный Аллах!

Хоть и чиста, как священный Коран.
Хакимы меня оболгали в Киша.
И осудили. В Уральских горах
Тело мое покинет душа…

На смерть осудивший меня человек.
Чем пред тобой виновата? –
Не прерывала ничьей жизни бег,
Не покушалась на брата.

Кровью ничьей не пятнала себя.
Что же со мной – как с убийцей?
Мир покидаю супруга любя,
Крыльев лишившейся птицей.

Если погибну в Уральских горах.
Кто твоим «кровником» станет?
Утонешь, злодей, в материнских слезах, -
И женщины мстят в Дагестане.

С грохотом поезд тронулся, и песня заглохла печальная… - Наша сельчанка – вздохнул удрученно Ахмед. – Украли хакимы зерно у колхоза, и на нее, безотцовщину, кражу списали…»
 

ЗАПИСКИ НА ПОЛЯХ ПИСЬМА:
Мустафа из Мекеги говорит: - «Бессовестный человек, если не станет подлецом, станет, при случае, или палачом или зверем». Нельзя не согласиться…
Магомед из Герга сказал:  - «Однажды бык главы нашего села оказался на чужой пашне. Глава зарезал его, а мясо раздал сельчанам. Когда нет жесткого порядка, люди часто превращаются в зверей». И с этим я согласен, но пусть сгинет порядок нынешних хакимов!
Для молитвы: - Всевышний Аллах! Пусть всегда пребудут в наших горах и мекегинская честь и гергинский порядок!
Вопрос: - Почему же в нашей стране человеческая жизнь и гроша ломанного не стоит? А ответа нет…

 
ПИСЬМО:
И дни начались, что чернее безлунной, беззвездной, тягучей, как патока ночи. И ночи, с которыми рядом померк бы и ад. Дни и ночи смешались, одним непрерывным кошмаром насилуя мозг. Продували нас ветры, мы мерзли от голода. И Азраил, Ангел смерти, пожинал свою страшную жатву сполна. Годами казались два месяца, что мы в пути провели. Бескрайние шири снегов мы прошли, и конвой нас привел в глушь бескрайнего мрачного леса. Хоть и ныть никогда я не смел, но сказать я хочу: - Конвоиры не знали пощады, жестоки, как дикие звери, нас считали как скот, погоняя стволами… Рубим лес мы в холодной Сибири, как деревья мы падаем сами – без еды и тепла, из трехсот дагестанцев осталось нас тридцать… Говорят, что два года уже мы в Сибири. Весь в лохмотьях и струпьях смердящих, как пес… Сколько раз вспоминал я тебя. Твори нежные руки – я их видел во сне…»

ЧЕТВЕРТЫЙ ПЛАЧ:
- «Сокол мой, еженедельно
Прическу поправлявший!
Милый мой, трижды в день
Усы аккуратно равнявший!

Так ладно и так красиво
Черкесску свою носивший.
Так важно и горделиво
По годекану ходивший!

Неужто и вправду в лохмотьях
Ты умер, как голодранец?
Ужель с необмытой плотью.
Закопан, не как дагестанец?

На синих просторах Сибири 
Ужель ты нашел свой конец?
О чем ты мечтал уходя из мира?
Как принял тебя Верховный Отец?…»

 
В звенящей мертвой тишине
Людьми согретой комнаты
Кричали взгляды близких мне:
- «Читай скорей же дальше ты!»

ПИСЬМО:
«… Третий год…  Все кто были со мной – отошли… Брат Расул – среди них. Двое нас земляков – лишь кишинец Ахмед нынче рядом. В яму сбросили десять худых, словно высохших тел. Я на корточки сел, чтобы брату «Йа Син» прочитать. Конвоир меня сзади прикладом – в лазарете очнулся лишь я. Там сдружился со мною Иван – конюх наш. Сколько раз он от смерти спасал нас, овес принося… - Книги пишу – рассказал мне Иван – и стихи, и рассказы. «Половинка» моя настрочила в «контору» письмо – и попал я сюда. О тебе когда-нибудь тоже хочу написать…  Он бумагу однажды принес и чернила – Пиши! Может быть, даст Аллах прочитать твои строки твоим одиноким, без папы оставшимся детям.

ЗАПИСКИ НА ПОЛЯХ:
Иван сказал: «Бог сотворил человека, чтобы он верил в добро. Потому мы должны верить. Если человек не верует, жизнь застынет, лишится обновления»

Ахмед говорит: «Я всегда вижу один и тот же сон: Будто я огромное дерево. И вместо ног – корни. Они высыхают, и я постепенно умираю, превращаюсь в бревно…»

Для молитвы: «О Аллах! Помоги сохранить мне надежду и веру в добро! Если жизнь отнимаешь, смягчи мою боль, о Владыка!»

Вопрос: «Разве человек – не зверь? Если не зверь, то почему он может так жестоко издеваться над себе подобными, и над всякой неразумной тварью, братьями нашими меньшими?… Иван больше не принесет бумагу и чернила… - Он погиб…»

ПИСЬМО:
«Всевышний Аллах, если примешь молитву, одно я хочу попросить: - Не пошли испытанья другому, чрез которые мне перейти довелось! Всемогущий Господь, пусть письмо мои дети прочтут, но пускай никогда не узнают, по чьему наговору я здесь. Я стерпеть  в этой жизни смогу все, что Ты ниспошлешь, лишь бы детям вражда не досталась! О великий Аллах, милосердный Владыка! Не отвергни молитву мою!… Дорогие, любимые, милый дети! Если это письмо вас найдет, знайте: - Отец невиновен! Счастья дни коротки оказались…  Простите, не смог написать о тяготах всех – как суметь описать то, что люди безвинные гибнут. Как суметь воплотить на бумаге, что нутро человечье собаки грызут? – Так ушел наш Иван, наши жизни бесстрашно спасавший… Если правду толкуют нам здесь – сможем кровью себя «оправдать» – мы с Ахмедом уходим на фронт. Защищать от фашистов Отчизну… Не осталось листов уж, родная, и чернил больше нет. Вам свободную, счастьем богатую жизнь, мои дети, желаю…»

Не успела бабушка вновь зарыдать.
Мой сын вдруг приемник включил.
И песнь зазвучала, заставив молчать. –
Каждый к мелодии слух обратил:

«По соленой равнине железный конь
Везет нас в Сибирь в кандалах…
Поверни же обратно! Пылает тоской
Сердце мое, милосердный Аллах!».