Далила

Далила
Повесть

Первая глава
 
«Далила? Кому пришло в голову такое название?» спросил Владимир Петрович (ВП) широко и уверенно шагая по длинному белому коридору лаборатории в сопровождении сравнительно небольшой свиты из телохранителей, секретарей, ассистентов, ну и, конечно же, руководителя проекта, директора лабораторией Новейших технологий, и нескольких научных сотрудников, которые занимались непосредственно проектом «Далила», а потому удостоились находиться теперь в свите ВП. Надо сказать, что ВП не нуждается в представлении, но предпочитает оставаться анонимным героем этого скромного и короткого литературного произведения. Позволим ему это. Все могут, как поется в старой песне, короли, «и судьбы всей земли вершат они порой», но вот такой роскоши, какая есть у нас, простых смертных – погулять по улице, раствориться в толпе, сходить в магазин – такой величайшей роскоши у них нет. За все надо платить, и за высокое положение – плата тоже высока. Так что, еще раз, позволим ВП хоть на этот раз остаться неузнанным, вдали от критики и покушений, равно как и венков славы. А если кто и узнал его, то... просто делайте вид, что не узнали. Мало ли на свете ВП?
«Это все Аркадий Гаврилович выдумывает», - объяснил директор Лаборатории, с трудом поспевая за широко шагающим ВП. – «У нас хотя и, понятное дело, конъюнктура, и соперничество, но этот проект по праву принадлежит Аркадию Гавриловичу, и никто из нас, смертных, на него не посягает».
ВП улыбнулся. Ему понравилось это признание. Он уже давно понял, что директор Лаборатории – никудышный ученый. Зато он и не играл в эту роль, а оттого атмосфера в коллективе была в целом здоровая.
«Далила – это такое образное указание на историю Самсона и Далилы», объяснил Аркадий Гаврилович, руководитель проекта, высокий и сутоловатый старый академик советской еще закалки. Впрочем, его внешний имидж с трудом походил на профессорский, поскольку волосы профессора Левашова, тонкие и уже редеющие, были аккуратно причесаны назад и переходили в довольно длинный хвостик. Это делало профессора Левашева похожим скорее на иностранца, чем на профессора советских времен. «И в первую очередь – это указание на ключевую техническую особенность нашего проекта», заключил он.
В этот день у ВП было приподнятое весеннее настроение – ему удалось только что закончить одну затейливую игру, которая, как он знал, давала сразу несколько козырей другим более важным играм, которые ему приходилось вести. И чтобы отметить эту маленькую победу, ВП решил нанести визит в Лабораторию. Он давно уже на побаловал себя ею. К тому же, это был его долг, его работа. Все было его работой. Даже развлечение.
У ВП эта Лаборатория была на особом счету – в каком-то роде это был для него большой и дорогой магазин игрушек, первым пользователем которых мог быть, если бы только пожелал, он сам. Ведь хотя он давно вырос, ребенок в нем все же остался, и даже в последнее время разыгрался, только вот игрушки изменились. На смену самопалам и велосипедам, которые в детстве с ребятами собирали из выброшенного на помойку лома, пришли игрушки, которые существовали в единственном экземпляре, игрушки, над которыми годами трудились исследовательские лаборатории и институты.
Но, конечно, это были не просто игрушки – это были технологии, которые должны были опережать технологии других корпораций и даже стран, а потому – обеспечивать умелому игроку превосходство в целом ряде игр. Раз в неделю ему на стол клали папку с грифом «Совершенно Секретно», в которой давался краткий, на одну-две странички, отчет о работе над некоторыми ключевыми проектами – над новыми, и над теми, работа над которыми продолжалась иногда десятилетиями, но иногда давала резкие прорывы. Так было и на этот раз.
Они зашли в большое лабороторное помещение в центре которого стояло кресло похожее на те, что стоят обычно в парикмахерских, с сушкой для волос. Только сама «сушка» была в несколько раз больше обычной, а от кресла в разные стороны расходились толстые кабели, а все остальное пространство Лаборатории наполняли гигантские ультра-современные компьютерные блоки, способные за считанные минуты перерабатывать чуть ли ни всю накопленную в мире электронную информацию. Но в этой лаборатории компьютеры подключались не вне, а внутрь человека.
«Уникальность, нет, прямо скажем – гениальность этого проекта заключается в том, что мы смогли найти такое подключение к человеческому мозгу, которого не мыслили себе даже фантасты», объяснял тем временем директор Лаборатории. «Проблема считывания головного мозга состоит в том, что ученые снимают всего лишь самую общую, примитивную картину.  В то время как нам удалось напрямую связаться практически с каждым участком мозга, и считывать информацию одновременно с десятков и сотен тысяч ключевых участков – пересечений всех крупных электро-магнитных магистралей головного мозга».
«И подсказка пришла к вам из истории Самсона и Далилы», улыбнулся ВП. «Сила Самсона была в волосах, а она выдала Самсона врагам и обрезала его волосы. Коварная женщина», добавил он, оглядев участников проекта.
«Вот!» - подхватил директор Лаборатории. – «И сила нашего проекта – в волосах. Мы обнаружили, что каждый волос – это как проводок, ведущий непосредственно к мозгу. И каждый волос – это своего рода антена, связанная с четко закрепленным участком мозга, магистральным пересечением нейронных путей. Если грубо сказать – то обыкновенный электрод, подсоединенный к головному мозгу, способен услышать и считать с него серию ядерных взрывов, происходящих в мозгу, как на солнце, постоянно, в то время как электрод, закрепленный за каждым отдельным волосом, способен считать... шорох ветра, шепот губ...»
«Да вы просто поэт», - улыбнулся ВП. - «Ну а на что на деле способна эта машина? Я так понимаю, вы не стали бы меня звать, если бы это ни было что-то особенное. Как я понял из вашего краткого отчета, вы нашли способ восстанавливать в человеке память?»
«Мы нашли нечто гораздо большее», - отозвался Аркадий Гаврилович. «Мы нашли способ проигрывать в сознании человека его память. Всего, что человек когда-либо видел и слышал, читал или даже думал. Все это записано в нас каким-то образом. Мы еще не поняли, находятся ли все эти записи внутри мозга или вне его, в том поле, которое он образует... я в этом не силен, я занимаюсь больше вопросами внутримозговой деятельности».
«Это как клауд-компьютер, когда железо служит всего лишь в функции получателя», - пояснил один из более молодых сотрудников. – «И если обычные электроды это облако видят лишь в качестве помехи, для нас оно – безбрежное информационное поле».
«Которое мы научились читать», подытожил Аркадий Гаврилович.
«И вы можете мне это продемонстрировать?» - спросил ВП глядя в упор на академика.
«Мы сочтем это для себя честью», - ответил тот.
«Хорошо, я жду, демонстрируйте».
«Но... Как вы хотите, чтобы мы это сделали? Мы можем продемонстрировать вам, как работает машина. Мы можем посадить за нее любого человека и настроить его память на любой день, любой даже час его жизни, и этот день и час проплывет перед его памятью – как наяву».
«Вы так говорите», - внимательно посмотрел на него ВП, «как будто вы и сами не раз совершали на ней путешествие в свое прошлое?»
«Какой бы я был ученый, если бы я не проводил опыты на самом себе», - ответил тот.
«И как вам?»
Старый профессор посмотрел на ВП и глаза его вдруг затуманились слезами.
«Я... я не могу вам этого описать... Это... это как будто ты опять побывал там... Нет, это что-то большее, это... ничего на земле не может сравниться с этим».
ВП внимательно смотрел на него и кивнул.
«Я верю вам, профессор. Вы можете подключить к ней меня?» скорее скомандовал, чем спросил ВП.
«Вас??!!»
В одно мгновенье Лаборатория наполнилась как будто электричеством. Все и без того были сосредоточены и напряжены, но последняя ремарка ВП все таки застала их врасплох. Начальник охраны что-то стал нашептывать на ухо ВП, секретари стояли в полной рассеянности, директор Лаборатории демонстртивно схватился за сердце.
«Дело в том, что мы еще в начальных стадиях проекта... Мы еще не знаем, каковы могут быть последствия... И столько еще не исследованного», заговорил он, заглядывая в глаза ВП.
«А вы, Леонид Петрович», - обратился к нему ВП, - «вы сували туде», - он указал на сгусток проводов над креслом, - «свою голову».
«Нет, что вы,» - испугался тот. – «Мы еще не знаем всех возможных последствий...»
ВП перевел взгляд на профессора.
«А вы что скажете, Аркадий Гаврилович? Это так же опасно, как отдаваться в объятья прекрасной Далилы?»
«С медицинской точки зрения мы пока не выявили никаких побочных последствий. А вот каковы могут быть психологические последствия для человека такого путешествия во времени – мы предсказать не можем...»
ВП шагнул к креслу.
«Что я должен сделать?» спросил он, глядя в упор на сотрудников. «Только давайте быстрее», он бросил взгляд на циферблат своих часов. «У меня сегодня еще одна важная встреча».
«Если позволите», - сказал профессор, - «я бы советовал вам хотя бы отменить эту встречу».
«То есть как?» - ВП бросил на него острый взгляд.
«Видите ли... Интенсивность воспоминаний и сопровождающих их эмоций может быть такова, что вы потом не в состоянии будуте какое-то время прийти в себя... И еще, многое зависит от того, куда вы отправитесь... Или куда попадете... Наша машина еще не совершенна, и иногда мы попадаем не в тот день и час, в который метили, а то и не в тот год... Технология поиска временных координат еще очень несовершенна»
«Хорошо», - согласился ВП, усаживаясь в кресло. «Я отменяю все сегодняшние встречи...» - он глянул на секретаря, пожилого грузного человека в толстых очках, и тот моментально достал специальный телефон и отошел в сторонку. «Только вот волос у меня не так много», улыбнулся ВП. «Хватит на воспоминания?»
«Более, чем хватит», - кивнул один из сотрудников.
«Тогда начинайте», - уверенно сказал ВП. «Только...» - он оглядел всех присутствующих, «мне не слишком комфортно, когда вы тут все на меня уставились. Ну-ка, выйдите все отсюда – кроме сотрудников Лаборатории... Да, да, и охрана тоже, все идите... Ждите за дверью. Кому говорю?»
Теперь в помещении остались только четыре сотрудника, которые уже приступили к своим обязанностям и разбудили Далилу. Двое сотрудников занялись волосами ВП – расчесывая их, обрабатывая какой-то тонко пахнущей жидкостью.
«Это для того», пояснил старший научный сотрудник, «чтобы изолировать волосы друг от друга... Это в тясячи раз повышает и без того уникальные свойства машины... Наши ограничения теперь – если они вообще имеются – только в скорости компьютеров и в наеме новых коллективов математиков...»
«Вы можете иметь все, что вам понадобится для этого проекта, Аркадий Гаврилович», - уверил его ВП.
«К сожалению, это не так,» - горько улыбнулся тот. «Есть вещи, которые не так легко приобрести. Такие, как опытные и талантливые кадры... Мы потеряли дв, а то и три поколения элементарно подготовленных научных сотрудников. Работать не с кем. В такого рода проекте нужен большой водоем кишащий исследователями, талантами... А таких людей где найти? Но все же, то, что мы сделали – это вот чисто за счет таких сумасшедших людей как все наши сотрудники».
«Мне не в первый раз быть в кампании сумасшедших», - великодушно заверил его ВП.
Он почувствовал, как его волосы всколыхнулись наверх – это сработала сортировочная станция, которая притянула волосы силой вакуума наверх и кончики волос в течении нескольких минут захватывались высокого разрешения матрицей-рецептором, которая считывала сигналы и изолировала их в раздельные каналы. От этого голове было даже приятно – создавалось приятное натяжение, и ВП даже почувствовал, что от волнения у него вот-вот побегут по телу мурашки.
«Через несколько минут», - доложил руководитель проекта, просмотрев данные считывания. «Мы готовы будем отправить вас в ваше прошлое. И хотя, как я сказал, пока мы еще редко попадаем в день, и даже в неделю и месяц, точность все увеличивается, и мы со временем надеемся довести ее до минут и секунд».
«А что, Аркадий Гаврилович», - поинтересовался ВП, - «может эта Далила читать мои мысли?»
«Она способна и на большее», - сказал руководитель проекта. – «В будущем она сможет озвучивать и визиуализировать вашу память и ваши мысли».
«Неужели это возможно?» - тихо сказал ВП.
«Это только вопрос времени, притом, как кажется, не слишком долгого. Но все же даже это не идет в сравнение с тем, что уже создано – той способностью видеть свое прошлое, которую дает вам машина. Я пока ничего из этого не увижу. Только ваш мозг сможет это увидеть и расшифровать – для него это будет совсем не проблема. Для меня же это будут всего лишь тысячи и тысячи диаграмм, расшифровка и совмещение которых заняли бы при современных наших возможностей несколько лет. Только для того, чтобы увидеть и записать несколько секунд памяти. Но технологии меняются в геометрической прогрессии, и нам недолго осталось ждать».
«После того, как мы закончим – вы должны будете сразу же уничтожить все полученные данные», - заключил ВП.
Профессор кивнул.
«И что же мы будем делать с такой технологией?» - поинтересовался ВП. У него, конечно, были и свои мысли по этому поводу, но он хотел услышать мнение руководителя проекта.
Тот замялся.
«Видите ли... Вам, как никому другому, дано понимать, что одну и ту же технологию можно использовать, чтобы собирать камни, или чтобы их разбрасывать. Я бы сказал...» - он перешел на шепот, как будто боясь быть услышанным даже своими сотрудниками, - «что тот, кто будет владеть этой технологией, тот будет владеть всем.... Только вот на счастье это, или на горе человечества – этого нам наука не скажет...»
«У нас все готово», - доложил помощник руководителя.
«Итак, в какое время, в какой день своей жизни вы хотите направиться?» - академик смотрел на ВП с таким видом, как будто знал, что сейчас того ожидает какое-то чудо.
ВП вынул из бокового кармана пиджака маленький блокнот, черкнул в нем что-то золотым пером и с расстояния показал профессору. Тот посмотрел на дату, кивнул, не выдавая никаких эмоций, и ввел ее в компьютер.
«Вы можете остановить нас в любой момент», - сказал он.- «Только дайте знать. Если, вдруг, будет некомфортно».
«А бывает и такое?»
«Всякое бывает... Не всегда мы можем гордиться собою... Скажите, когда будете готовы».
ВП глубоко вздохнул и выдохнул.
«Начинайте».


;
Вторая глава

Первое, что он почувствовал, были узкие, успевшие натереть ногу ботинки. Потом проснулись запахи. Запахи весны, которая, как ему казалось, давным-давно безвозвратно ушла, запахи пробудившейся Невы, клейкий горький аромат новоявленных зеленых листьев, сладковатые запахи его лака для волос и польского одеколона, и даже резковатый запах его новых кожаных ботинок, которые он в тот день в первый раз обул.
И посыпались, как из рога изобилия, деревья, птицы, прохожие, мосты, дома, автомобили давно уже канувшего в Лету дня. Но вот теперь этот день выплыл из Леты, как ни в чем ни бывало, и заполнил собой, как Нева заполняет наводнением, чувства и мысли. ВП не мог поверить своему счастью, и его сердце пережило такую же сладкую и щемящую боль, как и в тот день, который, оказывается, никуда и не уходил, и теперь предстал перед ним в своей простой полноте.
ВП не знал, чему ему больше удивляться: тому, что он видит и чувствует, или тому, как он мог все это забыть, усомниться даже в том, что ничто никуда не уходило, что каждый день, должно быть, как сей день, для Бога? Как можно было что-то в жизни забыть? Вот же оно все, вся жизнь раскинулась перед ним.
Но теперь, видя, ощущая себя в прошлом, переживая занова свой каждый шаг, свой каждый вздох, он еще и помнил, и знал то, чего не знал и не мог знать тогда. Он знал теперь, что они, великие ходоки, обойдут в этот день пол Питера, и что будут целоваться в беседке, и что он купит ей не только мороженое, как собирался, но промотает остатки денег на атракционах в парке,  и до конца месяца останется на мели. И он знал теперь, что его ждет за каждым поворотом судьбы, и что через год, и через много лет. Разве мог он тогда подумать, пацан, ранимый и чувствительный, тихий и упрямый, но такой же неотесанный, как и все советские пацаны. Пионеры и комсомольцы по утрам, а вечером, может, и хулиганы. Сам он хулиганом не был, скорее боялся их, но боялся ровно настолько, чтобы задуматься о сдаче. Он почему-то не мог никак заставить себя ударить другого мальчика, пусть даже и хулигана, в лицо, а потому пошел в дзюдо. Чтобы никого не бить.
Он с удивлением подумал, вспомнил, почувствовал, что она была красива. Может, не такой яркой красотой, какой позднее наградят его женщины. Но увидев ее сейчас такой, какой она была, он даже приятно взволновался. Узнав вкус славы и победы, он будет думать – ну что он в ней тогда нашел. Ан, нет. Теперь он понимал себя. Он и сейчас хотел бы обнять ее бежевую кофточку, погреться в ее теплых, таких родных и понятных глазах, запустить руки в ее пшеничные волосы... Нет, и это было не зря. Не напрасно было!
Вдруг, он вспомнил что-то, и весь напрягся, ожидая. В тот день, в который он попал (хотя метил он совсем в другой день, но теперь это было не важно) с ним не произошло ничего удивительного. Если только не считать того, что они тогда так поглощены были друг другом, так легко и непринужденно болтали, так высоко парили в своих праздничных, весенних облаках, что совершенно потом не помнили, и никогда не поняли, как они прошли в кино без билета. Дело в том, что они не собирались проходить в кинотеатр без билета – на то время они еще не успели просадить всех денег на атракционах. Они зашли в фойе кинотеатра, все также смеясь и болтая, поддевая друг друга и разжигая. В кино они, собственно говоря, пришли лишь затем, чтобы можно было целоваться на задних рядах. И этот их план с успехом осуществится. Но теперь он смотрел за собой, и за нею, и дышал давно забытым запахом давно закрытого городского кинотеатра, смотрел на забытые афишы давно уже сошедших с экранов фильмов, и думал – как же все получится?
И вот, доболтавшись, пока последняя парочка в очереди взяла в окошке билет, они, спохватившись, побежали. Но побежали почему-то не к кассе, а прямо в ту дверь, где стояла проверяющая билеты тетя. Они подошли к двери и, мило улыбнувшись тетечке, прошли в дверь. Потом он пошел в мужской туалет, а она в женский, и они встретились в фойе, и купили мороженого, и только в конце сеанса, нацеловавшись до одурения, вдруг одновременно подумали о том, как они сюда попали, и где их билеты. Теперь он знал ответ и на этот вопрос. Не знал он только, по прежнему, почему так вышло? Ведь у них не было на уме кого-то обмануть. И почему их так вот пропустили? Ах, молодость...
Много раз за тот вечер, за ту ночь глаза ВП туманились от слез, а иногда его бросало в смех, как в кашель. Но при этом он и не забывал, кто он, и где он. Было уже далеко за полночь, когда, посмотрев на часы, он подал знак профессору, и тот отключил машину. Мгновенно, как будто их и не было, исчезли и старый Питер, и ласковый майский вечер, и она, и он, такой молодой, смешной и неуклюжий. И глупый, очень глупый – так он говорил себе много раз в тот вечер, когда в его жизни вдруг встретились и побежали вместе – прошлое и настоящее.
Профессор как будто тихо чему-то улыбался. ВП внимательно посмотрел на него, но не увидел ничего, кроме радости, со-радости понимающего, пережившего человека – той радости, которая так редка теперь среди людей.
- Вы попали... туда, куда хотели? Хотя бы в год попали? – тихо поинтересовался он.
- Удивительно, - прошептал ВП, вместо ответа. – Это – превыше всего, что можно было ожидать.
- Вы – удивительно твердый человек, - констатировал профессор, качая головой и продолжая отсоединять ВП от приборов. Его ассистент уже спешил с расчесткой и зеркалом. – Когда я первый раз сел в это кресло – я плакал, как ребенок.
- Должен признаться, я вас понимаю, профессор, - согласился ВП. – Я сам был на грани... И вообще, слишком много всего, чтобы сейчас говорить об этом.
- Да, да, я вас понимаю, - согласился профессор. – Вам надо время прийти в себя.
- Да, мне надо время, чтобы прийти в себя. А как у вас со временем, профессор?
- У меня? – не понял тот.
- Ну, сегодня – понедельник, уже вторник, - сказал ВП, глянув на свои часы. – Можете вы, как Винни Пух, сказать мне, что до пятницы вы совершенно свободны?
- Ну, - улыбнулся профессор, - вам я точно могу это сказать.
- Тогда так, - подытожил ВП, - я вас приглашаю к себе в гости.
- Вот как? Когда же?
- К утру будем, - сказал ВП, доставая телефон и нажимая на кнопку. – В секунду пустая было лаборатория наполнилась свитой, которая теперь уже не казалась такой маленькой. – Продолжая аналогию с незабвенным Винни Пухом, кто ходит в гости по утрам...
- Тарам-парам, парам-тарам, - задумчиво подытожил профессор.
- Правильно, - кивнул ВП. – Тот поступает мудро.
Внутри вертолет оказался совсем не таким шумным и грубым, как казался снаружи.  Ступив на борт летающей крепости ВП, профессор одновременно вступил в красиво отделанное компактное помещение, украшенное цветами и со вкусом отделанное инкрустрациями и вставками из редких сортов дерева. Пока элегантная бортпроводница устраивала профессора в мягкое кожаное кресло и предлагала список напитков, вертолет незаметно поднялся над землею и понесся над ночной Москвой. Такого зрелища профессор еще не видел. В сопровождении четырех вертолетов они неслись на низкой высоте над верхушками новых московских небоскребов, переливающих разными цветами в ночи, плывущие, как гигантские океанские лайнеры, по морю огней.
Аркадий Гаврилович, хотя всю жизнь прожил в Москве, как-то и не замечал этих новых зданий, и теперь с удивлением глядел на них, как бы думая – откуда они вдруг взялись? Он вообще давно потерял связь с окружавшей его жизнью – с того самого времени, когда все перевернулось в его мире, а вслед за этим – и во всей стране. В 1990-ом его жену насмерть сбил автомобиль – когда она переходила дорогу. То ли водитель был пьян, то ли подростки украли автомобиль и катались, но машина не остановилась на красный свет и пронеслась со скоростью более ста километров в час, подбросив Марину высоко в воздух. Когда к ней подбежали люди, она уже не дышала. На том закончилась его старая жизнь счастливого семейного человека.
Потом начался развал страны, развал науки – всего того, что еще связывало его с жизнью. Многие из его коллег уехали в те годы за границу, увозя с собой десятилетиями накопленные высокотехнологичные разработки одной из ведущих Лабораторий мира. Они потом прекрасно устроились в американских научных корпорациях и быстро встали в ряды американского высшего среднего класса.
Которые, как он, остались, в основном быстро споили себя и рады были покинуть этот мир. Но его Бог наградил слабым желудком, и пить, ни вина, ни водки, у него просто не получалось. Может потому он и бросился спасать те крохи, которые остались в Лаборатории после отъезда большей части ее сотрудников. И пытаться сохранить Лабораторию от закрытия. Чего только ни приходилось им для этого делать. Даже картошку несколько лет сажали с сотрудниками на подмосковных эксперементальных полях, принадлежавших Лаборатории с хрущевских еще времен. Платить было нечем, и сотрудникам давали картошку и кукурузу.
Но потом настали другие времена. А тот день, когда в Лабораторию впервые ступила нога ВП, стал поворотным днем в ее истории. Изменилось все бувально в один день. Появились средства. Появилось оборудование, которого не могли дождаться годами, и даже такое, о котором не могли и мечтать. Проекты, отодвинутые на самый задний план, запыленные годами и десятилетиями бездействия, вдруг получили новое бытие. И хотя вернуть Прошлое было уже нельзя, Аркадий Гаврилович с головою ушел в работу над тем проектом, который он стойко пронес через все эти годы. И вот теперь пришли первые плоды.
Профессор почувствовал, что на него смотрят, и оторвался от окна. Напротив него сидел ВП. Он успел уже переодеться в удобный вельветовый костюм. В правой руке у него дымилась чашка с чаем. Рядом с ВП бесшумной тенью опустился в кресло грузный секретарь.
- Хотите чаю, профессор? – спросил ВП, и видя его нерешительность добавил. – Это особенный чай. Он укрепляет силы. А нам с вами нужно еще много сил.
Бортпроводница налила профессору ароматного чаю.
- Привозят мне с Тибета, от одного моего друга, - пояснил ВП. – Ему уже больше ста лет, а все равно он меня, дзюдоиста, на лопатки уложит. Этот чай он сам собирает, и о его составе никто кроме него не знает, - заключил он.
Профессор отхлебнул горячего чаю. Чай был терпкий, немного горький, но уже первый глоток как будто встряхнул его, тронув слегка за плечо. Он отпил еще глоток. Несмотря на поздний час и усталость, он почувствовал, как силы возвращаются. Ему стало веселей. Общество ВП не страшило. Вертолет летел бычтро, но ровно. Огни Москвы начинали редеть. Они вылетели за город.
- Великолепный чай, - признал Аркадий Гаврилович.
Счастлив ли он был? Горд? Хотя он был теперь, впервые в жизни, как-то отмечен, попал на вершину славы, его жизнь все же клонилась к закату, и об этом у него не было сожалений. Скоро он встретится с той, с которой он все имел, и все потерял. Скоро он отдохнет от этого мира, который он все меньше и меньше понимал, и с которым его так мало уже связывало. Все бесчисленные бессонные ночи, проведенные в работе, и каждая минута свободного времени, и каждая калория его энергии – все было отдано этому проекту, машине памяти. От него больше ничего не осталось. Он устал. И принимал происходящее со спокойным отношением усталого человека, которому скоро пора уже отчаливать от этого мира.
- И самое главное – не подстегивает, не истощает, не обманывает организм, а наоборот – укрепляет и питает, - продолжил ВП нахваливать чай. - Если вам понравился, я вам отсыплю. Только на одном условии... Даже не пытайтесь найти, из чего же он сделан. А то ведь у вас наверняка есть друзья в лаборатории, которые занимаются молекулярным анализом. Не надо. Я обещал человеку, что не буду докапываться, вот и предупреждаю вас.
Профессор кивнул.
- Конечно. Тем более, что в долгожители я все равно не стремлюсь.
- Это вы сейчас так говорите, - продолжил ВП, отхлебывая еще чаю. – Вам кажется, что вы уже все сделали, профессор. Но на самом деле все только начинается.
Профессор удивленно посмотрел на него.
- Я знаю, что это хороший чай, потому что я знаю человека, который мне этот чай собирает, - продолжил ВП, будто бы и не говорил ничего о том, что все только начинается. - Но, скорее всего, секрет этого чая умрет с его создателем. Но это случится еще не скоро, - улыбнулся он.
- Но почему все-таки он не хочет поделиться своим рецептом с миром? – поинтересовался профессор. – Ведь это многим бы помогло.
- Он сказал мне однажды: «Нет такого знания, такого благодеяния, которое бы люди ни превратили в беду. И чем большее дается знание, тем в большую его обратят беду».
Профессор молча пил чай. Он и сам часто думал о том, о чем сказал ему ВП. Он давно признался себе, что после смерти жены он работал над машиной памяти отнюдь не для какого-то абстрактного блага этого непонятного ему, все более грубеющего и тупеющего человечества, но только для того, чтобы от этого человечества куда-то спрятаться.
А когда машина наконец начала работать, он окунулся в нее с головой, как окунается дрожащий, промозглый человек в горячую ванну, о которой так давно мечтал. И больше уже он из нее не вылезал, и не собирался. Разве что на время. Он хотел только одного – жить и умереть в своей памяти. И ему это почти уже удалось. И хотя сегодняшний день вырвал его на какое-то время из прошлого, поднял на высоту жизни, о которой мало кто мог и мечтать, он уже с нетерпением ждал, как наркоман ждет дозы, когда он вернется к своему детищу, когда его волосы приятно натянутся, будто приглаженные ее милой рукой, и тогда он снова окунется в свою юность, в Арбатские дворики, в их счастливые ночные прогулки по всея Москве, их прижатые друг к другу тела в самом раннем поезде метрополитена, который нес их, продрогших и счастливый, домой.
- А вот скажите мне, профессор, - обратился к нему ВП, - ваш проект, ваше детище – ведь это великое благодеяние?
Профессор ждал этого вопроса.
- Я согласен с вашим чайным другом, - ответил профессор. – Это благодеяние. Великое благодеяния. Но оно же может стать и проклятием.
- Проклятием? Вот как?
- Именно так, - заговорил профессор взволнованно. Он уже давно думал об этом, но поговорить ему было не с кем – не кому было довериться. – Даже на уровне считывания мыслей и памяти эта машина способна превратиться в смертельное орудие. Обладатель этой машины, если к тому же он обладает еще и большой властью,  обретает такую силу и такое знание, которые по праву принадлежат одному лишь Богу.
- Но разве вы – Бог? – внимательно посмотрел на него ВП.
- Я использовал машину – да и если признаться честно, и строил ее – в первую очередь для самого себя. Моя память принадлежит по праву мне, и только мне одному. Да, я могу разрушить себя своей памятью, могу уйти в нее целиком из этой жизни – но это моя память. Мое разрушение. Если это и грех – это не такой тяжкий грех.
- Понимаю, - кивнул ВП. – Мне бы тоже не хотелось, чтобы кто-то лез в мою память. Но мне хотелось бы все-таки узнать подробнее – в чем вы видите опасности этой машины? Ведь не только из-за волос вы назвали ее Далилой?
Профессор усмехнулся.
- Это правда, - сказал он. – Эта машина – как коварная Далила. Она может дать ласку, может дать почувствовать свою силу – но она же может и лишить человека силы.
- Каким образом?
- К примеру, стимулируя определенные воспоминания и подавляя другие, - отозвался профессор. – Таким образом у человека нарушается естественное соотношение между личностью и памятью – если только эти два понятия вообще можно разделять.
- Как это случилось с вами? – спросил ВП, пристально глядя на профессора.
- Я этого и не скрываю, - согласился профессор. – Впрочем, вы первый, кто меня об этом спрашивает.
- Вы вовсе не выглядите жертвой Делилы, - заверил его ВП. – Скорее, в отличие от Самсона, вы более разборчивы в своих отношениях с дамами. В том числе с Делилой.
Профессор с удивлением посмотрел на ВП. Тот, как будто, читал его мысли. Ведь именно любовь к женщине стояла за всей этой странной машиной. И только в ней он находил себе покой.
- Это потому, - ответил профессор, - что я сам выбирал свои воспоминания.
- Вы можете, если хотите, поделиться своими воспоминаниями со мной, – предложил ВП.
- В них нет ничего такого, что могло бы вас заинтересовать. Самая обыкновенная жизнь. Любовь. Молодость.
- Да-а-а, - протянул ВП. – Ничего такого. Любовь... Молодость... Вот и я сегодня там побывал. Такой глупый...
И, обхватив руками голову, он закатился то ли веселым, то ли истеричным смехом. Когда он отошел, наконец, от смеха, на глазах его были слезы. Профессор понимающе смотрел то на ВП, то куда-то вниз и влево, вспоминая что-то, и губы его тоже расползлись в улыбке.
Теперь за окнами не видно было огней. Вертолет несся над лесом.
- Мы уже скоро прибудем, профессор, - сказал наконец ВП. – Вас разместят в гостиничном номере. Все, что вам нужно, или чего сердце пожелает – требуйте. Вам пришлют секретаря, который будет исполнять любые ваши поручения. От вас же требуется сейчас одно – чтобы вы отдохнули, и чтобы завтра вечером, когда у меня будет время, мы могли бы посидеть в тишине, может у речки, у костра. Потому что нам надо еще об очень многом переговорить, профессор. А послезавтра, или завтра ночью, если пожелаете, вас доставят домой. Хотя мне, честно говоря, хотелось бы подержать вас у себя немного подольше.
- Но почему? – удивился профессор. – Я чрезвычайно скучный собеседник. Неужели вам со мной может быть хоть сколько-то интересно.
- Интересно, профессор, очень интересно, - заверил его ВП. – Вы сделали то, во что мне тяжело было бы поверить. И если бы не мой сегодняшний опыт... – Он помолчал, глядя в окно, за которым показались огни сигнальной башни. – Я еще не знаю, что мне самому теперь делать с собой, с вами, и с этой машиной. Но первый шаг я уже сделал.
Профессор посмотрел на него вопрощающе.
- Я навел справки, - сказал ВП, кивая секретарю, который вмиг исчез. – Еще до того, как приехал к вам вчера. Относительно вас, разумеется, и относительно других участников проекта. Так вот, Аркадий Гаврилович, боюсь огорчить вас, но у вашего проекта оказалась утечка. Кто-то – мы стараемся выяснить, но пока не знаем – кто-то, возможно даже из ваших сотрудников, передавал сведения нашим конкурентам за рубеж. К сожалению, это правда.
Сердце профессора екнуло и заболело. ВП заметил в нем перемену.
- Мы знаем, профессор, что в этом нет вашей вины. Но теперь, кроме светлой мечты, нам придется иметь дело и с достаточно мрачной реальностью. По расчетам наших специалистов аналогичная машина будет произведена на Западе в течении самое большее полугода. И, уверяю вас профессор, те, в чьи руки попали разработки – вовсе не мечтатели и романтики, как вы. Они – практики. Они сделают все, чтобы превратить Далилу в боевую машину.
Профессор обхватил голову руками и стал раскачиваться, как маятник.
- Вам плохо, профессор? – поинтересовался ВП. – Вам нужен доктор?
Профессор замотал головой.
- Спокойно, спокойно, Аркадий Гаврилович, - ВП положил теплую ладонь ему на спину. – Да, у нас увели первоклассного скакуна. Но мы не будем подавать вида, будто мы знаем. Тогда у нас есть шансы победить и в этой игре. А что это будет за игра – об этом, уважаемый Аркадий Гаврилович, мы подумаем с вами завтра. Спокойной ночи.
ВП поднялся и ушел в другой салон, а вслед за ним удалился и секретарь. Вертолет мягко коснулся земли, лопасти замедлили и остановили свой круговорот, и в салон ворвался свежим ночной, но уже с привкусом утра, лесной воздух. ВП и его мини-свита первыми шагнули в бодрящую утреннюю свежесть. Вдали, над темным еще лесом, разливалось подмосковное утро.

;
Третья глава

Профессор Левашов не сразу понял где он, когда проснулся. Парчевые шторы были плотно задернуты, но по их краям в комнату сочился белый свет дня. Он приподнялся на локте и огляделся по сторонам. Комната была вся деревянной, и даже под потолком проходили толстые струганные бревна. Ходики на стене показывали время: половина второго. Профессор вспомнил – он в гостях у ВП.
Он снова закрыл глаза, вспоминая ночной полет и разговор за чаем. Неужели это все правда? Неужели секретные данные просочились? Как это могло служиться? Кто? Он мысленно перебрал в голове всех своих ближайших сотрудников – их было всего пять, пять человек, плюс директор Лаборатории, которые знали, чем они на самом деле занимались. Работали с ними по временам и другие специалисты, но их доступ к информации был сильно ограничен. Профессор не хотел сейчас думать ничего плохого ни о ком из своих сотрудников, многих из которых он знал многие годы.
Он поднялся в широкой деревянной кровати стряхивая с себя дурные мысли, как стряхивают дурной сон. То ли из-за настойчивой, усыпляющей вибрации вертолета прошлой ночью, то ли от чая, которым потчивал его ВП, то ли от свежего воздуха, но к своему удивлению, он прекрасно выспался. Оттого, наверное, и чувствовал он себя очень хорошо.
Он встал и прошелся по дому. Это был небольшой деревянный сруб, состоящий их двух комнат и ванной с туалетом. Вся мебель была сделана из дерева, в простом и добротном деревенском стиле, но и не без привкуса элегантности.
Он прошел в ванную комнату и, подумав немного, решил вместо душа принять ванну. Тем более, что такой красивой и просторной ванны, к тому же с окошком прямо на луг, за которым виднелась блестящая на солнце речка. Он долго сидел в ванне, смотрел в окно, на не меняющийся деревенский пейзаж, и передумывал свои думы. Много лет он думал все об одном – о Далиле. Даже и ночью почти все его сны были поглощены работой над нею. И мыслями о ней.
Когда он вытирался пушистым белоснежным полотенцем, в дверь тихонько постучали.
- Минутку, - крикнул он, накидывая длинополый махровый халат, который казался еще белее, чем полотенца. – Да, да, - отозвался он, быстро взглянув на себя в зеркало и оправляя свои длинные растрепанные волосы. Они не делали его привлекательнее, и он не искал привлекательности, но его волосы связывали его с жизнью прошлой, настоящей, и скорее всего и будущей. Его редеющие, грязновато-седые волосы были для него тем же самым, что для Самсона его тяжелые космы.
В дверь бесшумно прошел молодой человек, чье обличие и повадки безошибочно указывали, даже такому несведущему в этих делах человеку, как профессор Левашов, что это – официант.
- Простите, профессор, если причинил вам какие-то неудобства, - говорил он. – Меня зовут Виктор. Я ваш официант. Что бы вы хотели себе на завтрак?
Молодой человек, конечно, хорошо знал, что было уже время обеда, но говорил о завтраке – как бы ставля себя на место своего клиента.
- Если вы задрудняетесь, - подсказал он смутившимуся от неожиданности профессору, - то у нас есть ориентировочное меню. Вот оно.
С ловкостью фокусника он вытащил откуда-то цветной буклет и протянул в руки профессора, который теперь растерянно листал это меню.
- Если вы сейчас не готовы – просто нажмите кнопку, вот там, на столе, и я приму ваш заказ, - предупредительно заметил официант.
- Скажите, Виктор, - неожиданно для самого себя ответил профессор, возвращая меню молодому человеку.  – А можно мне то, что кушал сегодня на завтрак ВП?
Виктор приятно улыбнулся, и сказал:
- У него очень простое меню. К тому же сейчас пост. Вы понимаете?
- Да, я все понимаю, - кивнул профессор, хотя о посте знал смутно. – Я хочу точно такое завтрак, если возможно, конечно.
- Конечно, возможно, - улыбнулся Виктор дружески. – Каша будет буквально из того же котла, что и ВП. Только... только мы его обычно называем здесь просто – босс.
- А что, - поинтересовался профессор. – Босс уже встал?
- Я не могу вам ответить на этот вопрос конкретно, - с той же приятной улыбкой ответил официант. – Но, как правило, во сколько бы он ни ложился, к этому времени он уже точно на ногах.
Профессору послышался легкий намек в его сторону, который, впрочем, был вполне заслуженным. Наверняка этот молодой человек с раннего утра дежурил около его двери, ожидая признаков жизни. Профессор поблагодарил молодого человека и тот вышел, бесшумно закрыв за собой дверь. Профессор тем временем поспешил одеться.
Но не успел он еще затянуть галстук, как в комнату опять постучали.
- Войдите, - отозвался профессор.
В комнату вкатилась блестящая серебром тележка, прикрытая белой скатертью. Ее толкал тот самый Виктор. Вслед за ним в комнату вошел еще один довольно таки молодой человек с короткой бородкой, в свитери и джинсах, и в толстых очках.
- Здравствуйте, Аркадий Гаврилович, - сказал он. – Меня зовут Николай. Я ваш личный секретарь и ассистент. По всем вопросам пребывания в нашем Лесу, как называется наш лагерь, а также по любым другим вопросам и нуждам я имею честь вам служить.
- Самое главное, Николай, скажите мне, когда состоится моя встреча с... боссом?
- Не скоро еще, Аркадий Гаврилович, - успокоил его Николай. – Это хорошо, что вам удалось, кажется, хорошо выспаться. Дело в том, что у нас тут образ жизни вечерний и ночной. Поэтому, хотя и и не берусь сказать наверняка, я бы сказал – не раньше десяти. Вечера, разумеется, - улыбнулся он.
- Ну, разумеется, - кивнул профессор. – Вы присядите? Попьете со мной чаю?
Виктор к тому времени уже успел накрыть на стол. Благо, это было не сложно. Н астоле оказалась блестящая кастрюлька с кашей, тарелка, несколько ломтей хлеба, баночка меда, тарелка с лесной земляникой, чайник, стакан, и еще один стакан с желтоватым содержимым.
- А что это? – спросил профессор Виктора, указывая на стакан.
- Перепелиный яйца, - ответил тот. – Десять штук. Разболтанные, разумеется. Прекрасный источник белка и витаминов.
- А-а-а, - протянул профессор, присаживаясь за стол, и указывая секретарю тоже присесть. – Я люблю яйца.
- Мы все здесь их любим, - улыбнулся Николай, опускаясь в такое же как и у профессора плетеное кресло. – Умный выбор.
Виктор ушел, предупредив, что если все же профессору захочется еще чего-то, он может всегда нажать на кнопку, и он явится. Профессор благодарственно кивнул ему головой и пригубил гоголь-моголь.
- А вы давно здесь... у босса работаете? – поинтересовался профессор.
- Второй год, - лаконично ответил тот.
- Нравится?
- Конечно нравится, - признался Николай. – С такими интересными людьми встречаешься, что и не думал никогда. Только вот имен не могу называть даже своей жене.
Он достал из портфеля компьютер и поставил его на стол.
- Это ваш компьютер, профессор. Вы его потом с собой заберете, и сейчас можете пользоваться. На нем есть интернет и все, что вам может понадобиться. Только вы уж, пожалуйста, не связывайтесь ни с кем, то есть – не говорите, где вы находитесь.
Профессор кивнул.
Николай встал и подошел к шкафу.
- Здесь, - сказал он, открывая дверцы и ящички, - новая одежда вашего размера, спортивная, деловая, парадная, если потребуется. Любое белье тоже здесь. Вы, пожалуйста, скажите мне, что вам еще понадобится? Может, какие-то книги? Музыку? Вы ведь у нас, кажется, до конца недели остаетесь?
- Я человек неприхотливый, - сказал профессор, накладывая себе овсянки. – Мне вообще мало чего надо.
- В таком случае, - подхватил молодой человек, - вы можете гулять по лесу, купаться в речке. У нас тут чудесные места, ягоды уже пошли, как видите. Территория огорожена, конечно же, охраняется. Моя жена тоже здесь работает – на кухне. Так вот тут и живем – тихо, конечно, но назад в Москву не хочется.
Профессору тоже сейчас не хотелось назад в Москву. Окно теперь было открыто, и в него вливался теплый летний воздух, такой же, как в детстве, в деревне у бабушки. 
- Что ж, - сказал молодой человек, поднимаясь. – Если я вам пока не нужен, я откланяюсь. И оставлю вам телефон. – Он вынул из бокового кармана пиджака мобильный телефон и протянул профессору. – Там всего один номер – мой. Звоните, и я сразу буду у вас.
Они пожали друг другу руки, и профессор остался один на один со своим завтраком.
«Все-таки, сообразительный молодой человек», - подумал он. «Чувствует, что старик любит одиночество. Не навязывается».
Он закончил с завтраком и подошел к окну. Речка заманчиво блистала своими водами, отражающими солнце. Пели птицы. Стукал где-то дятел. Жужжали пчелы. Плескалась в воде рыба.
Он обулся, взял, на всякий случай, телефон Николая, и вышел на улицу. На некотором расстоянии, рассаженные как грибы по окраине леса, стояли похожие на его бревенчатые срубы. Все было сделано добротно и с умом. А прямо перед ним расстилалось пестрое многотравье луга, спускающегося прямо к речке. Никого из людей вокруг видно не было.
Подумав немного, профессор двинулся в сторону ручки. Из травы сердито вылетали пчелы и шершни, потревоженные его ногами, а пыльца от диких цветков носилась кругом в таком изобилии, что у него щемило в горле и щекотало в носу.
«Здесь русский дух, здесь Русью пахнет», пришло ему в голову.
Он опустился на короткую траву возле берега и задумался. Жизнь его клонилась к заходу, и задуматься было о чем. Зачем он жил? Что сделал? Какой от него толк? Богу? Людям? Прав был ВП и его чайный товарищ – любое благо, преподанное человечеству, непременно обращалось во зло. Что же? Не творить? Не стремиться? Нет, тут должно быть что-то еще, а что – он никак не мог уловить. Но, по крайней мере, после разговора с ВП этот невыраженный, несформулированный, но уже назрелый в его душе вопрос наконец нашел какое-то подобие сформулированности. Но, конечно, об ответе на этот вопрос, и даже о том, что такой ответ может быть дан, пока не могло идти и речи.
Профессор позволил наконец всему телу вытянуться на траве. Со старостью приходит почти что всегдашняя, хроническая усталость. И как с ней ни сражайся, она всегда выходит победителем. Но все же его ум никогда не останавливался, редко замедлялся, и был отточен десятилетиями постоянной учебы, поиска и опыта. Даже на ночь «выключить» свой мозг ему далеко не всегда удавалось. Что замыкало круг его хронической усталости.
Впрочем, все, что касалось Далилы – все будоражило его, поднимало, придавало силы, желание работать и жить для работы. Но ведь жить надо было не только для работы. Но для чего еще? Родных и близких людей у него не было, к роду людскому и к тому, куда он катится, он иллюзий не питал. И давно уже дрейфовал в будущую, как ему представлялось, безбольность. Далила в последнее делала этот дрейф душевно комфортным.
Но теперь он снова был встревожен. Он и раньше часто задумывался о том вреде, которое его детище способно принести. Но пока ситуация находилась под контролем, пока даже слух о Далиле, как ему казалось, не покидали Лаборатории, вопрос этот можно было откладывать бесконечно долго в такой же долгий ящик. Но теперь, когда ситуация вышла из под контроля, когда будущее предназначение Далилы вышло из под его контроля – так убегают из дома взбунтовавшиеся дети, как он слышал – он не мог больше обходить вопрос стороной, прятаться в работу или уходить с головой в прошлое. Он должен был что-то сделать. Но можно ли что-то сделать? Ведь ящик Пандоры, как оказалось, уже открылся.
Он услышал позади себя шаги и обернулся. К нему шел сам ВП. Так непривычно было видеть его в одиночестве, без свиты и охраны, что профессор, немного подслеповатый от старости, долго всматривался, прежде чем окончательно убедился, что это был и вправду ВП.
- Добрый день, Аркадий Гаврилович. Надеюсь, вы хорошо выспались и отдохнули, - приветствовал его ВП.
- Спасибо, и вправду чудесно поспал, - признался профессор, пожимая протянутую ему руку ВП.

;
Четвертая глава

- Как вам ваша избушка? – осведомился ВП пожимая руку профессора.
- Великолепна.
– Вы не стесняйтесь, Аркадий Гаврилович, устраивайтесь поудобнее. Можете сегодня осмотреться, пройтись с вашим секретарем – Николаем, кажется, его зовут – по окресности и выбрать себе любое, что понравится.
- Спасибо, но мне и тут уже очень понравилось, - сказал профессор. – Что-то чарующее есть в этом месте.
- Это все воздух, - кивнул ВП. – Вот, можно что угодно купить, какие угодно дворцы построить, но воздух – его не купишь. – Он глубоко и с наслаждением вздохнул. – Он – бесплатный, но, кажется, только простые, бедные люди могут эту роскошь себе позволить. Запах леса, сруба, деревянной мебели и кровати... Вы знаете, я часто езжу по разным странам, там мне показывают все самое лучшее, что есть у них, и кормят самой лучшей едой, и поят самыми лучшими винами. А я часто сижу и думаю: какая все это ерунда и дешевка – все-все-все – в сравнении с русским лесом, с этим воздухом, который дороже всего, и которого не купить ни за какие деньги. Все можно купить. А воздух – не купишь. К нему сам приходишь.
Профессор смотрел на ВП с удивлением. Ему и в голову не приходило, что он мог услышать от него такие вещи. К тому же говорил ВП искренне, как самому себе, раскрываясь перед в сущности чужим человеком с какой-то детской доверчивостью. Впрочем, они были связаны с ним множеством невидимых ниточек, за которые ухватилась Далила, и которые еще не доступны другим. Во всем мире было всего семь человек – и всех их профессор знал – кто испытал на себе действие этих невидимых ниточек. ВП был одним из них.
- Почему-то, - сказал ВП, беря профессора под руку и увлекая за собой, на прогулку вдоль песчаного берега реки, - люди думают, что те, у которых, что называется, все есть, ищут всего особенного, ультра дорогого и эксклюзивного. На самом деле – и я думаю, мне позволительно говорить от лица тех, у кого «все есть» - мы стремимся как раз к обратному – к ускользающим от нас ценностям простой жизни, к элементарному походу в магазин, прогулке по улице, по лесу. То ли оттого, что плоды эти становятся для нас практически запретны, то ли потому, что многое повидав, мы сошлись для себя на малом – но плоды свободы, воздух свободы – для нас дороже всего.
- Я открою вам секрет, профессор, - продолжил он, улыбаясь. – Люди думают, что это – кайф такой, жить во дворцах, ездить на дорогих авто, иметь возможность приобрести любую вещь... Но сначала ты этим пресыщаещься, потом от этого устаешь, потом это становится твоей работой, а потом – настоящей тюрьмой. И ты бы отдал дворцы и машины за роскошь выйти на улицу не узнанным и без охраны. Но ты не можешь себе этого позволить. И, теперь, посудите, кто богаче? Бедняк, который может жить и дышать этим воздухом, и достаточно умен, чтобы замечать это и благодарить Бога? Или богач, который проводит дни во дворцах людей, которые тебе улыбаются и служат – но только и хотят ужалить? Я иногда сижу вот так, смотрю в эти лица, слушаю этих людей, ем их явства, принимаю их подарки, а сам думаю – все бы это я променял бы, если бы мог, на глоток вот этого родного воздуха. Но это не та роскошь, которую я могу себе позволить, - немного грустно улыбнулся он.
- Иногда хочется, как у Есенина, - продолжил ВП, шагая теперь немного впереди профессора, - брошу все, отращу себе бороду, и бродягой пойду по Руси.
- Один из моих коллег примерно так и сделал, - сказал профессор. – Когда началась Перестройка, он так и сделал. Талантливейший человек. Но ему некому было больше служить, и незачем. Вот и пошел по Руси, по улицам. И точно, провонял водкой и луком, как у Есенина. Только долго не протянул. Точнее, ноги протянул.
- Да, - с грустью сказал ВП, - таким образом страна пыталась по тихому покончить с собой. А вот вас Бог миловал.
- Бог, или слабый желудок – не знаю, - горько усмехнулся профессор. – И не знаю – зачем. Да, я все эти годы жил мечтой, жил работой, жил этой машиной. Это еще более тяжелая степень зависимости, чем алкоголь или деньги. А результат – нисколько не более благородный. Иногда я думаю, что лучше было бы для всех, если бы я тогда тоже... Пошел бы по миру... Забомжачил и замерз где-нибудь.
- Ну что вы, Аркадий Гаврилович. Грех вам было бы ваш талант закапывать.
 - Все так запутано, - покачал головой профессор. – Сделаешь – грех. Не сделаешь – тоже грех.
- Сделать – не грех, - заявил ВП. – Все равно бы люди эту машину сделали. Может, не в этом году, и не в следующем – но сделали бы. В этом людям помешать нельзя. Все, что, по сути, в нашей власти – это выбор внутренний, моральный. Добро или зло. Все остальные критерии и категории – мало чего значат.
Профессор глядел в спину идущего перед ним ВП и думал о том, что никогда на самом деле не знал этого человека, хотя и видел его по телевизору, да и не раз общался в Лаборатории. Но это, казалось, был совсем другой ВП.
- Но вы, - спросил профессор, - как вы, в вашем положении, определяете между добром и злом? И если остальное ничего не значит, зачем сидеть за столом с теми людьми, которые вас ненавидят, и замышляют какое-нибудь коварство, то зачем, ради чего это делать? Почему не дышать этим воздухом? Почему не жить так, как подсказывает сердце? Впрочем, я не спрашиваю, извините, это вопросы риторические, я и себе-то не имею права их задавать...
- Вовсе не риторические, - прервал его ВП. – Добро и зло – по крайней мере для человека верующего, или хотя бы с совестью – это как стрелка компаса. Она не ошибается. Но не всегда маршрут наш лежит строго на юг или на север. У каждого человека свой маршрут, своя судьба. Но мы должны не ошибиться сторонами, понимаете? Вместо стороны добра, чтобы не зарулить на сторону зла, не перевалить этот экватор. Особенно, когда у тебя на корабле кроме тебя еще и команда, и пассажиры. Вы когда-нибудь плавали на яхте? – неожиданно спросил он профессора. Тот покачал головой.
- Тогда я вас обязательно прокачу. Так вот, не всегда ветер бывает попутным. Иногда приходится идти и против ветра. А это значит, профессор, что надо уметь управляться с парусом, и плыть не прямо к поставленной цели, а с учетом ветра. Но непременно к цели. Впрочем, вы, как человек добравшийся, в каком-то смысле, до своей цели, это должны понимать не хуже меня.
Профессор понимал. Он понимал это еще тогда, когда вместе с другими сотрудниками, вместо того, чтобы работать в Лаборатории, работал на поле, сажал картошку, убирал свеклу. Ветер был тогда встречный, в лоб.
- И все же, это только в кино все заканчивается с достижением цели. В жизни – все только начинается. Потому ли, что цели у нас ограниченные? Потому ли, что есть в нас чувство добра и зла, справедливости и несправедливости, святости и мерзости... Сделав Далилу, профессор, вы создали, скажем так, творение, которое, как и всякое творение, способно на доброе и на злое. Только в отличие от человека, у Далилы этого выбора нет. Те, кто управляют ею – филистимляне, кажется, в Библии направляли эту женщину – тем она и служит. Понимаете, о чем я?
Профессор кивнул. Он был ошарашен не столько этими мыслями, которые так или иначе, но являлись ему, сколько тем, от кого он слышал теперь эти слова. Это означало, что между ними гораздо более невидимых связующих ниточек, чем ниточки Далилы.
- А теперь, - ВП остановился возле скамеечки, предусмотрительно поставленной неподалеку от берега, - давайте присядем, и вы расскажете мне о своих страхах. Ведь вас страшит Далила, не правда ли? – он посмотрел на часы и продолжил. – Вы можете мне сказать самое главное, за пять минут, на что еще, кроме приятных и неприятных воспоминаний, способна эта особа? Ведь, я так понимаю, она способна и на много большее?
- Вот вы сказали, в ходе нашего разговора, сказали о выборе: «Добро или зло. Все остальные критерии и категории – мало чего значат». Кажется так вы сказали? – начал профессор. ВП кивнул, и профессор продолжил.
- Так вот, боюсь, что самое страшное, на что способна Далила – это лишить человека этого выбора. Точнее, предопределить, запрограммировать его выбор. Видите ли в чем дело... Учась принимать и расшифровывать сигналы памяти головного мозга, мы, одновременно, учимся посылать сигналы и перепрограммировать память. Это не было целью нашего проекта... Но это стало вполне очевидно для нас, когда мы вышли на определенный уровень. Если исследование продолжится, то через некоторое время, достаточно короткое, у человечества на руках окажется инструмент по перезаписи памяти. То есть, фактически, перепрограммированию человека. Человек сделается тем, кем он на самом деле не является. Он будет помнить то, чего с ним никогда не было, и не будет помнить того, что с ним было.
- Я так, почему-то, и думал, - задумчиво сказал ВП, глядя куда-то вдаль. – Значит, скоро нас ждет встреча с вполне, по виду, нормальными людьми, которые есть ни кто иные, как зомби. Вероятно, с очень многими такими людьми.
- У человека можно украсть все, все отнять, - сказал профессор, глядя куда-то вниз, в траву. - Кроме его памяти. Памяти делает нас людьми, теми, кем мы являемся. Далила способна вернуть память. Для этого она и создавалась. Без этой мечты ее бы и не было...
- Но она же способна и отнять память, - заметил ВП. - И подменить ее. Загрузить любые пласты памяти, любой опыт, любые навыки. Так я вас понимаю?
- Это так, - согласился профессор.
- Так, да не совсем, - заметил ВП. – Сама она на это не способна. А вот люди, в руках которых она окажется, непременно это сделают. И этого, боюсь, ни вам, ни мне остановить не удастся. Но не отчаивайтесь, профессор. Вместе с вами мы что-нибудь обязательно придумаем. Только вот о чем бы я хотел попросить вас профессор. Когда вы встретитесь со своими коллегами, не говорите им ничего о нашей беседе. Вам ничего не известно о предательстве. Заметьте: я нарошно не открыл вам имя предателя.
- Я даже не могу себе представить, - начал было профессор, но ВП прервал его.
- Вот и не представляйте. Продолжайте ту же динамику отношений, что была. Если мои расчеты окажутся верными, вам еще долго предстоит работать этой командой. - Он взглянул на часы. – О-о, мне пора, профессор. Не хочется от вас уходить, право, но надо. Я тут отдал некоторые распоряжения, - сказал ВП, поднимаясь со скамейки и направляясь, в сопровождении профессора, к вертолетной площадке. – Вами тут, с вашего позволения, займутся.
- Что значит «займутся»? – настороженно спросил профессор.
- Это значит, что займутся вашим здоровьем, профессор, - с улыбкой ответил ВП. – Нам предстоит многое сделать, и вы должны быть в прекрасной форме. Двадцатилетнего тела вам не обещаю, у самого нету, но на тридцать лет вы себя будете чувствовать. Дел у нас с вами много, профессор, - пояснил ВП, внимательно глядя тому в глаза. – Ни вы, ни я – мы не принадлежим себе. А потому – набирайтесь сил, они вам понадобятся. Вы не в плену, вы – в гостях. Все, что вам надо из квартиры, или из магазина – вам в срочном порядке доставят. Да вы можете и сами поехать и привести – вас отвезут.
- Да мне ничего особенно и не надо, - пожал плечами профессор.
ВП внимательно посмотрел на него.
- Кроме Далилы? И тех воспоминаний, которая она вам дает?
Профессор вздрогнул. Он уже ни один десяток лет только и жил этой машиной, только и думал о ней.
- Ну что ж, - сказал ВП. – Я понимаю вас. И могу вас обрадовать, профессор - Далила уже здесь.
Профессор вздрогнул от неожиданности.
- И ваши коллеги трудятся сейчас над ее установкой и наладкой. Можете их навестить. Но не спешите включаться в работу – отдохните, займитесь собой. Путь долгий предстоит.
Сердце профессора готово было вырваться из груди.
- Вы рады, профессор? – улыбнулся ВП.
- Теперь у меня, как говорится, все дома, - признался профессор.
- Скажу вам честно, профессор, - ВП понизил голос, как бы не желая, чтобы их кто-то услышал, хотя турбина вертолета уже начала вращаться, распугивая лесных птичек. – Я привез ее не только ради вас. И не только ради мира во всем мире. Должен вам признаться, профессор – я тоже запал на эту вашу филистимлянку - Далилу.
Он похлопал профессора по плечу, развернулся и направился к вертолету.
- Когда вас ждать? – крикнул ему вдогонку профессор.
- Читайте в газетах, - отозвался ВП.

;
Пятая глава

Утром следующего дня, натощак, профессор предстал перед комиссией из трех докторов медицинских наук, которые, изучив данные его анализов, взятых тут же, и поговорив с ним, признали, что организм его находится в крайне изношеном состоянии.
- Умереть мы вам не дадим, и взбодрим изрядно, - было заключение комиссии, которым поделился с ним, провожая его до домика, глава комиссии –академик РАН, который, несмотря на свой уже серьезный возраст как будто излучал здоровье и энергию. – Но для этого и вам придется потрудиться.
Его обещание не заставило себя долго ждать: все утро, да и весь день профессора таскали то на исследования, то в барокамеру, то на массаж, но на разные физеотерапевтические процедуры. И только под вечер, страшно утомленный, но с легкостью в теле и на душе он добрался до Лаборатории. Она располагалась под землей. Николай объяснил профессору, что подземный комплекс включает в себя убежище, склады продуктов питания, и Лабораторию, занимавшуюся, в основном, обслуживанием нужд этого небольшого, но технологически продвинутого лесного комплекса. Одно из помещений Лаборатории, находящееся в самом конце длинного коридора, было отдано под Далилу.
Николай довел его до самой двери, перед которой стояло двое охранников.
- Ну вот, дальше мне нельзя, - сказал он. – Да меня и не пропустят, - кивнул он на охранников. – А вам у нас – везде дорога.
Они попрощались, и профессора пропустили внутрь помещения, которое по размерам даже превосходило их старую Лабораторию. Его приветствовали его коллеги, все пятеро, которых, как оказалось, доставили сюда, вместе с Делилой, еще вчера утром. Они бросились обнимать его, будто не виделись много лет. Все были до крайности возбуждены, говорили все вместе, перебивая друг друга.
- Успех, заслужили, признание, перспектива, наконец-то, настоящая зарплата, новые возможности, - эти слова кружились теперь вокруг него, как мухи.
- Верите-нет, профессор, - говорил ему теперь Дима, его первый помощник, старожил Лаборатории, один из немногих, кто, как и сам профессор, пришел в нее еще до развала СССР, - две ночи не спим, и ни в одном глазу – и вот она наша Дашка, собранная и готовая к делу.
- Ну, днем-то мы прикорнули, - великодушно признался Коля – большой и неуклюжий бородач, который отвечал за всю электронику, то есть, за все. – Тут прямо в Лаборатории есть небольшие гостиничные номера. И в каждом – небольшой, но изысканный бар.
- На поверхность нас обещали выпустить завтра, - добавил Сергей, самый молодой член команды, занимавшийся компьютерами и програмным обеспечением. – Говорят, тут ягод и грибов полно.
- Поздравляем вас, Аркадий Гаврилович, - сказала Люда, единственная дама в их коллективе. Она была лучшим в стране специалистом по физиологии головного мозга.
- Что вы, Людочка, - замахал руками профессор. – Поздравлять еще рано. И поздравлять надо всех нас. Но этим мы еще успеем заняться. Как она? – он подошел к машине, погладил ее белую эмалированную поверхность. – Как пережила перелет?
- Усе в порядке, шеф, - уверил его Коля. – Готовы к работе. Можем прямо сейчас проверить. Давайте? – он подмигнул профессору, приглашая его в объятья Далилы.
Весь небольшой коллектив этой необычной Лаборатории уже неоднократно прошел через те проделки, которые учиняла Далила над их памятью. Любимым пунктом назначения их путешествия во времени было детство. И выносили оттуда те сокровища, о которых даже и не подозревало большинство людей. Профессору даже казалось, что это делает их какими-то особенными людьми, не такими, как все, живущими другими ценностями и представлениями, чем те, что разделяло большинство. Оттого так и тяжело ему было услышать от ВП, что один из них – предатель.
Профессор кивнул и стал устраиваться в кресле. Люда распустила его волосы и старательно расчесала их, обработала раствором, включила вакуумный насос и магнитное поле. Профессор почувствовал приятную напряженность в корнях волос.
- Куда? – спросил из-за пульта Сергей.
- Давай в... 1945. Скажем, октябрь.
Дима присвистнул.
- Далеко, однако, - заметил Коля.
- А не боитесь травматичных воспоминаний? – осторожно спросила Люда. – Все-таки такой год. Да можем и в другой угодить. Впрочем, там все года хороши – война и разруха.
- Давай, - кивнул профессор, и Сергей нажал кнопку ввода.
Он оказался окутанным сильными густыми запахами мятой травы, кустов малины, ботвы картофеля, и еще множеством других запахов, которые были несравненно острее и ощутимее в детстве. У профессора защемило, потом заколотилось сердце, и он подумал о том, что ВП прав – ему надо заняться своим здоровьем. Хотя бы для того, чтобы не умереть вот так от счастья в объятьях Далилы. Впрочем, лучшей смерти он себе и не чаял.
Кем был он теперь? Профессором? Старичком? Или маленьким мальчиком, играющим в войну с одуванчиками? Он не мог ответить на этот вопрос. Он просто наблюдал. Как наблюдает, наверное, Сам Бог за детьми Своими. Профессор мог узнать и осознать себя теперь как в том далеком и родном мальчике, так и в убеленном сединой старце, наблюдающем за мальчиком.
И вот, он увидел ее, маму, и его сердце забилось еще быстрее. Маленький мальчик, увидев мелькнувшую за забором знакомую фигуру в синем платье, вскочил и бросился ей навстречу. Да так бросился, что профессор чуть было тоже не подскочил на месте, и только натянувшиеся еще сильнее волосы удержали его на месте.
«Мама! Мама!» кричал он, мальчик, и губы старца повторяли вслед за ним: «Мама! Мама!»
Профессор не выдержал и заплакал. Он нажал на красную кнопку, которая была у него все время под рукой, и маденький мальчик, и его мама моментально скрылись, оставшись навсегда в том далеком сорок пятом году.
- Вам нехорошо, Аркадий Гаврилович? – обеспокоенно спросила Люда, помогающая профессору отсоединиться от Далилы.
- Все хорошо, Людочка, все хорошо, - уверил он ее сквозь слезы. – Просто... Ничего не просто, однако. Ничего не просто, - повторил он.
- У меня так не раз бывало, - кивнул понимающе Коля. – Чувства оказываются такими сильными, что голову зашкаливает. Вот-вот взорвется.
- Это точно, Коленька, верно, - согласился профессор вставая. Он почувствовал, что ему надо побыть теперь одному, чтобы подумать обо всем, покапаться в себе. – Я, пожалуй, пойду, - сказал он слабо улыбаясь. – Загоняли меня сегодня процедурами. А завтра, я так понимаю, и вам уготовлена подобная участь. Так что не засиживайтесь до поздна.
- Аркадий Гаврилович, - окликнул его голос Димы когда профессор был уже у двери. – А ВП к нам скоро пожалует?
- Думаю, скоро, - ответил профессор.
- А точнее можно? – поинтересовался Сережа.
- Читайте в газетах, - улыбнулся профессор открывая тяжелую дверь.

 





;
Шестая глава

ВП и профессор неспеша шагали по тихой лесной аллее. Деревья чуть дрожали своими листьями от легкого ветерка несущего вечернюю прохладу. Птицы еще пели, но спокойно, по-вечернему. Близился предзакатный час.
- Этот мир, профессор, оказался гораздо сложнее и интереснее устроен, чем мы когда-то думали, не так ли? - прервал вечернюю тишину ВП. 
- Неимоверно сложнее, - согласился профессор.
- Я совсем недавно узнал, - признался ВП, - что растения тоже говорят. Они используют для этого разные химические вещества, которые они в виде запахов излучают. Таким образом они сообщаются не только с другими растениями, но и с насекомыми и животными. Которые прекрасно понимают этот сложный и богатый язык. Вы знали об этом, профессор?
Профессор покачал головой.
- Скорее догадывался, - улыбнулся он.
- А теперь и догадываться нечего, все задокументировано. Это и хорошо, и плохо.
- Как так? – не понял профессор.
- Ну, хорошо потому, что заставляет задумываться над чудесами Божиего творения... А плохо потому, что не от веры пришли к знанию, а наоборот. Но это еще полбеды. А вот настоящая беда в том, что люди все равно не верят и особо не задумываются. – Проговаривал, шагая, вслух свои мысли ВП. – Как же людям все-таки заморочили голову. А ведь, как говорил Достоевский устами Раскольникова, если Бога нет – значит все дозволено. Значит можно клонировать людей, можно создавать новые виды существ, можно менять людям пол, менять тело, менять память. Если нет Бога, то что еще священного может быть у людей? И как, скажите, как вот таким людям можно что-то объяснить? Как им можно помочь? Без Бога у человека программа на саморазрушение заложена. Но что я вам это говорю? До меня это уже все сказали, включая Канта, - улыбнулся он.
- Я, признаться, не думал, что у вас хватает времени задумываться над этими вопросами, - отозвался профессор.
- Вы, верно, шутите, профессор? – ВП серьезно посмотрел на профессора, и тому сделалось немного неловко. - Попав туда, где я нахожусь, просто нельзя не верить в Бога. Слишком многое видно. Слишком многое. Я говорю вам это потому, что вы способны понять без объяснений. Потому что сами вы, профессор, верите в Бога. Поэтому я и могу с вами говорить, поэтому я и гуляю сейчас с вами по лесу а не сижу в совете нечестивых. А вот сами вы, профессор, признайтесь: разве не вера в Бога помогла вам выжить после смерти жены?
Профессор вздрогнул.
- Разве не вера ваша, - продолжал ВП, - сформировала ваш взгляд на мир, сделала ученым с большой буквы? Вы удивлены тем, что я знаю о вашей трагедии? Я знал, что за таким прорывом в науке, который удался вам, должно было стоять что-то очень большое. Не жажда денег или славы. А что-то настоящее. И увидел, что в вашем случае за изобретением стояло настоящее горе. И настоящая вера.
Профессор стоял теперь, как вкопанный. Ему казалось, что никто и не догадывался, что двигало им все эти годы.
- Вы удивлены, профессор? – мягко улыбнулся ВП. – Не стоит. Информацию в наши дни получить просто. Не просто бывает понять и оценить ее правильно. Некоторые вещи постигаются только верой. Так ведь? Как там вы писали...
И прежде, чем профессор мог оправиться, ВП прочитал ему стихотворение, одно из тех духовных стихотворений, которое профессор написал в самые тяжелые дни его жизни.
Устал пророк и просится на небо.
И небо просится уже на землю.
И встретились на Иордане.
И руки веры там подали.

Я обувь сбросил – свято это место.
Я ниц упал, зажмуривши глаза,
И то, чему в душе так было тесно,
Рвануло ввысь, как стертая слеза.

Мы след оставим – пыльный след дороги,
Года, пустыни, странствия, нужду.
А колесница так и рвется к славе
В распахнутую неба белизну.
- Вы думаете, профессор, вам одному приходят эти чувства? – спросил ВП задумчиво.
- Простите меня, - сказал профессор после минутного молчания. – Я совсем не знал вас...
- Лучше признайтесь, профессор – ведь изобретение Далилы, сама идея – она ведь пришла вам как откровение? Как гром, среди ясного неба? Так?
Профессор с еще большим изумлением глядел на этого человека, нашедшего время выучить его старое стихотворение, сумевшего думать о нем и понимать так верно.
- Да, - признался он. – Я тогда чуть не задохнулся... Потом оставалось только верить и работать.
- Вот именно, - кивнул ВП. – Верить и работать. Вот и я так – верю и работаю.
Профессор хотел спросить что-то, но передумал. Вместо этого он сказал:
-  Я как будто всю жизнь ждал этого разговора. Верил в него. Всегда мне хотелось... мне казалось... что кто-то еще, кроме меня, увидит меня. Что кто-то еще заговорит на моем языке. Так надеялся, - на глазах у него проступили слезы. – С тех пор, как Наденьки не стало, я все ждал... От женщины я не ждал и не хотел уже этого – все равно никто, кроме Наденьки, меня бы не понял... Но все равно где-то в глубине души надеялся на понимание, на принятие, на теплоту. Так хотелось всего этого. Но никогда не думал, что получу это от вас...
Профессор не мог больше сдерживать слез. С того часа, как он снова увидел свою мать в том далеком 1945-ом году, его глаза как будто пересели на мокрое место. ВП положил ему руку на плечо.
- Мы с вами одной веры, - сказал он. – У нас один Господин, Царь. И одна Родина.
Профессор закивал головой, и слезы сорвались с его лица и темными точечками окончили свой путь на голубом спортивном костюме ВП.
- Все хорошо, профессор, все будет хорошо, - сказал ВП обняв профессора на миг в свои крепкие объятия.
- Как же оно будет хорошо, если люди все доброе неприменно используют ко злу? – сказал профессор, вытирая слезы. – С тех пор, как вы сказали о предательстве, я места себе не нахожу. 
ВП посмотрел на него с мягкой улыбкой.
- Вот для того вы, профессор, здесь, со мною, чтобы найти себе место.
Профессор посмотрел на ВП вопрощающе.
- С тех пор, как я сам узнал о предательстве, и особенно с тех пор, как вы, профессор, объяснили мне, к каким катастрофическим последствиям может привести Далила, я, признаться, тоже не находил себе места, - начал ВП. – Я все время думал о том, как она работает, и что может произойти... И что можно сделать, чтобы остановить ее. – ВП изучающе, и даже не без вызова взглянул на профессора. – И, кажется, я придумал.
ВП остановился, и профессор тоже остановился, и время, казалось остановилось, и птицы, и деревья, и пахучие травы затихли, подслушивая.
- Я хочу успокоить вас, профессор, и сказать, что нам не стоит бояться Далилы.
Профессор не мог поверить своим ушам.
- Вот вы, профессор, говорите, что память человеку в принципе возможно поменять, - продолжил ВП, возобновляя ходьбу. – Но возьмем, к примеру, пересадку органов. Сам по себе организм будет отторгать эти органы, так как они чужеродные. Но тогда у человека подавляют иммунную систему, и органы приживаются. И в последствии уже воспринимаются организмом, как свои родные. Значит, есть-таки надежда, что чужая память не приживется в человеке? Будет отторгнута?
- Эти вопросы пока еще очень мало изучены, - ответил профессор. – Известно немало случаев, когда люди начисто утрачивали память. Иногда память восстанавливалась – чаще в тех случаях, когда человек не был вырван из своего привычного окружения. Да, он как бы знакомился с миром, со своей семьей, даже, как бы заново, но все же человеку легко было адоптироваться к этой среде, и бывали случаи, когда память возвращалась.
- Или им так казалось?
- Или им так казалось, - кивнул профессор.
- А что же случается с теми из потерявших память, личности которых не установлены? – поинтересовался ВП.
- Такое случается довольно редко в наши дни, но все же встречается, - сказал профессор. – Иногда, если достаточно долго заниматься с такими людьми, у них ярко проявляется психомоторная память. Например, человек с удивлением узнает, что он прекрасно играет на пианино, или рисует карандашем, или говорит на другом языке. Люди просто узнают какой-то язык, когда слышат его, и таким образом понимают, что им этот язык знаком.
- И они все равно не могут вспомнить – кто они?
- Иногда вспоминают.
- Из всего этого я делаю такие выводы, - начал ВП. – Во-первых, для того, чтобы в человеке прижилась чужая память его духовный, нервный, психологический иммунитет должен быть разрушен. Так? И это возможно, в принципе. Возможно как на уровне личностном, так и на уровне государственном. - подъитожил он.
- Но что же тут утешительного? – не понял профессор.
- Это потому, что я еще не закончил мысль, - улыбнулся ВП. – Да, такое возможно на уровне личностном, возможно насильственным путем. Возможно навязать человеку чужую память, наверное. И этому мы не сможем воспрепятствовать. Никто не сможет. Но одно мы точно можем сделать.
Профессор глядел на ВП вопрощающе и не без растущего тайного восхищения.
- Мы должны, теперь уже должны, а не просто – можем, - кивнул он утвердительно,- сделать все, чтобы поднять иммунитет людей. Их духовный иммунитет. Их народную память. Особенно нашего народа, - глаза его теперь горели и говорил он быстро, как будто едва поспевая за мыслями. – Нашему народу есть, что помнить. Не беда, если один человек вдруг выпадет из этой памяти – он опять в нее вернется, если не дурак, конечно. Но память, даже память народная, она ведь не так прочна... Память должна простираться дальше, глубже. Память, которая способна удержать человека в своем уме, в своей памяти – эта память должна достигать креста Христова. Вот он – якорь нашего спасения. И дальше еще она пойдет – к сотворению мира, сотворению человека. Разве сможет народ, помнящий крест и творение, поменять свою память?
- Но ведь однажды это уже произошло, - неожиданно для себя возразил ему профессор и сразу осекся. Но ВП только обрадовался его комментарию.
- Верно! – согласился он. – Вы имеете ввиду, конечно же, Октябрьскую революцию? Но не для того ли это и произошло, несмотря на кажущуюся абсурдность выплаченной цены, чтобы мы чему-то научились, чтобы предостереглись от чего-то еще более жуткого, чем Октябрьская революция?
Солнце опускалось ниже и красный закат вставал над лесом. Птицы затихли на ветвях. Ветерок налетел откуда-то, ошарашил их легкой дрожью, и скрылся. Профессору казалось, что все происходящее происходит с ними по какой-то почти осязаемой в этот предзакатный час воле Божией.
- Именно потому сломалась страна в семнадцатом, что веру потеряла. И это – несмотря на то, что все почти христианами считались, в церковь ходили. А веру и потеряли. А почему?
Профессор покачал головой. Он и сам не раз задавал себе этот вопрос. Его больше не удивляло, что мысли ВП как будто шли по той же тропиночке, по которой бежали мысли профессора.
- Я вчера в дороге перечитал историю Самсона и Далилы, - продолжил ВП. – И тогда меня как будто осенило: она бы не имела над ним никакой власти, если бы Самсон сам не дал ей этой власти, не сдал себя этой красивой блуднице и филистимлянам.
- Слаб человек, слаб грешник. И, боюсь, мы сильнее не стали перед искушениями.
- Согласен, - кивнул ВП. – Но не для того в Библии эта история, чтобы у нас руки опускались. Скорее, чтобы мы учились на этих ошибках. Россия уже совершила эту ошибку, и едва выжила. Большевики подсунули тогда – целому народу – ложную память. Люди тогда были еще такие девственно доверчивые, что листовочки большевиков съиграли роль Далилы – они заменили богатую народную память на одни лишь злобные припоминания. Они забыли, что они за народ такой. Они забыли, что они за Царство. Забыли, что Россия начиналась как Святая Русь. И такой ей и быть!
Глаза его блестели, а голос немного дрожал. И это глубочайшее доверие другого, сильного человека было для профессора высшей наградой.
- Самсон, видать, тоже забыл тогда, что он – из Божьего народа, что он – помазанник, слуга Божий. А почему забыл? Потому что один, все время один. Оторвался от своего народа. Вот нам, профессор, нам уже легче, правда? – обратился он неожиданно к профессору. – Потому что мы можем напомнить друг другу о чем-то самом главном. А у Самсона – у него одна лишь Далила была. И та – предала его.
ВП пристально посмотрел на профессора.
- Ведь это вы, профессор? Это вы сами предали свой секрет. Скажите – зачем?
Профессор опустил голову. Губы его дрожали.
- Зачем, профессор? – услышал он вновь тот же вопрос.
- Значит, - тихо сказал профессор, - мои коллеги – не предавали?
- Нет, - покачал головой ВП. – Но историю о предательстве я, кажется, не выдумал. Я ведь прав, профессор?
Профессор стоял с опущенными плечами, как провинившийся мальчишка.
- Вам нечего бояться, профессор, - примирительным голосом сказал ВП. – Просто расскажите мне вкратце – как было дело.
- Это было... Тогда, когда мы только начинали, - сказал наконец профессор дрожащим голосом.- Это были девяностые, и в Лаборатории не было средств не то что на оборудование, но и на мизерные зарплаты... Да, у нас не было оборудования, которое бы позволяло производить опыты. Я тогда уже понял принцип, и он казался мне таким простым и очевидным... И вот тогда наш коллектив неожиданно пригласили на научную конференцию в Японию. Это была такая честь. И после всего голода и унижений, мы как будто почувствовали себя людьми...
В одном из разговоров я упомянул, что мы не можем проводить опыты, потому что у нас нет соответствующего оборудования. Там был президент одной большой медицинской корпорации. Узнав, что мы работаем над вопросами восстановления памяти, он пообещал нам все нужное оборудование. И вскоре действительно мы получили все, что было нужно на том этапе. И когда речь зашла о том, для чего нам то или иное оборудование, я рассказал этому человеку принцип работы Далилы...
Профессор остановился, перевел дыхание, и продолжил:
- Я тогда не думал о том, на что еще может оказаться способна Далила. Я искал одного – яркой памяти. Я считал, что это – и не тайна вовсе. Что человечество станет счастливие, если появится такая машина. Я был так ослеплен, так глуп... Я раскрыл свои карты. А потребовавшееся нам оборудование дополнило информацию. С того времени, я знал это, между нами началась гонка – кто первый. У них было больше средств, это понятно. Но мы вложили всех себя... Иногда, особенно когда я понял, на что способна Далила, я старался забыть об этом, забыть, что кто-то еще наверняка занимается Далилой. И даже почти забыл, что я тогда сделал... А потом появились вы. Это было так вскоре после... после поездки в Японию. Я совсем немного не дождался вас...
ВП, наблюдавший внимательно за профессором, дотронулся примирительно до его рукава.
- Я вас не виню, профессор, - сказал он. – Честно говоря, я даже не подозревал вас. Даже не знаю, почему и спросил? Хотя... Наверное, знаю.
Профессор с удивлением смотрел на этого человека, которого он, оказывается, совершенно не знал. ВП как будто задумался на мгновение о чем-то и, решившись, сказал:
- Откровенность за откровенность. Я не брошу в вас камень, потому что я сам не без греха. Не без большего греха...
Он вздохнул глубоко. Теперь была его очередь каяться.
- Когда несколько дней назад я пришел в вашу Лабораторию и сел за Далилу, я целился в тот день, когда я... тоже совершил предательство. В тот день я предал Бога. Да, был такой день, когда на партийном комсомольском собрании я должен был заявить, что нет Бога... И это тогда, когда я уже верил в Бога и даже как-то по своему молился Ему. И ведь за язык меня тогда никто не клещами раскаленными не тянул. А я возьми и ляпни тогда что-то типа... – он замялся. – Нет, не помню, совсем не помню, что я сказал тогда. Потому и хотел попасть в тот день, хотел услышать, хотел вспомнить, хотел поглядеть сам себе в глаза... Услышать. Понять себя...
Глаза ВП затуманились. Если бы профессор смел, он бы сказал что-то утешительное этому человеку, такому сильному и такому, как оказалось, ранимому. Но он не посмел. Вместо этого он спросил:
- Вы мне так и не сказали мне тогда... Попали вы в тот день?
- Нет, - покачал головой ВП, - и, признаться, счастлив этому. Были в моей жизни дни и получше.
Только сейчас, казалось, они заметили, что начинаются сгущаться сумерки.
- Пойдемте, профессор, а то охрана начнет волноваться, - сказал, наконец, ВП. И они медленно двинулись в сторону освещенной поляны.
- Так вы все-таки и не сказали, почему вы задали мне свой вопрос... Насчет Далилы? Насчет предательства? – спросил наконец профессор.
- Как, - улыбнулся ВП. – Вы не поняли? Ведь даже Петр предавал. А кем стал?
Профессор задумался.
- Но все же, - спросил он, - неужели вы и вправду считаете, что нам не стоит бояться Далилы?
- Спрошу и я вас, профессор, - ответил ВП. – Повторили бы вы сегодня ту ошибку, что вы совершили в Японии.
- Нет, - категорично покачал головой профессор.
- Вот и я надеюсь, профессор, что страна, потерявшая уже однажды ум, честь и память – потерявшая свое помазание, свое избрание, свое назорейство – что страна это не повторит свою ошибку. Далила, безусловно, соберет свой урожай жертв по всему миру. Она очарует и обреет, возможно на войну, тех, у которых нет духовного иммунитета. Но нам не стоит их бояться. Пусть себе питается падалью, подбирает мертвичину по миру. В ложной памяти нет силы. Сила в правде.
- И мы будем просто сидеть и ждать? – не понял профессор.
- Именно так, - кивнул ВП.
- Но чего же нам ждать? – воскликнул профессор, не понимая.
- Ждать, пока отрастут вновь волосы. Как вот у вас, профессор, - кивнул он на хвостик волос покоящихся на плече профессора.
- Вы не пойдете в Лабораторию? – спросил профессор, когда они вышли на поляну где их, точнее ВП, уже поджидали секретари.
- Пойду, - улыбнулся ВП. – Но только с вами, и только после ужина. 
- И будете опять пытаться попасть в тот день?
ВП внимательно посмотрел на профессора и ответил:
- Нет. Разве мало бывало в жизни добрых дней? Вот туда и отправимся.
И они вместе зашагали по освещенной электрическими фонарями лесной поляне.


Рецензии