Александра. Объяснение... Расставание

Полузабытый,  грустный мотив вызвал в памяти цепь воспоминаний, связанных с ней. В последний раз он подготовил себя ко всему, даже к полному разрыву с ее стороны. «Когда кажется, что все идёт хорошо, значит ты чего-то не заметил. Если все было хорошо вчера, сегодня, то это не значит, что не будет перемен в худшую сторону и завтра». Верно подметил Чинзхом (так в оригинале). Весна была холодной. То солнце, то дождь. Он представил, как выглядел в тот вечер. Хотя, скорее, был послеобеденный час, да, около четырёх. Развивающийся плащ, широко размахнувшиеся руки. Так выглядят, наверное, все спешащие на свидание.
Он их заметил издали: они шли брусчаткой малолюдной улочки, держась в отдалении, неспеша. Но у остановки через пять, десять (?) минут была лишь ее подруга. Она раздумала идти.
Поспешно сунув ему в руку конверт, заторопилась. Удержав ее, он медленно надорвал конверт, аккуратно, лишь самый краешек, вытащил бумагу в линейку, сложенную вдвое, и пробежал красивые строчки. «Больше мы не увидимся». Точка. И все.
– Где она сама?
– Уехала на шахту по работе.
– Когда будет?
– Поздно вечером.
– Я ее подожду. Пойдём.
Неспешно шагая с ней рядом, болтал о новом фильме, об игре актёров. Она вдруг остановилась:
– Ее сегодня возможно не будет.
– Кончайте разыгрывать комедию. Я вас видел.
– Ты не мог нас видеть!
– Видел четверть часа тому вас двоих. Куда она направилась?
– К подруге.
– Пойдем к ней. Он рассмеялся почти искренне.
– Где вы научились обманывать?
– Люди научили.
– Ну, ну…  Все же нехорошо.
– Я не пойду к ней.
– Почему?
– У меня ключ от склада. Рабочий день ещё не кончился.
– Отдай ключ и пойдём.
– Не могу.
– Ну ты можешь выполнить мою последнюю просьбу?
Чуть задержавшись, она помедлила, желая что-то сказать, повернулась, и они направились по знакомой улочке.
Шура заставила долго ждать, около часа или получаса. Пьяные и полупьяные шахтёры троили, скребли звонкую мелочь на пиво,  громко выясняли суть. Пива уже не было, были сигареты. Наконец она появилась. Вероятно, подействовали слова, что все равно найдёт возможность с ней переговорить.
Они пошли по асфальту улицы на окраину поселка.
Разговор их был долгим, ничего не значащим. Она уже все решила, он назойливо спрашивал, почему она надумала не встречаться. 
– Не хочу и все…
Больше говорил он, она же, как всегда, молчала.  Подошёл какой-то мужчина с сыном, оседлавшим его шею. Он понимающе оглядел их и заметил весело и певуче, выговаривая слова:
– Вот такой вам нужен. Да. И все будет хорошо. Да.
Качнувшись, протянул руку:
– Ты уж парень извини меня. Ну, да ладно. Все таки это так.
Наконец ей, видимо это надоело, и она тихо прошептала «Мама не дозволяє мені».
Он расстался с ней почти весело, так и не приняв последние ее слова и не поняв истинную причину, вынудившую принять это решение. «Когда-нибудь, лет через пять, ты оценишь мою преданность к тебе». Ее лица он не видел, но подумал, что она, в ответ, вероятно, иронически улыбнулась. До свидания или увидимся? Да, он, кажется, говорил о том, что они вероятно встретятся, но не при таких обстоятельствах, а как старые знакомые. Кивнув весело ей на прощание, он пошёл не оглядываясь. И это все. Потом сессия, напряжённый ритм экзаменов, новые знакомые ребята, девушки. И прошлое сумасшествие отошло на второй план, силуэты стёрлись, померкли.
Память вызывала лишь самое необходимое.
Как же все-таки случилось, что она резко изменила своё отношение к нему? Из-за ее характера?
«Я быстро влюбчива и также быстро отхожу». Милая речь, вперемежку русские и украинские слова. Она ведь действительно была очень радостно возбуждена,  весела и даже смущена когда они пришли со знакомым парнем к ним на новую квартиру. Боже, она была особенно красива в тот вечер! Действительно он ей нравился. Она, вероятно, не могла простить того, последнего письма. Но тогда ее не было на остановке, хоть они и договорились о встрече, и он бесцельно пробродив дотемна, и поздно доехав до посёлка, написал короткое и резкое письмо. На следующий вечер опять был у нее, прождал в темноте около двух часов, беспрестанно плутая по смежным улочкам. Наконец она прибежала:
– Мы были в кино, хотели пойти за сиренью. Я знала, что ты приехав, предчувствовала, и вот…
В тот вечер они долго пробродили, говорили, молчали, тесно прижавшись,  и он целовал ее прелестные губы. И все было хорошо. Он ночь коротал на вокзале, и все было воздушно, и все вместе с тем было реальностью.
«Все, что может испортиться, тоже портиться».  Он предчувствовал недоброе, настроился на неожиданную неприятность.
   Что же послужило причиной? Письмо – это лишь толчок. Все дело в обыденных незначительных ошибках, в «приземлении» их отношений. Она жила в ожидании любви, словно в ожидании большого чуда. А все было так понятно и обыденно: кино, танцы, вечеринки. Не сошлись характерами. Как все просто! Но он был искренен с ней до последнего момента. А все же разрыв не воспринял с большой драматичностью. И, возвращаясь к прошлому, отмечал с удивлением, что зафиксировал все как вполне вероятный факт, и без особого трепета отложил. Как невозможно терзаться об уходящем золоте осени, а можно лишь отметить, что вот опять наступили дождливые холода и подсознательно воспринял это как вполне естественное событие.
Но все связанное с теми сутками, не днями и не ночами, нет, между ними не было граней, в его памяти оставалось безоблачной свежестью.
Он вспомнил, как первый раз приехал к ним на двадцатый посёлок, в Гуково, после их переезда из Зверево. Был июньский вечер, прохладный. Он ждал на улице у их дома. И внезапно из темноты вышли трое, и она бегом подбежала к нему. А парень постоял рядом и ушёл с ее подругой  в дом. Она объяснила:
 – Это сын хозяйки дома.
Прижалась, радостно обняла его, страстно целуя «Я так по тебе соскучилась». Объяснила, что они обносили на окраине чьи-то вишни.  Между поцелуями повторяла: «Як сильно я нудьгувала, улюблений ти мій».
 Потом, успокоившись, сказала «Я написала про тебе мамі. Ми з тобою поїдемо до мене додому. Поїдемо?». Конечно, я согласился.
…У всех людей есть свой Идеал.

         Зверево.
        Октябрь, 1969 г.