Монна Лизка

Лизетхан любила с разбегу, будто нечаянно, залететь в комнату брата. Там пахло красками, ацетоном, тушью. По всей комнате были разбросаны листы бумаги, нежной и бархатной, как шелк, куски серого и грунтованного холста, пластилин, сырая голубоватая глина. В детском (ее, Лизетхан) ведерке топорщились кисти. Девочка пробиралась в угол комнаты и, присев на продавленную раскладушку, замирала... Затаившаяся комната оживала. Звенели на картинах Шамиля речные перекаты, и пересыпались камни и тусклые, позеленевшие ракушки. Солнце, пробившись сквозь тонкую, как кружева, крону деревьев, светило прямо в лицо. Лизетхан жмурилась и отводила взгляд. Удивленно смотрели, сердились или улыбались лица родственников и друзей. Это рисовал Василь. Лучше всех у него получалась тетушка - апай: смущенно отворачивалась и прятала в цветастый платок то лицо, то руки. Апай смотрела, как живая, как из кухоньки своей.

Было еще одно лицо среди этих набросков и эскизов, которое притягивало и завораживало взгляд девочки. Она не сразу осмеливалась взглянуть на него. Но, блуждая глазами по комнате, девочка боковым зрением всегда его видела. Женщина на портрете еле заметно улыбалась. Даже и улыбки-то не было, а чуть дрожали печально уголки губ. Женщину звали Джокондой, но похожа она была на мать.
Мать приезжала внезапно. В доме становилось шумно, гремело радио, мать смеялась, курила в открытое окно и взбивала яркие, будто горящие, волосы. Апай роняла на кухне то стакан, то ножик и презрительно щурила свои добрые глаза. Через день-два мать грустнела, курила даже при тетушке и говорила, раздраженно кусая губы: "Скучно мне у вас. Господи, ну что вы здесь живете, ведь скучно." Она задумывалась, сигарета меркла в пальцах и покрывалась пеплом. Мать вскидывала тоскливые глаза на Лизетхан: "Уедем со мной. Кто ты тетке - без роду, без племени". Девочка неслышно уходила. Ей не было обидно. Она просто уходила. Мать бесцельно бродила по дому, капризно и требовательно заговаривала с молчаливым Шамилем. "Уедет", - со страхом думала Лизетхан. "Уедет", - вздыхала среди кастрюль и чайников апай и ставила тесто: печь подорожники.
И снова Лизетхан пасла за огородами, у ручья, гусят, смотрела, как рисует Шамиль, и ей самой до ломоты в пальцах хотелось схватить мягкую серую кисточку и попробовать. Но боялась.

Много радости ей доставлял приезд Василя. Они дружили. Девочка водила его на гору - посмотреть, как монтируется буровая, на речку - купаться и ловить фуражкой в мелкой теплой воде стайки светлых рыбешек. Василь звал Лизетхан  Лизкой, а иногда так непонятно - Монной Лизой. Набегавшись и устав за день, они сидели на крылечке в густых деревенских сумерках. Василь рассказывал, а Лизетхан слушала, не перебивая. Мягкая пыль золотилась там, куда падал свет из окна Шамиля и где двигалась его большая тень. Одинокая зеленая звезда переливалась над верхушкой тополя. К утру она запутывалась и терялась в листве. Раньше Лизетхан думала, что звезды, скатившиеся с неба, так и остаются лежать на земле. Она искала и однажды нашла: старый заброшенный колодец в огороде был полон звезд. Можно было, перегнувшись через сруб, зачерпнуть их в ладони, но они быстро утекали сквозь пальцы.
Лизетхан слушала Василя и улыбалась: смешная она была. Разве звезды по ночам скатываются в заброшенные колодцы?

Но однажды пришел день, когда Василь забыл о своей маленькой подружке. Теперь по вечерам он провожал из клуба красавицу Алсу, а днем без конца гладил брюки и рубашки. Иногда он закрывался и рисовал по памяти дочку пасечника: вот она стоит у плетня, а над головой кружат пчелы и бабочки; вот идет по воду на родник - да у Алсу сроду не было такого расписного коромысла.
Однажды Лизетхан пришла к другу с улыбкой: "Посмотри. Красивые, правда?". В смуглой руке - цветные стеклышки: желтые, зеленые, как водоросли на дальнем озере, коричневые и розовые, как сладкий мармелад. Василю захотелось было, как в детстве, выйти с ними во двор и посмотреть сквозь осколки на солнце, но ведь ему не десять лет, как этой девочке. "Брось свои стекла в колодец, звезд прибавится". И почему оттолкнул он протянутую руку?
Стеклышки со звоном посыпались на пол. "Что ты, - испуганно вскричала девочка, - что ты, зачем, они же разобьются". И, упав на колени, удрученная, ничего не понимающая, стала собирать свое богатство.
Вечером Василь сидит с Алсу в школьном саду и вздыхает. Тонким нежным ароматом фиалок веет из темноты. Поблескивают глаза Алсу.
- Что же ты молчишь? - удивляется она. В голосе усмешка.- Расскажи что-нибудь.
Как Василь ни напрягает сейчас память, ничего смешное не вспоминается. Только стеклышки, цветная Лизкина радость. "Эх ты, Лизка, - думает Василь, забыв, что рядом скучает Алсу, девушка с черными блестящими глазами, нежными розовыми губами, тонкими прохладными пальцами. - Лизка-Монна Лиза. Выдумала тоже - стеклышки." Он уже начинает жалеть, что обидел подружку, и ему хочется рассказать Алсу об этой странной девочке с непонятными фантазиями.
- Лизетхан, - фыркает Алсу, - этот лягушонок? Бака-баласы?
И вдруг из кустов выскакивает сама Лизетхан: "Дураки вы оба. Вот вам", - швыряет в лицо что-то острое и холодное. "Стеклышки", - догадывается Василь.

Лизетхан бежит домой, не разбирая дороги, и приходит в себя только в комнате брата. С наслаждением хватает она и рвет в клочья портреты Алсу и все другое, что подворачивается под руку. "Вот вам!". Упав на раскладушку, плачет и скулит, как щенок.
Вбегает тетка, суетится и причитает. Но Лизетхан уже успокоилась. Она терпеливо ждет, когда апай вытрет ее мокрое и горячее лицо и, разжав кулак, с удивлением и жадностью смотрит на обрывок. С него сияет тихая знакомая улыбка. Мама.