Александрия. Глава 3. 2

Дом оказался запертым. Но это был не единственный неприятный сюрприз, ожидавший Галла, ибо, добыв из котомки с немногими личными вещами ключ, отперев замки и зайдя внутрь дома, он застал свое жилище в полнейшем запустении. В нос ударил затхлый гниловатый запах оставленного на истребление насекомым и крысам человеческого пристанища. Пыль и паутина скопились на полу, на немытых, посеревших от грязи стенах, скамьях и мебели. В заброшенном очаге давно не горел огонь.

Заглянув мимоходом в женскую, где ютились мать и служанка (здесь была та же грязь запустения, из мебели не осталось ничего, лишь в углу валялась какая-то забытая ветошь), Валерий открыл дверь в свою комнату и от неожиданности замер на пороге. Его удивило даже не то, что, в отличие от остальных помещений в доме, здесь оказалось так чисто, красиво и прибрано. Все убранство комнаты полностью изменилось. Вместо привычной обстановки, в которой он прожил без малого двадцать лет, он оказался в самом настоящем святилище.

У дальней стены напротив двери возвышался стол, приспособленный под алтарь, накрытый чистым белоснежным полотном, на котором, несмотря на день-деньской, горел светильник перед разрисованной деревянной дощечкой, украшенной свежими цветами. Подойдя к этому импровизированному алтарю, он взял дощечку в руки, чтобы рассмотреть её внимательнее.

Мужчина, с лавровым венком на светлой густой шевелюре, смотрел на созерцателя внимательно и спокойно. Светлые серые глаза, волевое лицо, сильная шея. На плече, поверх белой туники, на римский манер перекинут синий гиматий. Если бы не надпись, гласившая: «Валерий победитель», он решил бы, что это портрет отца. Он – победитель. Отец. Он жил героем и умер как герой. А кто я? Жалкий дезертир. Почему он лишил меня права сражаться и умереть вместе с ним? Зачем он так со мной поступил?

Ему вдруг вспомнился день, когда он навсегда ушел с ипподрома. Управляющий не хотел отпускать его, и долго уговаривал остаться, вопя и сверкая глазами: «Опомнись, безумец! Куда ты уходишь?! Зачем?! Кому ты будешь нужен за этими воротами?! Здесь ты кумир публики, здесь ты бог! А там ты кто? Придорожная пыль, ничто! Уже завтра о тебе никто не вспомнит!»

Но нет, Галл ни мгновения не сожалел о том, что покончил с этим ремеслом. Да, в то время у него был верный кусок хлеба. Но он не мог припомнить ни одного состязания без того, чтобы они не проводили к Орку кого-то из колесничих. Рано или поздно, не важно через сколько дней, календ или лет, так же проводили бы и его. Не смерть его страшила. Он не хотел умирать на потеху публики, только и всего, ему становилось невыносимо мерзко при мысли об этом неизбежном позорном финале. Вот почему он ушел – если уж смерть, то только геройская смерть на поле битвы, а если жизнь – то наполненная смыслом, подвигами и почестями – настоящая, достойная мужчины. Так жил отец.

Однако и этому не суждено было свершиться. И вот он здесь, один в заброшенном доме, без семьи, без денег - аутсайдер на старте. Бросив дощечку изображением вниз, он покинул комнату.

Тем временем наведавшаяся в свой бывший дом Биррена весьма удивилась, увидев, что входная дверь открыта – все знали, что воровать в её доме нечего. Она захаживала сюда лишь раз в день, чтобы принести цветы и поплакать о потерянном сыне. Жила же в общине при храме.

С опаской войдя внутрь, она с порога огляделась и, не заметив ничего подозрительного, вошла в дом - как раз в тот самый миг, когда Галл с досадой покинул бывшую свою комнату.

Увидев оплакиваемого ребенка, выходящим из собственной комнаты-святилища, Биррена решила, что Бог наказал её безумием. Она испуганно вскрикнула, выронив цветы, и сама упала бы, так как у благочестивой матроны от ужаса разом отказали ноги, если бы сын не поспешил к ней, чтобы вовремя поддержать.

- Матушка, что ты? Это ж я, твой сын, - проговорил он, глядя на матушку с тревогой.

Лишь когда он заговорил с ней она поверила, что это действительно её сын, а не видение, и тогда пришел черед объятиям и слезам, которым, казалось, не будет конца. Биррена была уверена, что, отправив сына на войну, она потеряла его навсегда, и теперь ей необходимо было время, чтобы прийти в себя и осознать всю меру божьего всесилия и милосердия.

- Что это? – сквозь слезы спросила она, заметив шрам на предплечье сына.

- Пустяк... Матушка, я вернулся, и отныне всегда буду с тобой, тебе не о чем плакать, - сказал Валерий, осторожно усаживая мать на ближайшую к ним скамью, и сам сел рядом.

Биррена не сводила глаз со своего бесценного вновь обретенного чада и не находила в себе сил, чтобы хоть на мгновение выпустить его из объятий.

- Давно ли ты вернулся?

- Только что.

- Из каких же земель?

- Из Фракии, матушка.

- Ты видел отца? Был у него?

- Да.

- Как он там? Жив, благополучен?

- Он убит в бою, близ города Адрианополь, - сказал Валерий, предвидя новый водопад горьких слез и поток причитаний, который, действительно, не заставил себя ждать.

- Ты уверен в этом? Ты сам это видел? – наплакавшись, переспросила мать, в стремлении сохранить для себя хоть малую толику надежды.

- Я сам похоронил его мертвое тело, - безжалостно отрезал сын. – Матушка, мне бы помыться и поесть чего-нибудь, - добавил он, не желая продолжать этот тягостный разговор.

- Да, да, сейчас я сбегаю на рынок, - заторопилась мать, стирая со щек слезы.

- Ты лучше разведи огонь в очаге, я принесу воды, а на рынок пусть Трифена сбегает, куда она подевалась?

- Трифену я отпустила с миром. Христос не велит держать рабов.

- Что? – при упоминании этого божества Галл вздрогнул словно от пощечины.

- Христиане не держат рабов, сынок, Иисус Христос запрещает… - Биррена смолкла на полуслове, увидев, как изменилось лицо сына: милые и родные черты её дорогого ребенка вдруг непостижимо изменились, став совсем чужими и холодными, в глазах зажглась ненависть такой силы, что ей стало страшно.

- Матушка, опомнись, Христос убил твоего мужа, - со злобой проговорил демон, вселившийся в её сына, каждым словом нанося удар прямо в сердце.

- Что ты, сынок, - шепотом заговорила она, испуганно вглядываясь в новое, незнакомое ей доселе лицо её ребенка, - Христос не убивает, убивают злые люди…

- А ты служишь их божеству, - с укором ответил ей уже прежний, её Валерий и, оставив мать в растерянности, направился в свою комнату. – Где моя одежда?

- Там… ларь у стены… - отозвалась Биррена, суетливо подскочив, но сын уже вышел из комнаты со свернутой в узел одеждой и направился к выходу.

- Куда ты?! Ведь тебе надо поесть и помыться! – только и успела крикнуть она ему вдогонку.

- Помоюсь в бане, а поем на празднике, - сухо бросил в ответ Валерий, исчезая за дверью.