Свердловский андерграунд

    Гештальт-психология (Gestalt — личность, образ, форма)  учит, что мышление есть мышление образами. Но 4 марта 1987 г. в Свердловске мало кто из  посетителей открывшейся на Сурикова-31 выставки знал о гештальт-психологии, но все, не сговариваясь, мыслили как раз образами, как это и положено согласно гештальт-психологии. Зрители подходили ещё и ещё. Рассказывали знакомым, шли на выставку второй и третий раз, чтобы ещё раз помыслить образами. В выходные выстраивалась очередь, потому что мыслящие образами не вмещались в помещения выставки. Выставку продлили ещё на месяц. Люди не знали про гештальт-психологию и не совсем понимали, что же происходит. Но некоторые догадывались, что происходит, хмурились, едва сдерживая свой гнев, они почти никогда не пробовали мыслить. Теперь они попробовали, насторожились и даже испугались чего-то.  В июне того же года в вечерней худшколе по ул. Сакко и Ванцетти-23 открылась ещё одна выставка , где пять (или шесть?) ч десятков ещё каких-то авторов выставили свои живописные гештальты. Стало совсем тревожно у некоторых на сердце. Что делать?  Что? Что?!
  ***
За несколько месяцев до открытия пресловутой "Сурикова, 31" в Свердловске (бывш. Екатеринбурге), открылся пресловутый Свердловский рок-клуб. Он был жалкой копией Ленинградского рок-клуба, но тем не мене, это натолкнуло сидевший в своих подвалах маэстров андеграунда на медитативные раздумья.
- Надо что-то делать! - воскликнул Виктор Гончаров, неформальный магистр свердловской арт-ложи. 
- А чё?" - срезанировала сразу дюжина голосов.  Воцарилось зловещее молчание. Но тут голос свыше сказал:
- А что если и нам тут сделать бульдозерную типа выставку, а?
Вольный почтальоны (как в будущем начнут называть некоторых из них) загалдели, засыпали эфир своими репликами.  Следующий вопрос состоял в том, каким образом произвести отбор и кто его произведет.  Участники ареопага исподлобья бросили на друг дружку ласковые волчьи взгляды, так что девушкам и несовершеннолетним стало не по себе.  Будущее предвещало столетнюю войну. Тут слово взял Дьяченко, в узких кругах известный под прозвищем Дьяк:
- Нужно выставить всё, всех, кто что принесёт, и без выставкома!
- Как без выставкома? - воскликнул Добчинский.
- Как все и всё?! - воскликнул Бобчинский.
В воздухе зависла зловещая тишина. Николай Федореев, бывший на то время самым гениальным из присутствующих, уже знал, что следует делать и говорить в ситуации цугцванга. И он сказал:
- А что, хорошая идея!
Виктор Гончаров, офигевши смотревший по сторонам, посмотрел ещё более офигевши на Федореева и обратился к нему по имени-отчеству:
- Николай Зотиевич, ты как всегда, конечно, прав.
Идея была безумная, бредовая, дебильная, пьяная, предсказуемо несбыточная, тем более, что предложил её точно такой же Дьяк, но отступать было уже некуда.  Сообщество уже объявило безоговорочный brexit всем остальным вариантам.  Безвыставкомное безумие захватило инициаторов и 4 марта 1987 г. на Сурикова, 31 эта выставка открылась.
                ***
Существовавшие до 4 марта 1987 года (и по инерции ещё частично полтора года после) выставкомы существовали исключительно ради того, чтобы на выставки не попадали образы-гештальты, пригодные для процедур мышления. Потому что как известно, первое что приходит на ум, когда человек начинает мыслить, это что-то такое, что как раз мыслить и не надо. В сущности любые худобразы стимулируют какую-то да мысль, так работенка у выставкомов было не легкая, так как логически забраковать нужно было вообще всё, но благодаря заветам тов. Луначарского и примкнувшего к нему Петрова-Водкина этого сделать было нельзя, прогрессивное человечество по мнению большевицкого полиглота-богостроителя- эмпириокритициста должно любоваться  пейзажами, натюрмортами, шишками в утреннем сосновом лесу. Так что не только те гештальты, которым было позволено окормлять мозг зрителя, но и те которым было этого делать не позволено, однажды собрались в критическую массу и 4 марта 1987 вылезли из под своих плинтусов, так что все меньшевики, правые эсеры, сторонники академизма, реализма, Брюллова... и всех прочих, рисовавших по клеточкам, испытали вселенский ужас, кошмар, панику, невроз и даже психоз.   
  ***
Конечно, безвыставкомная закулиса бытийствовала в богемах Свердловска и до 4 марта 1987 года. Была уже вполне оформифшаяся космогония арт-мифов и ярко мерцающих гениев, так сказать, аттракторов подвальной субкультуры . Кроме вышеупомянутого Дьяка, которого слово "аттрактор" удивляло своим сходством с  понятием "трактор", были Гавриловы, Валерий и Зина.  Валерий был живописец в стиле угрюмого ультраминорного сюрра. Творил он рука об руку с Валерием Павловым, который был в чем-то даже более талантлив, чем Гаврилов, а в чем-то менее талантлив. Зина была лишь немножко художницей и гораздо больше поэтессой, своей же известностью  она превосходила вообще всех, потому что её стихи были настолько безвыставкомны, насколько это вообще может быть. По нынешним временам, впрочем, её стихи уже стали вполне выставкомными.  Мерцал в свердловских худсалонах Виктор Гончаров своими пленительными полотнами а ля Вазарели.  Уже интриговали свердловских аматёров Малахин (во преображении и во славе - Букашкин),  неподражаемые Федореев, Махотин... Но многие воссияли именно на Сурикова 31,  а ещё многие после неё, получив на сакральной выставке позывные бескрайнего Арт-Соляриса.

***
"Сурикова, 31" не была единым проектом, как "Бубновые валеты" или питерские примитивисты- митьки. "Суриковцы" были разномастные, разного достоинства. И даже в совокупности ожидаемые измы, заброшенные к наш закрытый город гнилым западом, не были  видимой доминантой. Посыл выставки скорее воспринимался как "дубина народной войны", нежели валеты или обериуты. Настолько она была непричесанной, компотной, винегретной, всяческой. "Нетаковским" казался лишь проект Жени Арбенева, который выставил "образцы посуды, не принимаемой в пунктах приёма стеклотары". Почти всё прочее было "таковское", но пастухи искусства, предвкушая получить новые рынки  для своих диссертаций начинали было кромсать дилетантов, но пугало их до мозга костей, что публика полюбила "этих", не обращая внимание на метров реализма, пост-сезанизма и прерафаэлизма, генералов, полковников и подполковников Союза Художников.  Все сорта зрителя, пришедшие на Сурикова, 31, были удивлены. Они увидели совсем не то, чего ожидали.
***
Пожалуй,  зрителю, заинтересованному и любопытствующему праздно или профессионально относительно сего арт-эпизода  современной арт-истории, стоит приобрести книгу, собранную искусствоведкой и кинематографисткой С. Авакумовой   "Махотин: спасибо, до свиданья" (второе издание продается в галерее "ПоЛе"). Или найти в интернетном "Журнальном зале" журнал "Урал" № 4 за 2007 год, который весь от корки до корки посвящен  этому событию.

***
Одним из самых загадочных фигур этой мистерии являлся Виктор Махотин. На Суриковскую выставку он слегка опоздал, так как ездил в Крым продавать уральский виноград (рябину). Он приволок впопыхах дюжину своих картин, поставил их вдоль стены. Его имя не вошло в каталог, так что он даже и на безвыставкомной выставке оказался "безвыставкомным".  У Махотина всё было совершено "безвыставкомным". Ценители чего-то такого импрессионистского  непременно имели картины Махотина или на кухне, или над диваном.  Однажды на мотоциклетном заводе ему заплатили зарплату зеленой краской, и Витя умудрялся писать этой краской студеную до звона зиму, так что шалун отмораживал пальчик, глядя на полотно. Он всегда принимал решения на несколько шагов вперед. Он был бессребреником и прагматиком одновременно. Когда он вышел из детдома и получал паспорт, в графе "национальность" он, круглый сирота, написал "еврей". Паспортистка жалела сироту:
- Напиши русский, - подсказывала она, но выросший в безотцовщине Витя хотел, чтобы его отцами были Фрейд, Эйнштейн, выевревшийся из евреев Христос из Назарета и выегиптившийся из Пирамидовска-на-Ниле Моисей. Это позволяло ему лучше находить покупателей на свои картины.  Одной из самых удачных Витиных продаж была продажа Е. Ройзману (до того он  практически дарил картины за спасибо). У Вити Ройзман покупал картины дешевле, чем у Брусиловского, но Витю это радовало нисколько не меньше,  чем Брусиловского.  Однажды, во время дискуссий на предмет китайской живописи, Витя кому-то поведал тайну своего рождения: он-де родился и вырос в Харбине (по другим версиям: в Шанхае), так что все средне-уральские дзэн-буддисты признали в Махотине своего патриарха.  Купив одну-вторую картину Махотина, Ройзман не остановился и решил купить и третью, так как слава Махотина бросалась в глаза: одни знали, что он "еврей", другие знали, что он "фейковый еврей", третьи знали, что у него десять жен, и столько же детей, знали, что он родился на родине Лао-цзы и ***-нэна, кроме того, он стал председателем "Станции вольных пост", дочерней ветви суриковского движения, которое истинные суриковцы считали арт-ересью.
Дело было так. Пьют Ройзман и Махотин по-дружески чай с печеньками. Тут Ройзман  Витю и спрашивает:
- Витя, скажи честно, ты срок мотал?
Сами понимаете, что Витя ответил так, как и следовало ответить:
- Мотал. 
Ройзман купил ещё сорок картин Вити, издал его альбом и проспонсировал Витину турпоездку на историческую родину. Ехал в Иерусалим Витя вместе с Мишей Шаевичем в одной плацкарте. Витя занял верхнюю полку, как человек, принципиально игнорирующий комфорт. Даже хотел залезть сначала на третью, но Миша Шаевич резонно предупредил, что если он звездонётся со второй полки, то может сломать пару рёбер, а гробонувшись с третьей, можно сломать пять или шесть. Миша Шаевич лежал на нижней полки и интеллигентно беседовал с Витей.
- Ты , - говорил он интеллигентно Вите. - Неплохо, Витя,  рисуешь.
- Да - отвечал не очень интеллигентно Витя. - Уже получше Вашего, Миша Шаевич.
Слово за слово они доехали до Иерусалима-на-Иордане.
***
Представители академической арт-науки, конечно, выискивали то, что следует отметить и приголубить в "суриковком" половодье, а что-то  снисходительно отодвигали в творческий низовой отстой.  Суть тут была в том, что вскрылась земная кора, и стало видно, что мозгу вообще не нужны для его творчества чьи-то теории. Он (мозг) напрямую соединяется с Солярисом. И мозг начинает что-то вытворять, не спросясь особенно-то носителя головы.  В те стародавние времена Солярис был чем-то вроде вместо Бога. Теоретики оказались излишни. И это внушало страшный ужас и кошмар.  Так что если не удалось прикрыть лавочку, то нужно было как-то посыпать дустом. Но как только  на приснопамятных диспутах, искусствовед произносил слова реализм, композиция, перспектива, светотень, тут появлялась художник Корнелюк, и обвинял рептилоидных искусствоведов в геноциде людей искусства в эмоциях ещё более сильных, чем слова. Корнелюк писал на кусочках оргалита пейзажики, по краям имитируя багет приклеивал реечки. Написанное Корнелюком было, несмотря на тему полным гнева, вспыльчивости, нетерпения, но при этом легким, добрым, восторженным.   
***
История о том, что "Сурикова, 31" придумали Дьяченко, Гончаров и Федореев - миф-легенда. Всё было совсем не так. Прошение Гончаров в отдел культуры занес, но тогдашний начальник отдела культуры Виктор Олюнин, подождал, пока Гончаров выйдет из кабинета и взглядом попросил Льва Хабарова остаться на пару секунд.  Хабаров проговорил устраивающую Олюнина схему: типа учащиеся вечерней  художественной школы проводят  публичную выставку. Пролетариат и служащие  в свободное от работы время культурно проводят досуг: рисуют, в художественной форме отражают действительность.
- Ко мне, Лев Леонидович, даве приходил полковник КГБ. И сказал, что ему наплевать, что я разрешение получил, если что меня посодют. Так что если что посодют нас вместе. Согласен?
Лев Леонидович, не задумываясь ответил:
- Вместе так вместе.
Общение с грозным полковником КГБ  и с безмятежным "неформалом" Хабаровым, говоривший "Вместе так вместе", позволило Олюнину сделать головокружительную карьеру, так что он стал начальником отдела кадров в империи Андрея Анатольевича К. (в смысле: Верхне-Пышминского горно-металлургического олигарха).   
***
Постепенно художники-неформалы (суриковцы и околосуриковцы) обнаружили, что они друг друга терпеть не могут, так как на взгляд почти каждого из них остальные были бездарные либо даровитые эпигоны.  Лишь Махотин каким-то образом любил почти всех. И иногда на 20-летие Сурикова 31 или  на 30-летие Сурикова-31 художники на некоторое время забывали о своих вкусах и пристрастьях и мирно пили спирт, процеженный В. Павловым через берестяной фильтр, в обществе друг друга.  А Махотин был приветлив каждый день. Он обитал ежедневно в метальной лавке, где хранились поделки кузнеца Лысякова и прочий блошиный антиквар Музея МИЕ. Днем вся богема забегала к нему на некоторое время с портвейном или без оного, а ночью он рыл подземный туннель в ЕМИИ, чтобы выкрасть оттуда Каслинский павильон.  Когда Махотин ушел в мир иной, С.  Абакумова организовывал сборы, посвященные Дню Рождения Махотина, так что несмотря на незыблемость  закона S-кривой, суриковское неформальное сообщество продолжало и продолжает бытийствовать. И оно бытийствует ещё более незримо, потому что ответственный артист прекрасно понимает, что грифы так называемого искусства арт-оф-тудей с их банками экскрементов и бюстами литклассиков, обгаженные птицами мира, подкрадывается к нам со своими вероломными замыслами.
***
Вторая выставка "суриковцев" произошла в музее ЕМИИ на Плотинке. Но на этот раз  безвыставкомная комиссия одну картину всё-таки убрала. Это был концептуальный портрет Ельцина, сотворенный Н. Федореевым. Ельцин был двойным. С одной стороны - белый, с другой - черный, негативный. Думай, что хочешь. И сегодня он нам говорит, что думай, что хочешь. И сегодня этот портрет не берут в центр Ельцина, и патриоты также его не понимают. Для всех Ельцин какого-то одного цвета. Для Федореева он был двухцветный.  Картину сняли.  В знак протеста, отказались участвовать художники А. Лебедев и Е. Арбенев. Но Арбенев отказался "концептуально": на месте, где висела его картинка, он договорился повесить объявление, что тут висела картина Арбенева, которую Арбенев в знак протеста снял. Таким образом, концептуализм ещё раз продемонстрировал свою хитрецу: Арбенев одновременно и снялся и остался.
***
"Свердловский авангардист  Владимир Жуков", он гнул железо, но делал не скульптуры, а становые вещи, да ещё их красиво покрывал краской.  Потом он красил кирпичи.  И всех это удивляло. Также удивляло и то, что это удивляло и поражало других.
***
Кстати, Шабуров, тусовавшийся и на Сурикова, и на Сакко и Ванцетти, а потом примкнувший к Букашкину, как наиболее (на его взгляд) креативному патриарху свердловского андеграунда, наиболее точно ухватил творческий смысл безвыставкомных выставок 1987  года.  Это винегрет, компот, хаос, много всего, карнавал. Ключевые слова: много, разное. Именно такая идеология была заложена в его "Музее Ивана Жабы".  У Букашкина он научился величию (в смысле мании величия, в позитивном смысле этого слова). Венцом свердловского периода березовского художника Шуры было его возлежание во гробе. Кто-то посчитал, что сие есть глумление над обрядом всех религий мира. Но иные догадывались, что наоборот, Шабуров использует религиозные технологии,  чтобы дать себе второе рождение, переродиться, после символического небытия. Таким образом, он заставил многих прийти и сказать много хороших слов о нём. Тем самым Шабуров добился как бы сакрализации себя. То есть, в соответствие с учениями Макса Штирнера, Альберта Швейцера, Эммануэля Мунье Шура Шабуров перевел внимание на феномен личности, то есть, так называемого "я". Вы не поверите, но гештальт с немецкого  переводится не только как образ или форма, но и как "личность".  За это подвиг Марат Гуэльман по настоянию Славы Курицына рукоположил Шабурова в  секту "Синие носы", так что  Шабуров стал организовывать арт-скандалы  на международном  уровне, создал со своим приятелем Мизиным цирк-оф-тудэй. Сначала из-за их с Мизиным носов уволили министра Культуры РФ, потом Йоко Оно назвала его сэнсэйем. А однажды повар одного из Екатеринбургских пабов, узнав, что в их пабе закусывает устрицами сам Шабуров, выскочил в зал и отвесил "синеносому" земной поклон в присутствии Феди Еремеева и ещё двух фигурантов.  То есть, прямая связь с Солярисом, минуя теоретические поучения академического искусствоведения, доказала свою эффективность.
***
Самая знаковая картина не только Игоря Шурова, но и всей темы "Сурикова.31" - это шировская картина "Беспокоит меня Гондурас".  Тайна этого гондурасовского квадрата ещё не разгадана. Почему беспокоит Гондурас, ещё можно понять. Но почему именно это картина так всех нас обеспокоила в 1987 году  не ясно до конца. Так что есть тема для диссертации. Пишите.
 ***
А Букашкин, Букашкин – «это голова» . В УрГУ ему есть целый Музей. Евгений  Артюх благодаря "Арт-движению Старик Букашкин" дважды стал   депутатом Заксобрания, и если бы не забросил бы  арт-движение, то провел бы свои партию стариков-пенсионеров в Госдуму. Малахин был мифом уже в мире подвальных междусобойчиков. Миф о Малахине проникал в худучилище, в студенческие тусовки Арха. Но где-то в году 1986 Малахин окрестил себя «К. Кашкином». Под таким именем бывший Малахин открыл свою знаменитую выставку антиалкогольного плаката. С именем произошла, впрочем, осечка. Дышащие на ладан, но ещё дышащие выставкомы негигиенично пахнущее для обывателя имя велели поменять. Так что Малахин из К. Кашкина превратился в Б.У. Кашкина (бывшего в употреблении Кашкина) и потом - в Букашкина. Славу свою Букашкин обрел как художник, и ещё большую как музыкант, так как его Всеобщее общество "Картинник" выступало на всех рок-фестивалях СССР  с неизменным успехом несколько лет. При всём этом Букашкин не был ни художником, ни музыкантом. Он был просто поэтом, вроде Пушкина или Чуковского. Всё остальное было лишь формой публикации.
***
"Станция Вольных почт" была наиболее длительным из арт-проектов свердловского андеграунда.  Название не придуманное, так точно называлось здание, где проходила выставка. В этом помещении можно было и жить. Там жил Витья Махотин, и художник Витя Кабанов с семьёй.  В 2007 году этот факт, вспомянутый в ходе юбилейных событий  позволил придумать выставку "Витьки", где выставились, кроме Махотина и Кабанова, Витя Давыдов, Витя Трифонов, Витя Винокуров, Витя Малышев (с фильмом), Витя Тхоржевский и все прочие Викторы и Виталии, которых оказалось больше дюжины, и это не считая Вити Воловича.
***
Теперь про табуретку. Хотя про неё и так все прекрасно знают. Фабула предельно проста. На выставке по Сакко и Ванцетти было маловато авангарда. А. Козлов под авангардным авангардом понимал Кандинского с Малевичем. Особенно он почитал Василия Кандинского, потому что тот происходил из мансийских князей, живших по берегам реки Конды. 
Итак, жена просит покрасит табуретку. Он красит,  но не однотонно, а под  Кандинского. Получается выразительно. Он относит  табурет на выставку. Публика в экстазе. Наконец-то что-то нормальное (в смысле ненормальное)! Вдруг приезжает галерист из Челябинска, договаривается насчёт выставки  туда и забирает ряд работ, включая мою (Козлова) табуретку. Жена спрашивает:
- Где табуретка-то?
Месяц-два проходят, а её нет, она в Челябинске. Наконец где-то в субботу числа дцатого ноября Коля Гольдер  ему (мне, то бишь) сообщает, что выставка вернулась и табуретка при ней. Козлов забирает табуретку и идёт домой.  Следим внимательно за датами. Как раз в это время в Свердловске проходит несанкционированный митинг в защиту Ельцина, которого Политбюро с какого-то бодуна приговорило к смертной казни.  Кому понравится, если его земляка ни с того ни сего приговорили (и до сих пор никто толком не знает, че это было, и чё Михиал Сергеевич с Борисом Николаевичем вдруг повздорили). Минимум это любопытно, тем боле, что в Свердловске ни санкционированных, ни несанкционированных митингов протеста против решений Политбюро отродясь не бывало. Идет Козлов, идёт, а на шее у него эта самая табуретка. Тут со всех сторон на него набрасываются люди в штатском обоих полов, упрекая его плохом отношению к советскому народу. Он пытается сделать экспромтом лекцию о  Кандинском, но как-то не может захватить внимание слушателей, которые уж поволокли его в направлении автобуса марки КАвЗ. И он (я) принимает решение бежать, что ему-мне удаётся. Но на следующий день ему вдруг звонит Аркаша Бурштейн, известный в Свердловск и Израиле (с некоторых пор) теоретик поэзии и искусства и приглашает в гости. Поболтать о поэзии Козлов любит, так что приходит, но оказывается тут всё по-другому. Оказывается, хотя Козлов и удрал, но его сфотали на камеру (а снимал парень из соседнего двора) и записали в пятерку организаторов протеста. 
- Всех расстреляют, кайсся, - сообщает   Бурштейн. - Лично я в Израиль хиляю, а ты кайся, иначе шлепнут. 
Козлов репу почесал. Каяться не стал, потому ещё табуретку отобрали, обвиняют в непонятно чем последователя Кандинского.
- Какие кайся! -  завелся Козлов. - Я чист аки голубь, пошли все нафик.
***
Коля Гольдер отделился от выставки на Сакко и Ванцетти и создал товарищество передвижников "Вернисаж" из избранных и самых на его взгляд гениальных неформалов (он сам, Махотин, Хохонов, Вяткин, Лаушкин, Алферов, Ильин, Каргополов, Козлов и некоторые другие). "Вернисаж" стал возить художников всюду и везде. В Пермь в Киров, Ленинград. Однажды  Гольдер собрался и поехал с картинами "Вернисажа" в Германию.  Ему сразу предложили деньги, от которых он не мог отказаться. Всю выставку запродал, остался в ФРГ, стал в невъездным в Россию, так как все картинки на границе переписали, а картинок-то и нет. В ФРГ сначала жил припеваючи, потом стало кисло, перебрался во Францию, стал мажордомом местного графа.  Больше о нем ничего не известно.   
***
В наши дни "Сурикова 31" превращается, уже превратилась в символ. Юрий Лотман как-то сказал: "культура - взрыв". Вот тут оно произошло.  Какое-то время могло даже показаться, что в Свердловске вообще все вооружены акварелью, гуашью, темперой, маслом, карандашами, пластилином, чтобы творить арт-шедевры, как будто нет для этого Эрмитажа, Третьяковки, Лувра, Дрезденской галереи, Центра Жорж Помпиду. Но не все спятили, можно не волноваться: некоторые как жили так и живут без карандашей.
***
Иные авторы  приходили со своими артефактами на безвыставкомные выставки, чтобы получить подтверждение своей гениальности. Получив , позитивное или ещё лучше негативное (ведь истинного гения никто не понимает), эти неизвестные homo sapience  sapience  возвращались в пенаты своих интравертных циркулос, к поверхностям своих четырехмерных бубликов. А зритель, вянущий в разлуке, печально созерцал, как ещё один малевич шагал в дали, удаляясь от него  в своё анахаретство до следующей кальпы…