Десятский

Повесть


Пролог. Трактир
Июнь 1311
Западная Литва (Великое княжество Литовское)

Старик Монивид держал постоялый двор на дороге в пяти верстах от города. Он ухаживал за этим заведением с двадцати лет. Сейчас Монивид уже подбирался к своим пятидесяти годам. Но за бессменную жизнь трактирщика, он еще не помнил таких темных и хмурых лет. Особенно несчастливым шел последний год.
Раньше Монивида и его семейство сытно кормили шедшие с запада купцы и странники. Те, кто не успевал вечером дойти до лежащего в пяти верстах городка Желудок, с удовольствием ужинали и ночевали у него. Шедшие в тот же городишко селяне, не желавшие ночевать в поле, также составляли основную часть клиентов и денежного дохода старика. Монивид жил не тужил, ругался с женой, растил сынка балагура и хорошеющую с каждым днем дочурку, копил денежку на черный день. До западной границы княжества было больше пятидесяти верст. Набеги соседнего ордена крестоносцев никогда и близко не подбирались к Желудку или Монивиду с его трактиром. Зато трактирщик был всегда в курсе событий на рубеже княжества и ордена. Люди с тех мест постоянно шли на Новогрудок или обратно со столицы княжества.
Три последних года выдались неурожайными. Этой весной сильные дожди также попортили урожай наступающего лета. А кормиться после очередной голодной зимы в княжестве было и так уже нечем. Монивид за полвека своей жизни ни разу не помнил настолько сильного голода, который сейчас напал на княжество. А беспощаднее всего на его западную часть.
Этим поздним вечером в трактире сидело всего три посетителя. Два немолодых селянина ужинали и болтали за столиком. Третьим был бродяга, который сидел на скамейке в углу и уже третий час потягивал клюквенный компот.
 Как случается какая напасть в княжестве, люди всегда сильно меняются. Наступают тревожные времена. Еще три весны назад, путник, повстречав на дороге ватагу молодцев с полевых работ, мог рассчитывать на веселую компанию и тучу озорных небылиц про походы на девок из соседней деревни. Сейчас та же ватага могла караулить путника в лесу у дороги, обобрать, раздеть, а то и зашибить расторопного насмерть. Да и в трактире люди стали хуже платить, больше драться и ругаться. Раньше, когда Монивид не справлялся с посетителями, ему подсобляла дочурка. И если кто из подвыпивших мужиков начинал распускать язык или руки в ее сторону, обычно нахала затыкали мужики, кушающие за соседними столиками. Каждому хотелось вступиться за дочку трактирщика. Сейчас нет. Мужики чаще стали носить с собой оружие. И никто не спрашивал у них, чем они живут и с чего кормятся, и откуда у них свежие шрамы. Никто не хотел с ними связываться. Простой люд старался не задерживаться в трактире, когда рядом галдела компания подобных бродяг. И Монивид все чаще садил свою Руту в комнату на целые дни. Она вышивала, вязала, стирала белье, пока отец не разрешал дочери вновь выйти погулять, либо сходить в город с его давними знакомыми. И посетителей было намного меньше, чем в сытые годы. Монивид сам с работой управлялся… без помощницы.
Как назло, два селянина затеяли на ночь глядя неправильную беседу:
- Ты, Петрик, в Мохово теперь ночью ходишь?
- Неа, по что мне такие подвиги? – открестился Петрик, - Я уже и поссать на двор ночью не хожу.
- А куда? В окошко, что ль, справляешься?
- В сенях мы семьей ходим, утром выносим, - серьезно ответил Петрик, - А вообще, как темнеет, я своих шалопаев-троглодитов на двор гоню, в яму. Мол, давайте засранцы сейчас, чтоб ночью не просились.
- А Аленка твоя, что ли терпит такое?
Петрик засмеялся:
- Да она сама под топор ляжет, чем кого из сосунков за порог-то в темноте пустит. Меня правда выгоняет иногда, когда дров в печку донести нужно.
- Вы что, все там в Осиновке такие пуганые? У нас дык тоже по дорогам ночью не шляются, но объедки свиньям выкинуть, до сарая дойти никто не боится.
- То у вас еще тихо, в Мохово-то! А у нас люди мрут… Вдова у нас на краю-то у речки с малюткой жила. Что-то, наверное, хворь какая привязалась с голодухи-то. На улицу почти не выходила. А к ней тоже никто не захаживал, своих проблем у всех хватает. И загнулась она там, наверное, бедная душа, с младенцем-то. И на третью ночь просыпается вся деревня. Вдова эта мертвая уже, в соседнюю избу в окно влезла и всех там с детьми перегрызла. Всем селом с вилами и факелами ее травили. Еле закололи, а так бы в лес еще убежала…
- Да ну, Петрик, брешешь ты! – стукнул по столу напуганный селянин.
- Я брешу?! Да пусть мне Аленка индюка родит, коли брешу! Сам вдову эту заколотую видел. Сам семью ту загрызенную видел!
- Страшно, Петрик!
- А то… Так то, знаешь, упырица, душа неупокоенная была. А как с голодухи народ мрет… Скоро, говорю тебе, сами своих соседей будут на улицах хватать, а дома на огне жарить. Вот когда в этом трактире еда-то кончится. У нас так уже ничего в селе нет. За пятнадцать верст ходил, выменивал деньги на траву.
- Не дай Бог, Петрик.
Петрик озабоченно посмотрел по сторонам:
- Много нечисти в лесах развелось… Ну то понятно. Много горя, много душ погибших вокруг, много и тварей бесовских будет. То волки выли, то уже не воют почти. Зарычит иногда чудище какое у леса да убежит обратно в темноту. Бабы утром за грибами-ягодами ходят, иногда пятерками не возвращаются. Моя Аленка на болотах, как бруснику собирала, утопца видела. Еле ноги унесла, потом две ночи заснуть не могла. Прижималась только ко мне и плакала, перепуганная. Рассказывала: «склизкий такой, сгорбленный, вместо головы пасть блестит непонятная, как у сома. Только зубы длиннющие торчат. И пальцы на лапах тоже длиннющие в когти переходят…»
- А ведьмаков звали, Петрик, когда столько нечисти?..
- А то как же? Но и ведьмаки сейчас пошли, разбойники сплошь одни, колдуны, а не ведьмаки… Один деньги вперед возьмет, да потом поминай как звали. Другой с леса волка принесет или утопца мертвого, заместо оборотня и денег да еды требует. А ты попробуй не дай, себе еще хуже сделаешь. Одному не дали, так он только зло посмотрел и ушел, а ночью изба в селе до тла выгорела… И малютку свою родители вытащить не успели. А бывает ведьмак в лес уйдет, а его кишки потом по веткам ягодницы наши утром и находят.
- А у нас, Петрик, бабы Марене молятся. Как соберутся селом, так и давай до утра песни-заклятья тянуть, только детей в избах своим воем пугать.
- И у нас бабы колдуют, да толку… Как гибли люди, так и все равно мрут. Я в Желудке в церковь сходил. Там их этот, служитель, как они их… батюшками кличут. Сказал, что нечисть - это бесы, да души те, которые бесы мучают. Говорит водой святой избу окропите да молитесь утром и вечером, и никакая нечисть не тронет…
- Какой водой?
- Святой водой. Налил мне пузырек.
- А правда, что она в темноте светится?
- Не правда, обычная вода-то вроде… А молитвы я слово в слово не запомнил. Как-нибудь дома попробую вспомнить.
- Да ну их этих попов, батюшек, ксендзев и прочих… Только и знают, что рясы, кресты носить, да людям голову дурить. Перуну еще мои пра-прадеды молились, а эти пришли с земель, которых я вообще не видел никогда. Ну скажи, Петрик! А ведь еще и креститься целыми селами где-то принуждают…
Монивид сидел за стойкой, и пытался не слушать этих двоих. Третий бродяга молча пил компот спиной к старику. То, что мужчина был бродягой, выдавал доносящийся до стойки запах костра, а также лежащая рядом с мужиком котомка вещей, меховой коврик и черный заношенный плащ. Было видно, что тот привык спать под открытым небом.
Монивид узнал бродягу. Имя его вроде бы было Бутина, но люди называли его просто Погорелый. Непонятно, откуда к нему прицепилась эта кличка. Может из-за очень черных волос и бороды. Монивид слышал, что сам Бутина был охотником с Городенщины. Когда крестоносцы пять лет назад осаждали замок Городни, то за несколько месяцев выжгли и разграбили всю округу. В тот год от рук крестоносцев якобы погибла вся семья Погорелого, и он сам скоро подался в ведьмаки, а потом с колдунами какими-то не местными якшаться стал.
В ножнах на спине этого хмурого черного мужика висел меч. Монивид очень редко встречал в жизни ведьмаков и боялся их еще больше чем обычных разбойников. Потому что, по слухам, ведьмаки без хорошей награды за головы чудищ сами часто не гнушались случайным разбоем. Только уж лучше на дороге обычным татям попасться. Те хоть если и прибьют, то уж наверняка по-людски. А ведьмаки, (эти полулюди-полуколдуны) народ говорит, могут из мертвяка еще для своей мутной алхимии органы вырезать… А леший их знает этих ведьмаков. Лучше с ними не связываться. Не угодишь чем-нибудь, потом горестей не оберешься.
Погорелый к тому же третий час сидит, ни слова не произнеся. И не заплатил еще. Монивид пока напоминать о плате не собирался, но все равно ведь придется, если бродяга так и будет сидеть. А вдруг еще уходить встанет, не расплатившись…
Ох, тревожно держать трактир в голодное время! Раньше Монивиду было спокойнее. Сыну-то Ямонту зимой восемнадцать годков исполнилось. Уже мужал паренек… Хоть и дите совсем, все о подвигах и чудищах мечтал, но уже лентяйству его конец приходил. Поддержкой серьезной стал отцу. Да и чувствовать начинал Монивид, что коли с ним что случится, то Ямонт и за сестрой своей и за матушкой присмотрит. Уже не маленький, а как ответственность на плечи ляжет, так и совсем повзрослеет. Трактир держать сможет. С пеленок же рос на кухне, да между столиками под ногами у мужичков бегал.
Только нет Ямонта. Как увидал великий князь, что загнется пол его княжества от голода к зиме, так собрал войско и двинул походом на земли соседствующего на западе тевтонского ордена. Немцы-то что-год набеги делают. Теперь вот литовцы тоже за добычей в тевтонские земли подались. И Ямонт с ними удрал. Пошел к Витеню, великому князю, в войско и теперь где-то на западе по тевтонским землям шляется со всеми. А вернется ли… Дай-то Бог, Перун, триклятая Марена и все, кого люди так боятся и почитают, чтоб вернулся живой и здоровый…
Дверь трактира распахнулась, и Монивид забыл про ведьмака и про Ямонта. Вошли четверо вооруженных мужиков. Тридцать-сорок лет всем и толстая щетина у каждого. Небось, пару недель бритву в руки не брали. Обычно вооруженными группами ходят стражники в городах. Эти же с мечами на поясах без сомнения были отъявленными лиходеями с большой дороги. Одетые в крепкую добротную одежду, кожаные сапоги, куртки из кожи или качественного сукна. Толстые пояса и ремни, ухоженные мечи… А главное - эти взгляды: господские, чуть распущенные, излучающие силу и безнаказанность. У Монивида от этих взглядов забегали по спине мурашки.
- Накорми, старый, путников, - распорядился главный в четверке.
«Это что сейчас будет…» - подумал старик. «Объедят, заплатить - хренушки они заплатят, душу всю вымотают и еще хорошо отделаюсь…»
Трое разбойников уселись за столик, а главный подошел к стойке:
- Что у тебя пожрать-то есть? Сейчас пожрать хорошо редкость такая! Приготовь-ка нам мяса с капустой… Только нормального мяса! А не костей этих обваренных, - кивнул он на двух ужинающих селян, - Чтоб на костях мясо было, понимаешь, пивная башка? Пива нам побольше… ну и там хлеба, лучка, колбаски поищи и сам чего-нибудь придумай, понял?
- Понял, отчего ж не понять, - тихо сорвалось с губ у Монивида, вот же чертов вечер будет, - мяса, капусту, пиво…
- Все неси, что я сказал! Не рассусоливай там, а то знаю я вас елупней пузатых… А мы с дороги и голодные очень.
Два селянина уже быстро облизали по последнему разу косточки и засобирались спать в снятую на ночь комнату наверху, от греха подальше.
- Ставр, помнишь я про девку здесь рассказывал? – окликнул главного один из мужиков за столом.
- А… – хлопнул в ладоши главный и, прищурившись, уставился на Монивида, - Забыл! Марусю свою зови. Харусю, Дурусю, как там твою засранку зовут? Пусть она нас сегодня обслуживает. На что нам твоя старая жопа здесь, когда молодуха есть?
Старик побледнел. Он как раз уже начал наливать пиво, как после слов главного разбойника Ставра у него задрожали руки.
- Так это… Хворает она, третий день как слегла, - выдавил он.
- Что, старый? – воскликнул Ставр. – Так мы вылечим!
Разбойник хлопнул себя пониже живота. Трое за столом одобрительно загалдели следом: «Вылечим-вылечим».
«Куда ж вы гады лезете, что ж вы за нелюди?!» - отчаянно запаниковал Монивид.
Он корил себя последним дураком за то, что не соврал, мол его Рута в городе у мамки-тетки-бабки. Он столкнулся лицом к лицу с тем, что не сможет сейчас защитить свою пятнадцатилетнюю дочь от своры похотливых распущенных жлобов. Кто его дернул за язык вякнуть, что Рута вообще здесь?! Как теперь успокоить этих разбойников…
- Ну так что, старый? Маруся изволит спуститься к нам, или мы сами навестим ее покои?
Ставр двинулся за стойку к двери, за которой была лестница на второй этаж.
- Погоди, мил человек! – преградил ему дорогу Монивид и залепетал срывающимся голосом - садись за стол, сейчас я вас всех накормлю. Хорошо накормлю! А доченька моя болеет, три дня не встает…
Ставр несколько секунд послушал, как старик его умолял, а потом замахнулся и ударил трактирщика рукой по голове. Монивид свалился вниз. «Только не троньте Руту!» - стучала у него в висках беспощадная мысль.
- Эй, человек! – раздался голос из темного угла трактира.
Ставр обернулся. Это Бутина его позвал.
- Сказали же тебе - девочка болеет. И за еду вперед платить надо, - сказал Погорелый.
- А ты вообще кто? – всмотрелся главный разбойник, возвращаясь к стойке, - Мужики, тут какой-то хер волосатый в углу спрятался!
Бутина встал из-за стола и приблизился к стойке.
- Да ты, небось говна своего давно не кушал? – не спуская хищных глаз с Погорелого произнес Ставр.
Но потом на его глазах Погорелый мягко, но очень быстро вытащил из-за спины меч. Он был уже близко от разбойника и лезвие его меча зависло в одном локте от разбойничьей шеи.
- Э, ножик спрячь… – опешил Ставр, - обалдел что ли, говноед?
Главный разбойник не успел вытащить свой меч и сейчас маленькими шажочками пятился назад, к своим. «Вот же угораздило нарваться на дурачка с мечом. Что он, всех нас четверых зарубить собрался? Знает же, что не выйдет у него ничего…» - думал разбойник.
- Не будешь ты здесь беспредельничать, – сказал спокойно Погорелый.
Троица что сидела за столом уже вскочила на ноги и повытаскивала свои мечи.
- Вы чего, мужички?! – закудахтал за стойкой Монивид.
Он, опершись на стойку, только что встал на ноги и приложил ладонь к кровоточащему лбу. Но его никто не заметил.
- Ну и что делать будешь, рубака сраный… Зачем меч достал? – все пытался увидеть неуверенность на лице у Погорелого Ставр.
Но Погорелый смотрел на главаря своими черными холодными глазами. И разбойник понимал, что перед ним не пьяница с хмельной бравадой, а бывалый тертый мужик. И мужик этот, понимая игру не хуже Ставра, все равно решил выйти один против четверых. Было в его глазах что-то темное, чего нельзя понять сразу. А с такими людьми Ставр никогда не связывался. Он и сам дожил до тридцати четырех лет только благодаря тому, что умел уступать дорогу, когда это было необходимо. Четверых этот мужик с мечом точно не зарубит. Но его Ставра рубануть успеет наверняка и первым.
- Ты выбрал не тот трактир. Проваливайте отсюда, если вас маленькими головой не роняли…
Ставр пожал плечами:
- Да ты меч свой убери, пока сам не поранился, - сказал он.
Бутина не шелохнулся.
- Ладно, пошли, мужики, - обернулся главарь к своей тройке.
- Ты чего, Ставр? Да мы же этого говнюка порвем! – возмутился один из разбойников.
- Пошли я сказал! – рявкнул на него главарь. – Слышь, пузатый, не трактир у тебя, а клоповник сраный! А ты, хер бородатый, - обратился он к Погорелому, - осторожнее ножиком своим махай.
Ножиком Ставр называл острый, хорошо сбалансированный меч ведьмака, который не раз бывал в поединках.
- Хер свой в штанах держи, - негромко сказал тому в след Погорелый, - отрежут быстро…
- Доброй ночки… - Ставр вышел и хлопнул дверью, оказавшись на крыльце.
- Я не понял, Ставр? – опять возмутился один из разбойников, - что это было? Пойдем вернемся и порежем его!
Ставр сгоряча залепил тому в зубы.
- Еще одно слово, и я тебе пасть до жопы растяну! – сорвался он на разбойника.
После стычки с этим черноволосым ведьмаком у него по всему телу сновала неуловимая дрожь. Не проходило ощущения пронесшейся мимо беды.
Напуганный Монивид успокаивался. Страх уступал место брызнувшим слезам:
- Спасибо, милый человек! Дай Бог тебе здоровья! Я уж не знал, что с ними делать…
- Что делать, что делать… - засунул Бутина меч обратно в ножны за спину, и устало произнес, - дочуру надо тебе в город отдать кому-нибудь. Опасно здесь ей жить.
- Знаю-знаю, отдам. У меня кроме Руты родненькой и нет никого больше. Тетке в город отдам. И жена как вылечится, пускай все равно в городе остается. Страху-то за сегодня натерпелся...
Погорелый бросил на стойку серебряную монету:
- Это за питье, хозяин, - ведьмак сел обратно за свой столик в углу. Я у тебя еще полчаса сидеть буду. А потом уйду. Храни Бог твой трактир.
- Так ночуй у меня, мил человек, - всплеснул руками Степан, - Комнат свободных много. В любой постелю. Не возьму ничего. Хорошему человеку совсем не жалко. А то ночь темная, опасно на дороге!
- Нет, хозяин, сегодня еще дела есть…


Глава 1. Храбрый воин
17 июля 1311
Деревня Скандия, Центральная Надровия (Тевтонский орден)

Ульриха разбудила жена. Он перевернулся на другой бок, смял под головой подушку.
- Так и будешь лежать? – раздался голос Эльзы.
Солнце уже ярко светило в окно. Стояло позднее утро. Время, наверное, приближалось к полудню. Пыль в спальной светилась в горячих летних лучах и мирно плавала в воздухе. В комнате было все еще прохладно, но прохлада эта постепенно таяла в наступавшей дневной духоте.
Голос Эльзы доносился из гостиной. У Ульриха была почти достроенная добротная деревянная изба в один этаж. Небольшие сенцы, большая просторная гостиная с печкой, которая служила и кухней, и трапезной. Также была еще небольшая спальня. Эльза мела пол в гостиной и продолжала разговаривать с проснувшимся мужем через закрытую дверь.
- Солнце встает, мужики в поле работают, крыша, гниющая свистит, муж дорогой просыпается…
Ульрих свесил ноги с кровати. Потянулся за висевшей на стуле рубахой. Работу он сегодня проспал…
- Герик где-то ползает и муж дорогой спит…
- А где Гера? – спросил Ульрих хриплым ото сна голосом.
- Не знаю, – чуть расслышал он через дверь.
 - А тебе значит, смотреть за малым не нужно? – негромко упрекнул жену Ульрих.
Ульрих выходил из спальной в гостиную. Припухшее спросонья лицо, борода длинной в полпальца, мятая рубаха и обозначившийся под ней живот, босые ноги.
- Ну прости меня, нерасторопною. Понимаешь, полола с утра самого. Пока солнце не печет. Хоромы работнику своему ненаглядному выметаю. Ну и поесть ему тоже ж надо будет, когда глаза продерет, наконец. Прости меня, не углядела за Гериком…
- Ну хватит уже… - буркнул Ульрих, - Что поесть там?
- Пшенка вчерашняя в печке. Яйца сваренные в печке. За огурцами сам в погреб спустись, - ответила Эльза, согнувшаяся с веником.
Ульрих зашумел в запечках. Спускаться в погреб он поленился. Только взял к пшенке и яйцам пучок укропа с подоконника. Он заглянул в подвешенную к потолку колыску с младшим сыном Мартином и вышел на улицу. Ульрих сел трапезничать за стоявшим в тени яблони столом. Что толку есть и лишний раз выслушивать колкости жены? Скоро найдется старший сын Герхард, поесть прибежит. Тогда и будет обед в доме за обеденным столом. А пока Ульрих просто прятался под деревом от Эльзы, которая с самого утра была не в духе. С рождением Мартина, а, наверное, все-таки еще с рождения Герхарда такое случалось постоянно.
Ульриху шел двадцать четвертый год. Но он не выглядел молодым. Отпущенная борода и проявляющееся под рубахой пузо старили его лет на десять-пятнадцать. Так же и Эльза в свои двадцать один больше походила на одну из сварливых, располневших, тридцатилетних теток, чем на своих тонких и молодых ровесниц. В особенности тех, кого еще до сих пор не выдали замуж.
Семейная жизнь сильно поменяла Ульриха и Эльзу за пять лет…
«Тогда стоял как раз такой же жаркий день…»
Ульрих вспомнил погожий сентябрьский день, когда он девятнадцатилетним юношей возвращался в свою деревню из войска Генриха фон Плоцке. В феврале 1306 года он наперекор воле родителей пошел к своему сеньору, рыцарю Мариусу фон Лонгету, и записался в сотню его солдат. Тогда в восемнадцать лет он мечтал стать храбрым воином, мечтал доказать себе и всем свою доблесть. Вместе с шеститысячной тевтонской армией он ходил в поход на Литву, где и встретил свои девятнадцатые именины…
В начале сентября он возвращался домой… Борода его тогда еще почти не росла. Редкая темная поросль покрывала загорелое лицо. Он был худым, стройным и крепким. Он был закален месяцами маршей, переходов, тренировок и суровым армейским бытом. Тогда Ульрих чувствовал себя молодым и сильным. А еще он надеялся, что все ужасы и мерзость прошедшего похода для него навсегда закончены. В Литве ему довелось дважды ходить на приступ под стены Городенского замка. Он остался жив и теперь просто хотел счастливой долгой и мирной жизни.
Он шел до родной деревни последние пять верст, как поравнялся с шестнадцатилетней девушкой, которая возвращалась из города. Он узнал Эльзу, дочь бортника с другого конца деревни. Эта тоненькая и нежная девочка показалась ему в ту минуту тем самым прекрасным, что он видел в своей жизни. Эльза тоже узнала Ульриха. Молодой, стройный, подпоясанный мечом, и очень повзрослевший Ульрих теперь не шел ни в какое сравнение с другими деревенскими парнями. Эльза тоже влюбилась. Ульрих будто бы был тем прекрасным рыцарем, о котором она с детства мечтала, и мечтали все ее подруги. Они влюбилась по уши. Предприимчивые родители поженили молодых еще до зимы.
Ульрих занес посуду в дом. Эльза ушла к соседке вернуть одолженное вечером сито для муки. Ульрих решил не дожидаться жены. Одел свои заношенные чеботы из козьей шкуры (зато в них ногам не жарко) и пошел в дом бортника Германа, отца Эльзы. Но шел он не к Герману, а к его младшему сыну Джерту. Тот одалживал у Ульриха рубанок. Без него Ульрих никак не мог продолжить работу над досками для гниющей в доме крыши.
Всего у Эльзы было четыре брата, старших. Ее отце, бортник Герман всегда отличался хозяйственностью. Он не давал лентяйничать своим сынкам, вечно оборванным и галдящим. Родившаяся же девочка попала под теплое и любящее крыло своей матушки. До сих пор Эльза оставалась маминой любимицей. Герману хватало забот с сыновьями и хозяйством, поэтому воспитание дочери было благополучно оставлено жене. Та растила девочку как любимый цветок среди сорняков. У девочки быстро прорезался то нетерпеливо господский голос, то жалобно-просящий. Ох и часто же приходилось братьям отдуваться перед скорым на расправу отцом… Стоило Эльзе пожаловаться матушке, или Герману на своих братьев, как те уже готовили свои многострадальные задницы к жалящим ивовым прутьям.
Герман сидел на крыльце и жевал яблочки.
- День добрый, - поздоровался Ульрих.
- Добрый, - ответил Герман, - ну с чем, зять, пожаловал?
- Да я к Джерту пришел…
В избе послышались шаги. На крыльцо вышел младший Джерт.
- А этот лоботряс любит дома сидеть, - улыбнулся отец, то ли укоряя сына, то ли будто хваля, - Братья все переженились. Работают в поле. И по своему хозяйству еще у каждого есть.
- А кто тебе, отец, с пчелками помогать то будет, если не я. - усмехнулся в ответ Джерт.
- Эх, помощник… ты меда сам вылижешь больше чем напомогаешь мне, - опять весело бросил сыну Герман.
Упрек на самом деле ничего не значил. У Германа в семье не принято было выносить сор из избы и выяснять отношения на людях. Зять Ульрих выступал здесь посторонним.
- Джерт, я за рубанком пришел, - обратился Ульрих.
Парень взмахнул рукой:
- Конечно Ульрих! Отдам я тебе твои инструменты. Все уже готово у нас почти. Но и правда, послушай. Сегодня на пасеке еще возни будет. А чего тебе туда-сюда таскать рубанок свой? Мы с отцом сегодня улья закончим строгать, на пасеке разберемся, может еще с банькой закончим. И ты на днях приходи, забирай свои инструменты. Договорились, зять?
Ульрих молча выслушал. «Не заберу я, наверное, сегодня рубанок» - подумал он.
- Мне крышу давно пора латать уже.
Тут вступил в разговор сам Герман:
- А по правде, Ульрих, - обратился он, серьезно и как бы предоставляя решать Ульриху, - никуда твоя крыша не денется. За пару дней не сгниет. Давай уже мы пасеку в порядок приведем, и ты потом сразу за свою крышу примешься. Негоже дела недоделанными оставлять…
Ульрих вздохнул. Ему не хотелось сейчас полчаса молоть языком на улице с упрямыми родственниками жены, чтобы вырвать из их плена свои инструменты. «Потом заберу».
- Завтра вечером зайду, - сказал он, чуть кланяясь тестю.
- Хорошо, приходи.
Ульрих ушел.
Джерт усмехнулся:
- Сколько, отец, наш зять под стены Гародни ходил?
Герман пожал плечами:
- Вроде два раза, а что?
- А ничего, к нам это он уже третий раз ходил. Так что получается, мы с тобой получше литвинов сдерживать осаду можем, - пошутил Джерт.
Прошла пауза. Герман понял шутку: «Все-таки младший у меня и вправду дурачок» - вздохнул он.
Ульрих возвращался домой думая, чем он будет заниматься до вечера. Уже перевалило за полдень. Стоял жаркий летний день. На дороге он увидел четырехлетнего босого мальчика в одной лишь пожелтевшей рубашонке. Тот стоял к нему спиной на середине пыльной колеи, держа руку у рта. «Ах вот ты где…» - подумал Ульрих.
- Эй, Герик, а ну иди сюда, - позвал он.
Мальчик обернулся.
- Паапа! – крикнул он и побежал на своих беленьких ножках к Ульриху.
Тот взял мальчика на руки.
- Папа, Сафка ушла! Пусть Сафка придет. Я ее покормить хочу…
«Так и думал, что с козой соседской пошел играться. А Эльза вечно шум попусту поднимет…». Сафка ускакала к гуляющей около деревни другой козе, оставив маленького Герхарда расстроенным.
- А ну ка, Герик, пойдем домой. Мама ругать тебя будет.
Ульрих опустил сына на землю и тот потопал с ним рядом. Он все оглядывался назад, пытаясь вновь увидеть свою Сафку. Потом чуть не отстал, заметив черного кота. Тот спал, устроившись на траве у забора. Когда к нему засеменил маленький Герхард, усатое животное быстро шмыгнуло под забор во двор.
- Герик, а ну не отставай! – позвал остановившийся отец.
В это время послышался звон деревенского колокола. Ульрих и Герхард повернулись в сторону деревенской площади. Звонили общий сбор. Деревенский колокол был слышен и на прилегающих полях. Скоро на звон с полей должны были вернуться работавшие крестьяне. Ульрих взял сына на руки и пошел на площадь.
Через полчаса, когда там собралось уже много селян, на крыльце дома старосты появился молодой мужчина с бородой и в кожаной накидке.
- Селяне Скамбии, слушайте! – раздался его голос. – Послание Великого Магистра!
Шум болтовни, стоявший между собравшимися крестьянами, исчез. Ульрих узнал говорившего мужчину. Его звали Дорхар. Ульрих помнил его по своему походу на Литву пять лет назад. Дорхар служил тогда одним из десятских в сотне Мариуса фон Лонгета. Еще Ульрих заметил запряженную телегу у дома старосты. Ему стало ясно, зачем Дорхар приехал в деревню.
- Литовские язычники, разбойники и варвары вновь напали на наши земли! Они орудуют в Бартии, жгут и грабят наши села. Великий магистр собирает войско, чтобы разбить ненавистных литвинов. Те, кто хочет вступить в отряд вашего патрона, благородного рыцаря Мариуса фон Лонгета, подходите ко мне. Всем остальным с каждого дыма нужно до девятого часа вечера принести откупную. Берем муку, солонину, зерно, кожу. Приносите и показывайте ему, - Дорхар указал на мужика, сидящего на бортике запряженной телеги.
Люди загудели. Несколько молодых ребят почувствовали непреодолимое желание вступить в войско и пойти в поход. Их споры с отцами, а в большинстве случаев с матерями, вспыхивали то там, то тут. Ульрих усмехнулся про себя. Когда-то он был такой же. Тогда он никак не мог представить, что в походе увидит не подвиги, а мерзость разбойничающей армии, грабящей и сжигающей села. А когда он два раза ходил на приступы под стены Городни, то натерпелся столько страха, сколько не мог себе до этого представить… Правда, там на приступах… Он все-таки увидел те самые подвиги, о которых мечтал мальчишкой, но это не изменило сути: все на войне оказалось не таким, каким представлялось ему до похода.
- Ульрих! Здесь есть Ульрих, сын кожевника? – вновь разнесся над сборищем голос Дорхара.
«Есть!», «Тут Ульрих!», - послышалось в ответ. Люди стали переглядываться. Ульрих обхватил Герхарда покрепче левой рукой и поднял вверх правую. Мол: «Здесь я!».
- Ульрих! Иди сюда, - улыбаясь, махнул рукой Дорхар и сам пошел навстречу.
Он поравнялись:
- Да тебя не узнать совсем! Ну и брюхо же ты наел! – засмеялся Дорхар. – Ну здравствуй, Ульрих, не забыл ты своего десятского?
«Ты не был моим десятским» - подумал Ульрих. Дорхар командовал тогда другим десятком. Но Ульрих его помнил. Дорхар остался таким же веселым и живым молодым мужиком. Ему сейчас тридцатый год, наверное, миновал.
- Здравствуй, Дорхар, - поздоровался Ульрих.
Он опустил сына на землю. Мужчины пожали другу руки и обнялись. Это была воинская традиция. Люди, которые побывали в одном сражении, впоследствии встречаясь, приветствовали друг друга именно так. Даже если они и были плохо знакомы.
- Это кто такой? – спросил Дорхар и кивнул на четырехлетнего Герхарда.
- Мой старший, пояснил, - Ульрих.
- Надо же, большой уже! Ты зря времени не терял, смотрю... – и Дорхар хлопнул Ульриха внешней стороной ладони по круглеющему животу, - А тут что, следующего уже носишь?
Мужик громко засмеялся. Ульрих тоже улыбнулся и посмотрел в сторону. Он давно отвык от беззлобных солдатских шуток. Дорхар присел на корточки и обратился к маленькому Герхарду:
- Привет, мальчик. А ты знаешь, что твой отец храбрый воин? – спросил он.
Стоявшие рядом селяне подумали, что это еще одна подколка.  Ведь  тема же тема храбрости у солдат была второй по частоте шуток после темы совокупления с женщинами, животными и темы мужеложства. Они так и не узнали, что Дорхар произнес свои слова искренне.
Мальчик отвернулся и прижался к отцовской ноге.
- Застеснялся Герик, - положил Ульрих ладонь на голову мальчика. – Застеснялся бородатого дядю...
- Ничего, - поднялся Дорхар и улыбнулся, - повзрослеет и тоже обрастет шерстью.
Люди на площади потихоньку расходились.
- А тебе, Ульрих не надо откупную нести, - сказал Дорхар после паузы.
- Не надо? – удивился тот.
- Ты в войско поедешь.
Ульрих сразу не ответил:
- Да нет, я решил больше в походы не ходить, - сказал он.
Дорхар глядя на Ульриха слегка помотал головой:
- Это воля твоего патрона. Мариус просмотрел списки своих солдат лет за десять, наверное. Забирает в этот поход почти всех, кто у него уже служил. Так что мне приказано собрать откупные и тебя тоже забрать в войско.
«Вот так новости» - подумал Ульрих. Если бы его призвали в войско через год после осады Городни, он бы, наверное, пошел и утопился в озере. Страшные воспоминания были настолько свежи, что мысль об их повторении просто свела бы его с ума. Он еле остался жив под стенами литовского замка. А сейчас пять лет семейной жизни наложили какой-то еще более сильный отпечаток на него. Ульрих удивился тому, что не чувствует паники, узнав о своем призыве. Более того… он как будто рад уехать из своего дома, подальше от Эльзы и ее родных. Но Ульрих решил этого не показывать.
- Ты не переживай сильно, - сказал серьезно Дорхар, - мы же в поход-то настоящий и не пойдем. На литовские земли не пойдем. Просто язычники с голодухи у нас на востоке все жечь стали. Нам нужно лишь разбить их свору и все по домам вернемся. Еще и денег приплатят за это. А Мариус, ты же знаешь, бережет своих людей. И того, что под сраной Городней было, в этот раз не повторится.
- Я понял, - вздохнув, задумчиво произнес Ульрих, - когда нужно отправляться?
- Завтра утром нужно. Приходи, когда рассветет в дом старосты и поедем.
- Хорошо.
- Ну а пока, - грустно улыбнулся Дорхар, - Домой ступай. Пусть женушка тебе приготовит сегодня повкуснее, а ночью ты ее приголубишь. Чай нескоро с бабой под одним одеялом лежать будешь… Хоть с крепкой попой она у тебя?
- С крепкой... - буркнул Ульрих.
То, что касалось Эльзы не вызывало у Ульриха никакого смеха, и шутки про жену он слушать не собирался. Настроение резко испортилось. Дорхар испоганил ему настроение не вестью о призыве, а своей шуткой про жену.
Ульрих взял сына за руку и зашагал домой.
- Я на рассвете буду.
Эльза была очень красивой. Она была просто божественной красавицей тогда!  В свои шестнадцать лет… Девятнадцатилетний Ульрих глядел на ее тонкую гибкую фигуру. Хрупкие плечики, которые хотелось закрыть ладонями, крепко прижать к своей груди! На него смотрели широко-открытые, будто удивленные глаза. В этом удивлении светило озорство и девичье кокетство. Ее ясное, свежее личико светилось прямо перед ним. Так могут светиться только девочки, которые лишь начинают вступать в пору своей юности. «Ульрих, ты как ленивый сонный кот!» - смеялась она ему в лицо и убегала. Ульрих бежал следом, будто кот за веревочкой. Он догонял ее и прижимал к себе. Жмурился, когда прикасался лицом к ее душистым волосам.  «Пусти!» - оборачивалась она и смотрела на него искрящим, притворно сердитым взглядом. А он смотрел на нее зачарованный. Ее лицо светило так близко, что Ульрих чуть ли не щурился. Ему хотелось ее поцеловать, но он почему-то не решался. Наконец Эльза щипала его, вырывалась и бежала дальше.
Ульрих догонял ее снова, они падали в траву. Они могли долго лежать так и смотреть на небо. Ее голова лежало у него на плече. Он чувствовал боком трепетавшую девочку и боялся пошевелиться, чтобы Эльза не исчезла как мираж. Ведь он даже не мечтал об этом, когда напуганный до полусмерти своим первым приступом засыпал в лагере у стен осажденной Городни. Он не мог помыслить, что через пару месяцев живой и здоровый будет бегать и смеяться с Эльзой, словно они с ней бабочки на одуванчиковом поле.
А она лежала рядом, гладила его руку: «Ты сильный - говорила она ему задумчиво, - Вы воины все такие?». «Да, - отвечал он после паузы, - но я не сильный воин… Нет сильный, просто в этом походе я видел таких, которые… которые настоящие воины». Ульрих отвечал путанно. Ему не хотелось говорить и мысли в голове находились в каком-то беспорядке. Ему просто хотелось остановить время, чтобы этот момент растянулся в вечность. Он так хотел быть с Эльзой всегда.
Отец Ульриха вместе с будущим тестем Германом, сам Ульрих и некоторые братья Эльзы за два месяца срубили молодым добротную избу. Тогда и сыграли свадьбу. Сначала было гулянье. Захмелевший от вина и целовавший невесту под крики ликующей родни Ульрих не верил своему счастью… Неужели все сбылось? Неужели все это на самом деле. А потом была его первая с ней ночь…
За два месяца жизни под одной крышей они вконец рассорились. Может быть, сыграло свою роль воспитание каждого... Эльза привыкла понукать старшими братьями, а Ульрих был нерасторопным и довольно ленивым юношей. К тому же полгода в походе, где ему приходилась постоянно выполнять чьи-то приказания, не научили молодого человека хозяйской предприимчивости… Ссоры и понукания Эльзы довели Ульриха до полного уныния. Одно время даже вернулись его армейские кошмары, поднимавшие когда-то Ульриха в походе среди ночи. Сейчас он тоже вскакивал ночью с постели. Вскакивал, потому что не чувствовал покой и безопасность в собственном доме.
Родился Герхард. Эльза утратила последнее дыхание своей юной, но так быстро задохнувшейся красоты. Ее кожа посерела и одрябла, стройные формы исчезли и стали рыхлыми, на когда-то сиявшем лице отпечаталась вечная маска недружелюбия. С рождением сына забот молодым прибавилось. Но семейная жизнь началась тоскливая и полная затаенных обид. Она тянулась уже пятый год.
Ульрих так и думал, что новость о его призыве в войско дойдет до жены раньше, чем он сам дойдет до своего дома.
 Эльза была во дворе.
- Маама! – увидел ее Герхард и побежал к ней.
- Тебя забирают в войско? – спросила Эльза, обнимая сына, но глядя на Ульриха.
- Да, - ответил Ульрих, будто бы его спросили: пойдет ли он сегодня в колодец за водой или нет.
- Когда?
- Завтра утром.
- И что нам теперь делать? – бросила в спину мужа Эльза, потому что Ульрих уже почти зашел в дом.
Вопрос был задан с такой интонацией, будто в ответ ей должны были зазвучать оправдания.
- Ничего, - просто ответил муж, - это все равно ненадолго.
Вечером он сходил с Герхардом искупаться на озеро. Эльза на самом деле наготовила на вечер много и вкусно. Но съели они все это молча. Пререкаться супругам было как-то не к месту, но никто из них уже не помнил, когда они спокойно разговаривали за ужином. У Ульриха было хорошее настроение, и он часто теребил Герхарда. А мальчик смеялся и увлеченно тараторил маме про его с папой поход на озеро. Молчаливая Эльза улыбалась и слушала, пока ужин не стал слишком затягиваться:
- Все, Герик, перестань болтать за едой. А то папа сейчас доест твою кашу.
Ночью они лежали рядом. Пять лет семейной жизни практически стерли воспоминая о той ночи, когда у него с Эльзой впервые была близость. Теперь внутри Ульрих не чувствовал трепета, сердце не замирало. Рядом с ним лежала располневшая обабившаяся Эльза, его сварливая неухоженная жена.
Ульрих вспомнил, что не зашел сегодня к ксендзу в часовню. Надо было бы взять благословление перед отправлением в поход. Побыть в храме и помолиться хотя бы несколько минут. Завтра он уедет слишком рано, часовня еще будет закрыта. Он нащупал под рубахой крестик и сжал его в ладони. Ему захотелось его поцеловать, но он этого не сделал. «Утром поцелую» - подумал Ульрих. Он знал, что Эльза еще не спит. Она подумает, что он до ужаса боится идти в войско, раз свой крестик целует. Но это было не так! Ульрих сам удивлялся тому, что не испытывает ни капли страха. Даже после всего, что он видел пять лет назад. Сейчас, лежа в темноте, Ульриху было забавно представлять, как он мертвый лежит в толпе изрубленных трупов, а в это время Эльза с самым хмурым лицом стоит возле дома. Она смотрит на так и не починенную гниющую крышу, костерит нерасторопного мужа последним увальнем, не догадываясь, что тот уже пятнадцать минут как уткнулся перекошенным мертвым лицом в землю. Что у него из брюха торчит обломок копья, а снизу уже натекла большая лужа крови и того что утром было съедено Ульрихом на завтрак. «Этого медведя ничто не исправит» - подумает она и сердито зашагает на другой конец деревни, просить отца или братьев доделать ей крышу.
- Мы так и будем лежать? – услышал Ульрих голос жены.
Он даже улыбнулся в темноте. Он, конечно, собирался в ночь перед разлукой заняться с Эльзой единственным их общих делом. Ведь это последняя ночь, когда он спит под одним одеялом с женщиной, когда он может устроиться у нее между ног и хорошенько исполнить мечту каждого возвращающегося с похода воина. Загвоздка была в том, что Эльза давно не была той свежей, нежной и благоухающей девицей, о которых мечтают молодые мужчины ночами в душных армейских шатрах. И оказавшись под одеялом, Ульрих почувствовал не желание, а сонливость. К тому же никто не давал ему защиты от ее упреков. Он привык к упреку жены в хозяйстве, к ее упрекам на виду у других односельчан. Но он не мог привыкнуть и боялся ее упреков в постели… И он подумал, что Бог с ним, с супружеским долгом. Хорошо бы было и просто выспаться.
- А давай в следующий раз? – как будто шутя, ответил ей Ульрих.
- Ладно, давай в следующий раз, - выдохнула Эльза и повернулась от мужа на другой бок, буркнула - а давай больше никогда!
Улыбка сбежала с лица Ульриха. Он испугался.
- Эй, - шепотом позвал Ульрих и придвинулся к ней, робко коснувшись пальцами ее плеча, - Это я пошутил…
Эльза не шелохнулась. Ульрих напрягся еще сильнее и почувствовал себя в собственной постели как на раскаленной сковороде. Он теперь не знал, как уснет, если рядом с ним лежит смертельно обиженная Эльза. «Эй…» - сжал он осторожно ее плечико. Та повернулась к нему лицом:
- Знаешь у кого такие шутки? - ответила она, - У мужеложцев…
После этих слов у Ульриха на душе полегчало. Эльза сердилась не смертельно. Он спрятал руки под одеялом и коснулся коленом ее бедра.
Утром он взял свой небольшой мешок с необходимыми вещами, снял со стены ножны с мечем и тихо вышел на крыльцо. За лесом разгорался рассвет. Деревня начинала отливать нежно розовым цветом. Утро было очень ясным и прохладным. Ульрих дохнул и увидел, как на мгновение из его рта вырвался пар. Было очень тихо. Деревня спала, только из леса доносилось неудержимое пение птиц. Ульрих закинул мешок за плечо и зашагал по пустой деревне к дому старосты, где в телеге с возничим его ждал Дорхар.
Эльза приподнялась с кровати, как только дверь закрылась за Ульрихом. Ее подташнивало.
Ей было плохо от стоявшего в комнате полумрака, от запаха их постели, от утренней жажды и песка на полу. Она медленно подошла к окну. Ульрих, мечтательно шагая, уходил по дороге все дальше.
Когда она узнала вчера, что Ульриха забирают в войско, ей показалось на секунду, будто она за него испугалась. Но это ощущение длилось лишь секунду.
Она до смерти устала. От его брюха, грязных босых ног и недоделанной крыши. От его лени и покорности всем. От его безразличия к ней и их дому. От того, что она зачахла с ним меньше чем за год. Он не собирался ничего менять.
И никакого страха за него она на самом деле не чувствовала.


Глава 2. Сотня Мариуса
10 августа 1311
Восточная Бартия, 4 версты от замка Растенбург (Тевтонский орден)

Утро в еловом лесу наступало красиво. Солнце вставало за деревьями, разгоняя утреннюю дымку. Капельки росы блестели на листьях редких неутоптанных кустиков. Пахло свежестью, елью, подсыревшей иглицей. Птицы наверху давно проснулись. А внизу на иглице уже быстро просыпались люди.
- Сотня, подъем! – раздавались раскатистые мужские голоса, - Подъем, зверье!
Ночевавшее в лесу войско копошилось как муравейник. Ни палаток, ни шатров не было. Мужчины спали на ковриках, не разводя костров.
Ульрих открыл глаза и оторвал спину от своего затертого овчинного коврика. Сидя на коврике, он оглядывался по сторонам. Войско спешно становилось на марш. Ульрих глянул на север, в сторону небольшой опушки, где спал Мариус фон Лонгет со своими слугами. Один из оруженосцев размахивал штандартом Мариуса, а двое других спешно застегивали доспех на спине своего господина.
«Точно, сегодня все случится» - подумал Ульрих.
Вокруг него сидели-лежали другие мужчины, и немного растерянно наблюдали общую суматоху.
- Десяток, подъем! – скомандовал Ульрих и мужчины стали вскакивать на ноги, - одна минута на сбор!
Ульрих поднялся, стряхнул коврик, быстро закрутил его в сверток и привязал к небольшой котомке своих вещей. Рядом с котомкой стопкой лежали круглый деревянный щит, на нем потрепанная кожаная броня с кольчужным капюшоном, широкий ремень с бляхой десятского и меч в ножнах на ремне. Встав на колени, Ульрих просунул голову через броню в кольчужный капюшон и влез в жилетку, повязал на поясе ремень с ножнами, взял в левую руку щит, а в правую котомку вещей.
Кто-то из его людей спал в броне, кто-то сейчас спешно в нее влезал. Через минуту восемь человек стояли, глядя на Ульриха.
- Дорхар! – позвал Ульрих.
Дорхар куда-то спеша, бежал недалеко, остановился и повернулся к Ульриху.
- Обозы едут? – спросил Ульрих
- А вот и нет, остаются!
«Сегодня все случится».
Ульрих кивнул своим людям и вместе с ними закинул вещи (свою котомку) в стоявший недалеко обоз, а затем повел их к штандарту, где собиралась вся сотня Мариуса фон Лонгета.

Ульрих получил должность десятского сразу по прибытию в войско три недели назад (20 июля). Так получилось, что этим летом 1311-го года Мариус остался без своих ветеранов. За пару лет после последнего похода его опытные воины оставили свои села и разбрелись по миру. Большинство ушли в наемники к другим господам, кто-то отправился торговать, кто-то успел умереть. Когда Мариусу пришел приказ от комтура Генриха фон Плоцке собрать сотню солдат, рыцарь понял, что ему придется набирать практически всю сотню из новобранцев. Он изучил списки служивших под его началом людей и приказал вызвать Ульриха и еще нескольких своих бывших воинов. Такие как Ульрих не были опытными солдатами. Однако они участвовали в одном или двух походах и имели представление о том, что такое настоящая боеспособная сотня.
В этом походе Дорхар, Ульрих и прочие служившие люди были назначены десятскими, и на них лежала ответственность за подготовку новобранцев.
Перед выступлением навстречу литовскому войску, войско Тевтонского ордена собиралось в лагере возле деревушки Фридланд, что лежала не доезжая шестидесяти верст до Кенигсберга.
- В этом походе вы – костяк моей сотни, - сказал Мариус новоиспечённым десятским, созвав их вечером в свой шатер, - Мои шелудивые псы разбежались и мне придется вести в бой толпу необученных крестьян. Мы выступаем через три дня. Сражение возможно будет уже через неделю. И перед тем как мы встретим литвинов, холопы должны знать хотя бы с какой стороны держать меч, а какой стороной рубить. Вы будете гонять их до седьмого пота, до того момента пока на горизонте не появятся ряды язычников. Вам понятно?
Как и обещал фон Лонгет, все три дня до выхода трехтысячной тевтонской армии, Мариус муштровал свою сотню строевой подготовкой. Обучал отряд маршировке в боевом порядке и в эшелоне. С утра до вечера крики Мариуса и десятских разносились в поле у сборного лагеря и сто человек маршировали и перестраивались снова и снова.
Когда армия под предводительством комтура ордена Генриха фон Плоцке выступила, времени для тренировок больше не было. Практически постоянно тевтонцы были на марше. Разведчики приносили противоречивые сведенья о литовских отрядах. Литовская армия под предводительством князя Витеня то разделялась, то собиралась вместе, двигаясь в разных направлениях и разоряя на своем пути села на принадлежащих ордену землях. Практически каждый день тевтонцам предстоял новый переход. Лишь однажды армия простояла в поле двое суток, ожидая возвращения разведчиков и новый приказ Генриха фон Плоцке.
Ульрих, воодушевленный строевой подготовкой, почувствовал себя молодым и сильным. В первый вечер после строевой подготовки он упражнялся со своим мечом, жонглируя им во все стороны. Отвыкшей руке было непривычно справляться с пляшущим тяжелым куском металла, но Ульрих получал удовольствие. Его руки стали слабыми, но, тем не менее, все помнили.
Пять лет назад во время похода на Городню сотня Мариуса состояла сплошь из закаленных ветеранов. Ульрих, оказавшись в войске новичком, получил отличную подготовку. Каждый день бойцы упражнялись в фехтовании, инсценировали поединки с участием всего десятка, утраивали бугурты всей сотней. Во время осады замка Мариус несколько раз на неделе муштровал свою сотню, отрабатывая маневры в поле и маневры с осадными машинами.
В ночь перед выступлением тевтонской армии Ульрих засыпал в шатре со своим новоиспеченным десятком и улыбался. Он предвкушал пот, крики, тяжелое дыхание, боль во всем теле и ощущение того, что в эту секунду ты настоящий мужчина, ты воин. За пять лет брака он напрочь забыл это чувство и отрастил живот. А оказавшись посреди сборного лагеря, Ульрих почувствовал свободу от страха перед Эльзой и солоноватый привкус силы и жизни в кругу сильных мужчин.
Ульрих приказал парням из своего десятка нарубить в лесу по толстой палке и обстрогать ее, чтобы получился черенок для лопаты. На следующее утро он начал тренировки, копируя во всем своего десятского в прошлом. Ульрих, Дорхар и еще один десятский за час до подъема, на самом рассвете выгнали своих людей в поле на пробежку. А затем до завтрака следовали одно за другим упражнения в фехтовании. Сначала на черенках, друг с другом, потом имитация ударов и жонглирование на настоящих мечах. Всем было тяжело, но все старались.
На следующее утро, в поле побежали только Ульрих и его десяток. Остальные десятские спали после перехода и не думали будить своих людей.
Тогда к Ульриху пришло тяжелое осознание, что в этом походе все будет по-другому. Нет тех закаленных, прожженных воинов, отважных десятских. Нет в сотне мастерства войны и нет той мужской силы, по которой он соскучился. Есть лишь ленивые десятские и толпа ничего не умеющей деревенщины.
Ульрих засыпал, чуть ли не всхлипывая от досады и разочарования.
И вернулся страх смерти, еще за день до этого заглушенный воспоминаниями о войсковой романтике. Ульрих отчетливо вспомнил, почему пять лет назад так отчаянно хотел вернуться домой. Он видел тогда, как страшно умирали матерые воины под стенами Городенского замка. Он просто хотел жить и не видеть боль и смерть.
А сейчас Ульрих понимал, как легко и страшно может погибнуть вся сотня Мариуса с ним, Ульрихом, тоже.
Ульрих почувствовал себя дураком. Страх перед женой, из-за которого он с такой радостью уехал из дома, теперь казался таким детским. Да будь Эльза хоть в десять раз злее, он все равно хотел бы сейчас вырваться из похода и вернуться домой к ней…
Глядя на черенки, лежащие с вещами бойцов, Ульрих решил, что выбора у него нет. Оставить все, подобно Дорхару и остальным десятским, будет хуже, чем продолжать выгонять свой десяток на тренировки. Он уже затеял их обучать. Если бросить дело, все увидят его безвольность. «Тяжело только поначалу. Я сам чуть не умер на первой пробежке. А ребята не такие изнеженные, как я. Но, если солдаты не привыкают слушаться своих командиров, это беда. Как и в походе, так и в сражении. А сражение… Даже ветераны иногда не могут представить, с чем им придется столкнуться, когда начнется битва…» - так думал Ульрих, засыпая. А с утра он погнал свой десяток на пробежку.
Десять человек Ульриха были в основном деревенскими парнями восемнадцати-двадцати лет. Они почти ничем не отличались от Ульриха в его первом походе. И было в десятке два его ровесника. Иоганн и Хельвиг. Поджарые двадцатипятилетние мужчины, держащиеся сами по себе и не старающиеся сдружиться с молодыми. Ульрих не знал, по каким причинам они пошли в поход, но на походную романтику и воинскую славу им явно было плевать. «Денег подзаработать надо, или просто жить скучно стало» - подумал десятский. В отличие от юнцов никакого благоговения перед авторитетом своего непосредственного младшего командира у двух мужчин тоже не было. Из-за них Ульрих и мучился, опасаясь, что оба, подобно Дорхару, не захотят истязать себя и откажутся участвовать в тренировках. Получилось наоборот.
Иоганн и Хельвиг молча тренировались. А молодежь, поначалу с радостью встретившая наставнический энтузиазм Ульриха, на четвертый день вконец раскисла и зароптала. Каждое утро Ульрих боролся с собой. Он решал. Поднимать ли ненавидящих его бойцов? Или лучше забросить тренировки, пока его еще хоть как-то слушаются. Но по-настоящему веские причины перестать мучать себя и десяток он не находил. «Раз уж затеял гонять их, то бросить нельзя. Придется продолжать это до самого сражения»
Здоровенный Лотар двадцати одного года от роду служил в десятке Ульриха вместе с младшим братом Ральфом. Лотар сразу не принял авторитет Ульриха.
«Вы посмотрите на него, он же слабак и трус. Просто выслужиться перед Мариусом хочет!» - сказал Лотар своему брату, когда они ужинали у костра на четвертый день похода. Ульрих с Дорхаром в тот вечер были у Мариуса, а десяток жарил кроликов в темноте и готовился ко сну. Все из десятка слышали слова Лотара. «Он ветеран» - сказал кто-то из юнцов. «И что? – ответил Лотар. – Мне кажется, он трус. Он даже мышь убить не сможет».
Сам Ульрих быстро понял, что Лотар - главная его проблема. Хуже всего было то, что Ульрих чувствовал себя бессильным перед ним. Лотар был огромным парнем с недюжинной силой. Если бы Ульрих бился с ним на мечах, он убил бы Лотара в три удара за три секунда. Правда Ульрих ни разу в жизни и не убивал человека, даже во время штурмов Городни. И даже не знал, способен ли на это в принципе. Он только знал, что владеет мечом намного лучше Лотара.
Еще Ульрих знал, что, если он решит избить Лотара кулаками или даже черенком, здоровяк его быстро одолеет. Палка не меч, она не может даже ранить. Ульрих понимал, что, если Лотар в один день просто откажется ему подчиняться, он ничего не сможет с этим поделать. А не подчинится один, и весь десяток перестанет видеть в Ульрихе своего командира.
Это и произошло после второй недели похода.
Наступил август. Армия уже перемещалась по восточным землям Бартии, подходила к Марзийским озерам и до сих пор не встретила врага. Мариус редко бывал в своей сотне. Большую часть времени он находился у командующего войском комтура Генриха фон Плоцке. Один раз он отправлялся на четыре дня вместе с разведчиками. Войску уже стали приедаться непрерывные переходы. Битва с литвинами все откладывалась и откладывалась.
Ульрих скомандовал двигаться бегом на опушку леса. Бойцы заканчивали облачаться в палатке. Лотар тоже оделся, но оставался лежать на своем коврике.
Ульрих понял, что это неспроста.
- Лотар, готов? Давай быстро на улицу, - застегивая ремень и не глядя на здоровяка, будто бы невзначай бросил Ульрих.
Лотар и ухом не повел.
Десятский посмотрел на Лотара:
- Ты слышал?
- Я не пойду, - ответил парень.
Его брат Ральф завязывающий тесемки на кожаной броне на секунду замер. Палатка как-то притихла и воздух за одно мгновение стал густым-густым.
- Давай быстрей, - сказал Ульрих.
Лотар отвернулся на другой бок.
- Я тебе не шут гороховый. Не буду я бегать с палкой и все войско смешить.
Ульрих понял, что здоровяк больше ему не подчинится, и что затея с тренировкой десятка бесславно закончилась.
- Ладно, все на улицу кроме Лотара.
Бойцы, оглядываясь друг на друга стали медленно выходить из палатки. Всем хотелось остаться и лечь поспать еще час, но пока никто не решался также возразить, как Лотар.
- Ральф! – послышался голос здоровяка.
Брат Лотара обернулся.
- Иди сюда.
Ральф поколебался секунду, вздохнул и пошел уверенными шагами обратно в палатку, не глядя на Ульриха.
Ульрих проводил утреннюю тренировку с необыкновенно вялым и не старающимся неполным десятком и закончил ее пораньше.
Он не знал, что делать следующим утром. Он знал, что половина его ребят просто не побежит с ним.
За две недели в войске у Ульриха почти сошло его небольшое брюшко. Она уже хорошо переносил пробежки и сам справлялся с нагрузкой, которую давал своим бойцам. Но чувствовал себя не молодым и сильным, а вконец измотанным и уставшим стариком. У Ульриха устала душа… Он был старательным, расторопным бойцом, но он не был десятским. А сейчас ему приходилось уже две недели жить в шкуре сурового сильного десятского. Выдержать это оказалось не под силу.
Последовали новые переходы.
На следующее утро Ульрих проснулся как обычно, но продолжал дремать, не открывая глаз. Те из бойцов кто проснулись по привычке, хитро переглянулись друг с другом и легли обратно спать.
Войско отправилось в новый переход. Ульрих шагал в длинной колонне воинов в мучительной апатии, желая поскорее оказаться в сражении. Погибнуть или выжить, но скорее закончить этот мучительный поход. И если позволит Господь, вернуться домой живым и невредимым. Он не представлял, как вести себя со своим десятком, и что случится в сражении.
Но как всегда бывает, случилось то, чего никто не предполагал.
К вечеру на горизонте появились черные столбы дыма. Войско не стало лагерем на закате как обычно. По колонне прошел приказ двигаться дальше. Ульрих оказался прав, подумав, что они шагают в недавно разоренное село. Уже в темноте дорога привела войско к коптящим догорающим избам. Стенания практически стихли, но возобновились, как только выжившие селяне увидели приближающееся войско тевтонцев.
«Правильный ход» - согласился в уме Ульрих, вдыхая запах дыма. Командующий тевтонским войском Генрих фон Плоцке решил использовать возможность перед сражением провести свою армию через сожженное врагом село. Чтобы пробудить в солдатах ярость и ненависть к врагу.
Колонна шла по дороге между тлеющих изб. Трупы селян попадались то там, то тут.
Небольшой конный отряд литовцев налетел на село. Они не брали пленных. Обчистили селянский амбар и перевернули все избы. Тех, кто попадался под горячую руку, или пытался сопротивляться, просто убивали. Поэтому на улицах в основном валялись трупы мужчин. Изнасиловав большую часть женщин и девушек, и унеся все ценное, что смогли навьючить на своих коней, литовцы подожгли деревню и ускакали.
Тевтонские маги, лекари, ксендзы и еще около сотни бойцов, оставались в селе, чтобы помочь раненым, запуганным селянам. Маги заживляли порезы, исцеляли даже глубокие раны, если внутренние органы не были повреждены. Убитых горем людей, среди которых большинством были женщины и старухи, они укладывали спать прямо в поле. Солдаты копали могилы и хоронили убитых. Ксендзы проводили службу по усопшим. Возле сожженной деревни появился небольшой палаточный лагерь, где первое время будут жить уцелевшие после набега селяне. Из войскового обоза в амбарную палатку разгрузили часть припасов, чтобы село не стало голодать. «Мы скоро их убьем…» - говорили солдаты перепуганным селянам.
Зрелище, к которому почти никто в десятке не был готов, Ульрих видел не первый раз. Это был скорый набег за добычей. Большая часть селян благополучно пережила его, просто лишилась домов и перепугалась. «Часто села сжигают по-другому…» - думал Ульрих.
Он помнил, что вытворяли тевтонцы под стенами Городни. После безуспешных штурмов замка, войско просто сходило с ума. Они вступали в ближайшие села. Находились в них по нескольку дней, насилуя всех девушек, женщин и детей. Они убивали мужчин, и просто замучивали селян до смерти с ничем не сдерживаемой злостью. Деревни не просто выгорали дотла. Все их жители неспешно погибали до последнего под пытками и издевательствами. Война и страх всегда заставляли людей сходить с ума…
Войско остановилось и устраивалось лагерем за сожженной деревней возле леса.
Пошел холодный дождь, прибивая к земле черный дым над избами. Вскоре до мельтешащих внизу людей докатились первые раскаты грома.
- Стефан, Хагот, в лес за дровами! – распорядился Ульрих, - Иоганн, давай с ними.
Трое парней вытащили из обоза топоры и заспешили в темноту леса. Остальные быстро, но умело раскрывали толстую ткань брезента, вбивали в землю колышки, сооружая шатер. Мелькали вспышки молний и освещали капли воды, падающие с мокрых бород тевтонцев. «Взяли?» - «Да!» - «Давайте!». Мужчины потянули за веревку и, устанавливая главный столбик вертикально, принялись вбивать его в землю. Шатер стал. Из-под накрытого полотном обоза мужики стали забирать свои котомки и нести в шатер. В лагере уже загорелись первые робкие костерки. Под дождем хороший ужин не приготовишь, но за день войско изголодалось. Да и рядом с огнем теплее…
Из леса сквозь шум дождя донесся истошный крик. Ульрих увидел, как между деревьев появился Стефан. Он был без топора, мокрый и в грязи, бежал со всех ног к лагерю. Миновав первую палатку, он сбавил скорость и закричал еще раз. Несколько человек схватили его и попытались удержать. Бедный Стефан ничего не мог сказать, только открывал рот как рыба. Его лицо было мокрое от дождя и слез...
 Ульрих и его десяток подбежали к образовавшейся толпе. Не было похоже на то, что Стефан был ранен. Просто что-то напугало его до потери разума.
Мужчины переглядывались, не зная, что сказать и что делать со Стефаном.
Ульрих знал.
Позже он вспоминал и сам себе удивлялся. Но в тот момент под проливным дождем он, почти не задумываясь, рявкнул:
- Десяток, ко мне! К оружию!
Десяток посмотрел на него.
- Достали мечи, сукины дети! – рявкнул Ульрих еще раз насколько хватило силы.
Кто-то достал свой меч из ножен, кто-то побежал за оружием в палатку. Ульрих, не теряя времени, схватил палку факела из обоза и сунул ее в разгорающийся костерок. Промасленная тряпка на конце палки вспыхнула.
- За мной, не отставать!
Не оборачиваясь, он побежал со всех ног в лес ровно в то место, откуда выбежал Стефан. Бойцы неуверенно, но интуитивно цепочкой побежали следом. Те, кто выбегал из палатки, бросались догонять своего командира с факелом.
Пять лет назад Ульрих оказался в такой же ситуации, будучи простым солдатом. И сейчас точь-в-точь повторял действия своего тогдашнего десятского.
 Он вбежал в лес, подсвечивая себе путь и подпрыгивая, пытаясь не споткнуться о корни. Еловый лес шумел от дождя, а звуки лагеря остались за спиной где-то у начала леса. Пригнувшись и почти не сбавляя скорость, Ульрих бежал с факелом в темноту. И через несколько секунд он уловил впереди движение. Факел осветил две человеческие руки, обнявшие дерево и их пальцы, сцепленные в замок. Из-за дерева высунулось Оно. У него была фигура сгорбленного, голого и жилистого человека. Свет отразился в огромных, блестящих глазах размером с яблоки. Осветил пасть с двумя рядами часто посаженных окровавленных зубов.
Ульрих успел остановиться, но не успел толком испугаться. С Криком: «На-а!!!», он запустил факел в зубастую морду и прыгнул следом, замахиваясь со всей силы мечом. Упырь закрылся от летящего факела лапой. Пять когтей, каждый длиною с человеческую пядь, растопырились перед звериной мордой, и вурдалак отскочил. Факел упал на землю. Ульрих опять атаковал черный силуэт впереди и краем глаза уловил слева движение еще одного существа. «Сколько же вас здесь…» - похолодело у него в груди. Вурдалак впереди с глухим рыком вновь отскочил. Из-за спины Ульриха раздался оглушительный рев двух глоток. Двое бойцов заорали от страха, возможно, этим же пытаясь приободрить себя. Ульрих бросился налево, туда, где сидел второй упырь. Замахнувшись в прыжке, он запустил в темноту дальний колющий удар и вновь пронзил темноту. Впереди глаза-яблоки чуть блеснули светом валявшегося на земле факела, и упырь поскакал на четырех лапах прочь от Ульриха в черную глубину леса. Вокруг Ульриха появились со всех сторон его орущие бойцы. Все поняли, что только что прогнали в лес двух упырей.
Это руки Иоганна обняли дерево. Хагота нигде не было, а Иоганн обхватил толстое дерево, намертво сцепив пальцы. Скорее всего, вурдалак так и не смог оторвать беднягу и стал есть его прямо возле дерева. У мертвого Иоганна отсутствовало тело ниже грудной клетки. Там, где начинались ребра, висели мясные лохмоны и торчал посередине блестящий позвоночник. Тем не менее, даже мертвого, его еле отцепили от дерева.
Хагота и нижнюю часть Иоганна вурдалаки утащили в лес…
У всех в десятке стучали зубы от потрясения.
Из лагеря через несколько минут поскакал отряд конных разведчиков вместе с двумя боевыми магами. Они скакали по лесу, пытаясь выследить упырей. Под утро они вернулись, волоча на привязанных к седлу веревках трупы трех вурдалаков. Остатки Хагота они тоже нашли, завернули в плащевину и привезли, чтобы похоронить по-христиански. Чтобы ксендз мог прочитать молитвы над могилой бедняги.
Десяток не спал, а ежился у костра.
- Я думал, это россказни все… Ну в жизни не думал, что когда-нибудь такое чудище увижу! – сказал Ральф всем и самому себе.
- Я думал, что обоссался. Оказалось, дождь просто. Твою ж мать… ужас какой.
Стефана напоили, усадили со всеми и баюкали как младенца. Он иногда пьяно мычал, иногда ненадолго засыпал. Потом опять вздрагивал. Но вино и заклинание одного из магов его почти успокоили.
- Вот нам и война. Где война, там и твари эти… - произнес Хельвиг, почесывая бороду.
Разговор не клеился. Все молча сидели у огня.
Ульрих тоже постелил свой коврик рядом с костром и дремал под редкие голоса своих бойцов. Он устал, но был спокоен. И на него навалилась сонливость. Ульриху не мерещились упыри, как всем его бойцам. Ульрих думал про то, что сегодня у него загрызли двоих его людей. Думал, что скоро будет сражение. Что литвины, может быть, загрызут из всех. В сражении будет страшнее. Все случится уже совсем скоро. И кто останется в живых после всего, знал только Господь Бог.
Но это будет не сегодня. А сегодня в этом проклятом лесу Ульрих сделал все правильно. Сам. Точно так, как должен был. Он понял это, когда они ввосьмером возвращались в лагерь. У него в тот момент уже не стучали зубы.
В одну минуту он перестал бояться своего десятка, Лотара. Перестал бояться вурдалаков. Все это было уже не важно и не опасно. И поэтому его одного сейчас у костра свалила сонливость.
Глава 3. Под Растенбургом
Утром десятого августа войско спешно становилось на марш-бросок. Почти вся сотня Мариуса фон Лонгета была в сборе на опушке леса. Рыцаря уже облачили в кожаную броню с металлическими пластинами. Мариус был без своей белой накидки с черным крестом. Он носил ее, будучи почетным крестоносцем. Но в сражении белая накидка резко отличала бы его от остальных разномастно облаченных бойцов, показывая врагам, кто есть командир сотни. В ближнем бою это сулило Мариусу верную смерть.
Знаменосец и пажи стояли рядом с ним.
- Десятские, доложить! – приказал рыцарь.
Командиры каждого десятка по очереди отозвались о готовности.
- В колонну по пять, за мной!
Сотня, немного путаясь, перестроилась и зашагала за Мариусом. Рыцарь шел впереди и чуть левее своей сотни.
Другие сотни строем или обычной толпой передвигались по лесу, иногда смешиваясь друг с другом. В лесу разносились выкрики и общий шум человеческих голосов. Но каждый сотник вел своих людей согласно ранее составленному плану.
- Идем биться, наконец? – спросил Ульрих шагающего рядом Дорхара.
- Ага, - ответил тот, - Литвины где-то здесь недалеко. Сейчас, наверное, по ним и ударим.  Отсюда четыре версты до замка Растенбург. Его вроде как сожгли вчера.
Но вражеское войско все не показывалось.
Сотня Мариуса шагала по краю леса, вслед за сотней хорошо вооружённых латников. Те были облачены в дорогие металлические доспехи. Поверх доспехов были накинуты белые накидки с крестами. На спинах кивали в такт шагам прикрепленные шнурами топхельмы. Эти тяжелые шлемы, полностью закрывающие голову, имели лишь узкую прорезь для глаз и несколько отверстий ниже, чтобы воину было легче дышать. Латники не спешили надевать свои «ведра» до наступления самого сражения. Шагающие впереди и готовые к бою, они выглядели даже более величественно, чем сотник Мариус, одетый в кожаную броню и простой нормандский шлем.
Волнение людей почти улеглось и сменилось томительным ожиданием.
Бойцы уже полчаса меряли шагами окраину леса, когда где-то впереди раздался глухой и низкий звук боевого рожка.
- Перестроится в боевой порядок! – скомандовал Мариус.
Раздались команды десятских. Сотня суетно перестроилась в такой же прямоугольник пять на двадцать человек, только теперь лицом этого прямоугольника был широкий строй солдат, а не узкая голова колонны.
- Мечи! – Мариус, подняв двумя руками свой длинный тяжелый меч.
Со скрежетом металла бойцы один за другим обнажили лезвия.
- Бегом марш!
Мариус повел сотню прочь из леса прямо в поле, уходящее чуть вверх. Трава на нем разрослась, была выше пояса, обвивала и цепляла ноги людей. Бегущим первыми было сложнее всего.
Бежать нужно было высоко поднимая колени, и бойцы вспомнили, как каждое утро бегали таким образом вместе с Ульрихом. Но времени делиться воспоминаниями, и сравнивать себя с другими бойцами не было.
Сотня преодолевала поле, пока не оказалась на вершине возвышенности. Дальше поле уходило по пологому склону вниз, где в четырех сотнях саженей впереди заканчивалось у дороги. Мариус дал приказ остановиться.
Впереди на дороге жирной змеей чернела бесконечная колонна людей и обозов. Ульрих посмотрел по сторонам. Колонна литвинов растянулась на несколько километров. «Тысяч шесть человек не меньше».
Фигурки людей на дороге мельтешили. Бегали от обоза к обозу. Что-то кричали. На овсяном поле, что начиналось с другой стороной дороги, собиралась толпа людей. Можно было разглядеть длинноволосые головы женщин.
Литвины сгоняли пленных на овсяное поле, а сами строились перед дорогой в боевые порядки. Пленные селяне увидели, наконец, стяги и отряды появлявшихся на склоне тевтонцев. До бойцов донеслись отчаянные и одновременно радостные крики. Пленные звали своих освободителей.
И тут в ответ загудели тевтонские отряды. Мужчины размахивали поднятыми к небу мечами, кричали пленным и сквернословили литвинов.
Сотня Мариуса заорала со всеми.
- Мы вас порвем, суки! С дерьмом смешаем, уроем на хер!
Мариус заорал, пытаясь заткнуть свою сотню. К нему присоединились десятские:
- Молчать! Тишина, сукины дети!
Бойцы затихли. Воинственно гудели, шумели находившиеся поодаль отряды тевтонцев. С поля кричали селяне.
Ульрих, и те, у кого глаз был поострее, заметили, что в сотню копейщиков, стоящую в ста пятидесяти саженях справа, прилетают стрелы. Они прилетали с дороги по одной или две, выпущенные случайными стрелками. Это не был слаженный обстрел отряда лучников.

У Эльзы было приподнятое настроение. Она подпевала себе, суетясь у печки. Приготовленный с вечера пирог со свининой величественно возлегал на столе, а вокруг него по очереди появлялись нарезанные огурцы, зелень, маленькая миска горчицы, хлеб. Подоспевала ячменная каша.
С большим кувшином девушка спустилась в погреб и набрала там холодного кваса, которого Ульрих наготовил еще весной.
Сверху доносились глухие удары и чуть различимые голоса. Это Дитмар и Джерт заканчивали ремонтировать крышу. Дитмар был опытным одаренным плотником, и брат Эльзы помогал ему наверху. Вместе они за утро натесали досок и закрыли гниющую крышу.
Дитмар был плотником в Алитусе. Отец Эльзы познакомился с ним в городе на рынке и позвал его поработать у него, а если попросят люди, то и в других дворах. Сегодня Герман отправил Дитмара и своего младшего сына Джерта к Эльзе отремонтировать той крышу.
Дитмар был стройным высоким мужчиной лет тридцати. Он всегда работал в своей любимой заношенной льняной рубахе с закатанными рукавами. Он был совсем немногословным и скромным. Лицо у него было красивое и ласковыми глазами. Может быть, именно приятная внешность Дитмара на самом деле толкнула Германа позвать мужика поработать и погостить.
- Спасибо вам большое! – радостно хлопнула в ладоши Эльза, посмотрев на белеющие новые доски на крыше.
Джерт и Дитмар спускались по лестнице вниз.
- Без вас так бы крыша и гнила до скончания века. Некому и починить ее было. Вы заходите в дом, отобедайте!
- Спасибо, хозяйка, - Дитмар чуть поклонился одной головой.
Джерт махнул рукой:
- Эльза, ты мне вынеси квасу, и я к бате побегу. Он меня на пасеке ждет.
Эльза оказалась только рада, что Джерт не будет мельтешить за столом.
Дитмар обедал тихо, ссутулившись над тарелкой и сведя лопатки.
- Может воды принести? Еще в погребе соленые огурцы у нас… - все спрашивала девушка.
- Спасибо, Эльза, - улыбнулся Дитмар, - ты сама садись, поешь.
- Ой, так я не голодная! Мне главное тебя накормить. Ты меня считай спас. Я уже спать не могла хорошо из-за того, что у меня крышу чинить сто лет как надо.
С улицы донесся голос соседки Сильмы.
Эльза вышла во двор.
- Привет, голубка, ты мне еще раз сито не одолжишь до вечера?
Эльза вынесла соседке сито.
- А Дитмар у тебя? – хитро улыбнулась Сильма.
- У меня, обедает.
Сельма довольно крякнула:
- Ну, тогда я побежала! Жаль, что таких мужиков редко к нам в село заносит… Я его позавчера забор попросила залатать, когда Руперт мой в поле работал.
Женщина легонько потрепала Эльзу по плечу и хихикнула:
- Вот такой мужик!
«Без тебя знаю… сучка» - подумала Эльза. От раздражения на Сильму она даже слегка закусила нижнюю губу. «И вот значит, какой ты у нас… мастер на все руки».
 Эльза вернулась в дом. Дитмар уже поставил посуду в запечек.
- Ты мне, хозяйка, воды принеси в ведре. Ополоснусь после работы, - попросил он.
- У нас колодец же во дворе стоит.
Дитмар улыбнулся и махнул рукой:
- Да я стесняюсь как-то… - сказал он, - Тетки у вас в селе любопытные очень.
Эльза тоже чуть не рассмеялась. Дитмар был очень красивым, когда улыбался. Может быть, поэтому он держался так скромно на людях. 
Эльза вышла во двор. «Это уже точно… и любопытные, и хитрожопые, и сучки» - думала она, вспоминая Сильму. Она оглянулась по сторонам. Соседей видно не было. Герик тоже где-то болтался. Она принесла холодной воды. Дитмар уже разделся по пояс.
- Полотенце сейчас принесу.
- Спасибо, Эльза.

- Мы пройдем триста саженей шагом, потом бросимся туда, - Мариус говорил громко, указывая мечом, - убьём и прогоним всех литвинов и займем, участок дороги с четырьмя повозками.
Все рвались в бой, разглядывая маленькие фигурки врагов вдалеке. Мало кто знал, какого это будет оказаться в гуще схватки.
Далеко слева затрубил боевой рог, и тевтонские сотни медленно поплыли по траве вниз, прямо к выстроившемуся наспех врагу. Строй литвинов был тонким и очень растянутым. Он стоял непрерывной черной полосой перед дорогой.
Ульрих, посмотрев по сторонам, увидел только сотню тевтонских мечников в двухстах саженей слева чуть впереди и на таком же расстоянии сотню копейщиков справа. Из-за того, что склон был неровным, Ульрих не мог видеть других тевтонских отрядов. Он лишь понял, что Генрих фон Плоцке отправляет свое войско в атаку не строем и отдельными отрядами. Ульрих раньше не участвовал в сражении «в открытом поле», а только в штурмах замка. Но, тем не менее, он забеспокоился от идеи атаковать врага не мощным строем, а отдельными сотнями. «Вот и жопа… ничем хорошим сегодняшний день не закончится». Он еще раз пожалел, что не предпринял попытки избежать службы, когда Дорхар только прибыл в его деревню. Теперь деваться было некуда…
Ноги болели от обвивающей высокой травы. Лица стали мокрыми, дыхание куда-то исчезало.
До дороги оставалось меньше сотни саженей. Можно было разглядеть напряженные свирепые лица литвинов.
- Вперед! – заорал Мариус.
Общий боевой крик разнесся над сотней и мужчины перешли на бег.
Морщась от боли в ногах и высовывая языки от изнурительного марша, бойцы Мариуса, уже не совсем понимая, что происходит, влетели в свою первую в жизни схватку.
Ударяясь друг о друга люди падали на землю. Ульрих тоже выставил вперед щит и, перелетев через кого-то, упал. Упавшие люди и ноги со всех сторон. Закрывая щитом голову, Ульрих поспешил подняться. Раздался звон мечей, ор сменился отдельными отрывистыми криками, которые теперь звучали и на чуждом литовском языке.
 Кто-то продолжал лежать мертвым, но большинство вскакивали и ударяли друг друга. Упал Ральф. Он оказался впереди всех, и в него глубоко вошло копье. Лотар ударил литвина изо всех сил. Тот закрылся щитом и от удара улетел назад. Здоровяк Лотар двинулся за ним, но за несколько секунд второго брата закололи в спину два других литвина.
Ульрих ступал боком, пытаясь оказаться между своими товарищами. Он успел выставить щит, укрываясь от удара. Ему показалась, что кость в его руке чуть не сломалась от мощнейшего толчка в щит. В груди похолодело от мысли, что если бы он был без щита, то уже лежал бы разрубленным. Ульрих ударил из-под щита и увидел, как попал рубящим ударом по боку литовца, но не пробил слабенький кожаный жилет. Ульрих отчаянно толкнул литовца ногой и сам отскочил назад. Через секунду он пожалел, что вместо пинка не решился пробить колющий удар. Литовец был без щита, с длинным двуручным мечем, он ничего бы не смог сделать…
 Ульрих натолкнулся спиной на литовца. Оба повернулись друг к другу лицами и Ульрих успел ударить первым.
«Не зевать… только не зевать!» - кричал в уме Ульрих.
Парень язычник укрывался щитом, и Ульрих рубанул ниже, по бедру. Боясь потерять инициативу, он следом толкнул литовца ногой в щит и тот сел на свой зад. У парня было грязное лицо и большие напуганные глаза, как у большинства новобранцев в этой стычке. Лет ему было, скорее всего, меньше семнадцати. Ульрих думал лишь о том, что не может терять свой шанс. Он ударил сверху, рассекая лицо литовца. «И это все?!» - пронеслось у него в голове. Перед ним лежал только что убитый им вражеский боец.
Ульрих опять отскочил назад, боясь промедлить или пропустить удар.
Все перемешалось.
Повсюду были и литовцы и тевтонцы. Отчаянные яростные и испуганные крики стреляли со всех сторон. На земле было много тел.
«Только не пропустить удар…» - стучало в голове у Ульриха. Ему хотелось хихикать и ругаться от напряжения.
Он увидел двоих парней, по очереди молотящих друг друга в щиты. Ульрих был в трех метрах от них. Он выждал несколько томительных секунд, чтобы быть уверенным, что сам не подставится под удар. Боковым зрением он следил за парочкой, а потом резким движением подшагнул и, отправил свой меч по дуге, резанув литовца по шее. Струя крови полетела дальше, а парнишка, взмахнув руками, рухнул на траву.
«Они же простые салаги! Они тоже держат мечи первый раз в жизни…»
Литовцы дрались отчаянно, со свирепыми нечеловеческими глазами.
«Голод…»
Бородатый злой мужик зарядил удар сверху. Ульрих, зная силу удару, решил не принимать его на щит. Сжав зубы от напряжения, он ушел в сторону, встречая удар своим мечом и пытаясь чуть отвести его в сторону. Вся ярость литовца вместе с мечем вошла в землю. Вонзая свой меч также сверху, в ключицу бородатого литовца, Ульрих успел увидеть, как за мгновенье ярость в глазах того сменилась ужасом. Потом эти глаза почти вылезли из орбит, потому что целый локоть лезвия вошел в тело литовца в том месте, где шея переходит в плечо…
Конница налетела и обрушилась на тевтонцев, словно снег на голову. Молодые крестоносцы только почувствовали вкус крови, как их свалили на землю тяжелые тела лошадей. Конники смешались с бьющимися, яростно опуская на головы тевтонцев свои мечи.
То, что Ульрих умрет через несколько секунд от удара по голове, стало для него настолько очевидными, что он сразу не испугался, а почувствовал что-то похожее на покорность смерти «Надо укрыться под повозкой, а там что будет, то будет»
Ульрих низко пригнулся и почти на четырех бросился к ближайшей телеге на дороге. По пути успев принять щитом удар пешего литовца, и сбить того с ног ударом колена. Добегая до повозки, задыхаясь от внутреннего напряжения, Ульрих осознанно радовался своей ловкости. Все его тренировки пятилетней давности, все его бугурты, в которых он участвовал девятнадцатилетним парнем, вспоминались в каждом движении. Молодой, ловкий и азартный боец проснулся в Ульрихе, после того момента, когда он увидел кровь, хлынувшую из лица первого убитого им человека. «Как же это просто…».
Ульрих нырнул под дно повозки и понял, что, скорее всего, подписал себе мучительный смертный приговор. Да, он продлил ненадолго свою жизнь, укрывшись от врага. Но литовцы были повсюду. Пешие и на конях, в абсолютном большинстве они с неутолимой жаждой жить роняли на землю разрубленных тевтонцев. Потом они найдут его и станут выковыривать из-под телеги копьями. Страшная смерть…
Среди избиения ошарашенных тевтонцев Ульрих разглядел в тридцати метрах от своей повозки Мариуса. Тот вместе со своими слугами и еще несколькими людьми держались вместе, практически спиной к спине и упорно отбивались от литовцев. Оставшуюся же сотню Мариуса уже практически всю перебили.
«Спаси Господи…» - перекрестился Ульрих.
Он выкатился из-под повозки и, лавируя между литовцами, припустил к островку своих товарищей. Это было единственным шансом еще продлить себе жизнь в гуще литвинов. Язычники были заняты добиванием раненых, жавшихся друг другу пар и троек еще бившихся тевтонцев. И на мелькнувшего Ульриха не сразу обратили внимание.
Первый, кто неожиданно разглядел в нем врага, был как раз у Ульриха на пути и рухнул сраженный точным ударом. Во второго полетел щит. Еще один литовец успел замахнуться, но Ульрих усппел протаранить его плечем. Оба упали. Боясь потерять каждую секунду, Ульрих вскочил.
Он влетел в круг бойцов Мариуса не в силах сказать ни слова. Его везение играло с ним в свою игру. Ульрих не чувствовал, что как-то может владеть ситуацией.
- Твою мать, Ульрих! Ты что, мухаморов наелся?! Ты что всех рубишь тут? – не мог держать смех десятник Керт.
Рядом с Мариусом бились два его пажа, знаменосец, двое десятских и несколько рядовых солдат. Всего за полчаса лица последних волшебным образом превратились из растерянно шокированных детских, в лица матерых опасных мужчин. Неизвестно, что они ощутили в своей первой схватке, но теперь они упорно и с серьезными лицами отвечали на удары наседавших литовцев, будто делали это прежде всю свою жизнь.
Ульрих примкнул с десятку выживших тевтонцев, и теперь подпуская очередного литвина, пытался затем достать его быстрым колющим ударом.
Мариус был без щита с длинным двуручным мечем. Многие верно полагают, что двуручный меч очень тяжелый и неповоротливый. Но в руках высокого, стройного и наделенного огромной силой Мариуса это длинное оружие двигалось куда быстрее, чем можно было предположить сразу.
Рыцарь без щита казался довольно беззащитным. И раз за разом кто-то платился жизнью, понадеявшись простым выпадом поразить командира тевтонской сотни. В зоне поражения длинного меча не спасал блок.  Те, кто успевал закрыться щитом, валились на землю и погибали от следующего удара.
Вдесятером спиной к спине можно было долго отбиваться от необученной литовской толпы. Но силы быстро кончались.
Вновь послышался боевой рог тевтонцев. Тяжелая конница из благородных богатых крестоносцев гремела копытами со стороны овсяного поля. Неожиданное спасение заставило Ульриха вновь почувствовать жажду жить и неописуемый страх за свою жизнь.
Но литовцы дрогнули и побежали к лесу, спотыкаясь на овсяном поле о жавшихся к земле селян. Некоторые из пленных мужчин наваливались группами на одного или нескольких литвинов. Прижимали тех к земле. Разбивали им головы подвернувшимися под руку камнями или просто душили и забивали насмерть кулаками и ногами.
Сражение перешло в стадию преследования. Вдоль всей дороги литовцы оставляли награбленные обозы и пленных, пытаясь бежать с поля боя, а легкая и тяжелая конница скакали следом, чтобы догнать и добить.
Это была чистая победа тевтонского ордена. Генрих фон Плоцке, как всегда, все рассчитал правильно. Отдельные тевтонские отряды успели оцепить все растянутое по дороге литовское войско, разделяя его на мелкие части и не давая создать сколь-нибудь значимый строй. Тевтоны тоже атаковали без строя, но их подготовка, вооружение и опыт много раз превосходили войско язычников. И литвины, оказавшись в рукопашной схватке, очень быстро и закономерно начинали бежать.
Не все гладко прошло на правом фланге. Там на три далеко отставленные друг от друга сотни тевтонцев, оказалось почти полтысячи  литовцев. И откуда ни возьмись, из леса подоспел разведывательный отряд легкой литовской конницы. Это и привело к гибели сотни Мариуса, одного из лучших рыцарей Генриха.
В общем же во всем сражении войско фон Плоцке потеряло убитыми не больше двухсот человек, перебив около двух тысяч литовцев.


Глава 4. Волшебный источник
15 августа 1311 год (пять дней после сражения под Растенбургом)
Центральная Надровия (Тевтонский орден), деревня Скандия

Мальчики сидели у дороги и ковыряли землю. Они пытались раскопать волшебный источник.
- Герик, копай! – понукал семилетний Дирк.
Уже два дня его донимала идея найти волшебный источник и стать волшебником. Отец запретил мальчику копать во дворе. Дирк пошел искать источник на улице. Он нашел маленького Герхарда и усадил себе помогать.
- Ну что, там есть вода?
- Нету… - сказал Герик ковыряя полочкой твердую землю.
Ямка была в пядь глубиной. Мягкий слой земли закончился и Герик без особого старания скреб твердое дно под присмотром Дирка.
- Ты копать не умеешь! – недовольно сказал старший мальчик и забрал у Герхарда палочку.
Он принялся с силой рыхлить землю на дне и выгребать ее ладонью: «Вот так надо!».
Герик сидел на попе и смотрел по сторонам. Было жаркое утро. Ему хотелось домой поспать или посидеть у мамы на коленях.
- Тот, кто попьет из волшебного источника, станет волшебником… - продолжал наставлять Дирк, старательно работая палочкой, - Я, когда попью, превращусь в ястреба и улечу… На, копай.
Герхард стал копать усердней, стараясь выгребать столько же земли, сколько выгребал и Дирт.
- А еще я буду сильным. Смогу вырвать дерево из земли, как мой папа. Мой папа самый сильный.
- И мой папа самый сильный… - сказал Герхард.
Короткой ручонкой было неудобно дотягиваться до земли на дне ямки.
- Нет, мой сильнее. Он кузнец, у него руки толстые как деревья…
Герик легонько тыкал палочкой землю, глядя по сторонам. Он первым заметил неспешно семенящую вдоль дороги собаку. Мальчик вытащил руку из ямы и даже приподнялся. Животное за мгновение заинтересовало его сильнее, чем копание в земле. Дирк же наоборот, заметив черного ничейного пса, замолк и напрягся. Пес направился к мальчикам, почувствовав, что сейчас хорошенько распугает двух человеческих детенышей. Дирк побледнел и стал пятиться. Черный пес, буркнув, припустил на бег. Герик замахнулся на оборзевшую собаку и попал палочкой по оскаленной морде. Пес отскочил.
Перепуганный Дирк убегал, захлебываясь плачем. Герик смотрел на вновь замолчавшее животное, не понимая, почему оно только что зарычало на Дирка. Протянув ручки к собаке, четырехлетний мальчик засеменил к мохнатому животному, надеясь потрогать его, погладить шерсть и поиграться с мордой. Пес спешно развернулся и побежал, оглядываясь на подозрительного мальчика с протянутыми к нему ручками.
Эльза очень хорошо выспалась. Ей показалось, она уже несколько лет она не просыпалась с таким легким настроением. На душе было приятно, несмотря на все гнетущие девушку заботы. Эльза пошла на кухню умыться.  Затем заглянула в колыску к малютке Мартину. Тот еще спал, но время кормления уже подошло. Герхарда в доме не было. «Опять проснулся пораньше и пошел на улицу приставать к своей любимой козе Сафке».
Эльза вышла во двор, чтобы набрать из колодца воды и увидела вдалеке на дороге старшего сына, бегущего за черной приблудной псиной.
 - Герик! – крикнула Эльза изо всех сил.
Мальчик замер и повернулся к ней. Эльза вышла на дорогу и быстрыми шагами направилась к сыну.
- Не лезь к собаке, бестолочь! – крикнула мать приближаясь. – Она же искусает!
Мальчик виновато смотрел на Эльзу. Та сгребла сына на руки и понесла в дом к завтраку.
Овсяная каша мокла в котелке. Чтобы нерасторопный мальчик не мешался под ногами, Эльза посадила его на свою кровать и подвесила рядом за крюк в потолке колыску с Мартином: «Покачай младшего брата, пока я есть готовлю». Эльза опять вышла нарвать пучок свежего лука и укропа. Когда она вернулась, Герхард конечно же не качал колыску. Он склонился над Мартином и внимательно его рассматривал.
Мать досадно вздохнула и резко окликнула: «Герик!».
Мальчик вздрогнул и обернулся. Потом спустился с кровати и затопал к маме: «На ручки…».
«Что с тебя вырастет…» - в который раз подумала Эльза.
Герхард рос рассеянным и мечтательным ребенком. Эльза привыкла, что ее братья с ранних лет были юркими и живенькими. Они постоянно пропадали в хозяйстве отца, который не давал им спуска. Лениться у мальчиков бортника Германа не получалось на протяжении всего их детства.
В семье Эльзы все было по-другому… Муж Ульрих оказался полной противоположностью ее отцу. А Герхард, как только начал ходить, мало интересовался играми соседских детей. Те брали его с собой играть неохотно, потому что Герик был неинтересным. Отчего маленький Герхард сходил с ума, так это от животных. Потрогать и погладить какую-нибудь животинку – было высшем счастьем для маленького мальчика.
Герик уцепился за подол матери и стал проситься на ручки. «Вырастишь таким же, как твой отец» - тоскливо подумала Эльза, неосознанно беря мальчика и садясь с ним на табурет. Герхард, наконец дорвавшийся до матери, прижался к ней, обняв Эльзу за шею, и закрыл глаза. «Превратишься из ласкового мальчика в ленивого и беспомощного увальня. Будешь днями валяться в теньке и ждать пока жена тебя покормит» - мысленно пророчила будущее своему сыну погрустневшая Эльза.
Ульрих был очень красивым, когда вернулся из своего первого похода. Он был сильным и красивым. Но вскоре после свадьбы Эльза поняла, что стройный и молодой парень никого из себя не представляет. Он нежился в ее объятиях, жил с ней в построенной для них избе и наслаждался своим счастьем, будто навсегда получил его в награду за что-то. А когда изба стала засоряться и загнивать, когда Эльза задохнулась с новорожденным сыном и изматывающим сельским бытом, Ульрих спрятался под одеялом. Красота и ласка молодой девочки закончилась очень быстро. Парень понял, что навсегда остался жить с одряблой и раздавшейся сварливой женщиной в начавшем гнить доме. Понял, что на самом деле не получил никакого счастья за свои заслуги.
С тем пор уже как четыре года в их доме поселилась безысходная тоска.
«Хорошо, что тебя сейчас здесь нет…» - подумала Эльза об Ульрихе. Так она могла отвлечься и забыть, что именно этот беспомощный мужчина является отцом ее сыновей. А сейчас, когда Герхард прижимался к ней, она вновь понимала, что будет любить мальчика, кем бы он не вырос и кем бы не был его отцом.
В избу зашел Джерт, младший из братьев Эльзы, с горшочком отцовского меда и кувшином молока.
- Хватит его пестовать, вырастет же тряпкой, - недовольно сказал парень сестре.
- Спасибо, - поблагодарила Эльза за мед и опустил сына на пол.
Раздосадованный мальчик полез на кровать Эльзы. Он не любил своего дядю, потому что Джерт всегда только обзывал его. И еще потому, что мама наоборот любила дядю.
Герхард вновь заглянул в колыску. Маленький детеныш уже не спал и тоже смотрел на Герика простыми и спокойными глазками. Герхард любил рассматривать новорожденного братика. Ему хотелось потрогать его нос, рот, глаза, пощупать уши. Но он почти не прикасался к младенцу. Один раз мать сильно отхлестала его по рукам, когда он пытался просунуть соломинку в маленькое ушко Мартина.
- Отец в городе был сегодня, - сказал Джерт, сев за стол и налив себе в кружку принесенного молока. - Вернулся и рассказал, что все в Алитусе сейчас шумят о том, что наши литвинов разбили под Растенбургом и прогнали их. Так что, скорее всего, быстро вернется домой хозяин твой любимый.
Эльза пожала плечами:
- Слава Богу, что этих дикарей прогнали… - произнесла она и досадно добавила, - Ну а Ульрих заявится, когда уже урожай соберут. Даже не верится, что он может вернуться, когда вся работа еще не закончена...
- Будет потом к нам с мешком за пшеном ходить, - ухмыльнулся Джерт, - Мы то сестре и племянникам голодать не дадим.
- Не дадите голодать… Меня ему девочкой отдали, а теперь медом и пшеном закармливаете, - грустно улыбнулось молодая женщина.
- Да уж, - Джерт издал острый смешок, - Догадываюсь, как ты его тут ждешь…
Улыбка пропала с лица Эльзы. Она поняла, что имел ввиду Джерт и к ее губам подступил поток самых грязных ругательств, чтобы проучить брата за развязный язык. Но рядом были ее маленькие дети и она смолчала.
- Закрой рот, Джерт, - хмуро ответила она.
Доброе настроение ушло, и было неизвестно, когда его ждать обратно. Обычная тоска заползала в освещенную солнцем кухню. А вместе с ней внутри Эльзы проснулся голодный и маленький червячок, о котором, когда-то рассказывал ей в детстве ксендз. Червячок совести.
- Как крыша теперь? – спросил Джерт.
- Замечательно, - заверила Эльза, - Вчера в дождь не текла и запах пропал. Спасибо вам.
Она знала, что семья никогда ее не бросит. Родные не дадут ее в обиду и не оставят одну. Она бы тоже могла стать родной для кого-нибудь, кто заботился бы о ней. Она подарила бы ему всю свою красоту, и ласку, и детей. Она так хотела стать любящей женой, когда была шестнадцатилетней девушкой…
Эльза взяла горшочек с медом и направилась к запечку. Она не хотела, чтобы Джерт увидел готовую покатиться по ее щеку слезу... Она хотела вернуться на пять лет назад.


Глава 5. Десятский
10 августа 1311
Восточная Бартия, 4 версты от замка Растенбург (Тевтонский орден)

Ульрих решил найти ксёндза Иоанна. Молодой десятский сидел, опершись спиной о колесо телеги и устало смотрел перед собой. Было давно за полдень. Ульрих отдыхал в одиночестве, укрывшись за телегой, потом глотнул с фляги воды и пошел искать пожилого служителя церкви.
Поле у дороги было уже порядком утоптано. Повсюду устало перемещались люди, кони и повозки. Тела все еще лежали на дороге, некоторые валялись поодаль в поле. Старичок вел под уздцы молодую запряженную кобылку, которая тянула по ухабистому полю телегу с пятью зарубленными трупами. Где-то пленные литвины уже наверняка махали лопатами, выкапывая братскую могилу для погибших сегодняшним утром.
В траве лежал молодой парень без шлема с широко распоротым животом. Его внутренности развалились рядом, и никто не хотел подбирать его на свою телегу, надеясь, что беднягу погрузит кто-нибудь другой.
Где-то в поле у дороги так же валялся убитый утром Дорхар, но Ульрих не знал где.
К счастью день был не жарким, а к вечеру похоже собирался дождь.
Ульрих шагал по полю битвы в его восточную часть. Вечером там должна была служиться месса по погибшим.
Тевтонское войско остановилось прямо на поле утреннего сражения. Лагерь не разбивался. В поле были натянуты шатры для нескольких лазаретов, командный шатер, а также полевые мастерские по починке доспехов. Тевтонцы занимались уборкой трупов и перегруппировкой отобранного у литовцев обоза. То, что язычника награбили в Бартии, теперь забирало в свой обоз войско Генриха фон Плоцке, которое через пару дней поведет бесконечную колонну повозок в столицу ордена Мариенбург. Большая часть людей суетилась c добром у повозок.
- Эй, десятский! – позвал Ульриха нетерпеливый голос.
Парень обернулся. Широкий черный ремень с бляхой, который был надет на Ульрихе, указывал на звание десятского. Ульриха подозвал пожилой человек в добротной одежде и в четко подогнанных под висящий живот доспехах. Человек был явно одним из нескольких герцогов, участвовавших в походе:
- Сейчас же собери здесь своих людей, - приказал он, - Мне нужен твой десяток.
- Десяток… - тихо сказал сам себе Ульрих.
- Он из сотни Мариуса, - подсказал герцогу стоявший с ним десятский.
- Да? Черт… Ладно, - герцог пожал плечами, - эй, вы двое. Идите сюда!
Благородный пузач и его десятский взяли с собой Ульриха и еще двоих рядовых бойцов, проходивших мимо, и повели всех к лесу, что начинался западнее поля боя.
Уже стояла середина дня, но в поле среди трупов до сих пор еще находили выживших раненых. Тевтонцам пытались оказать помощь, если это было возможно, и затем доставляли в лазарет. Литовцев бесхитростно кончали на месте.
На краю поля возле леса стояли около пятнадцати человек. Дюжина побитых и измученных литовцев, измазанных в земле, и в десяти метрах от них двое тевтонцев, с направленными на пленных арбалетами. Недалеко от деревьев зияла свежая широкая яма в сажень глубиной.
- Прикончить всех надо и закопать, - сказал герцог.
Ульрих сглотнул и почувствовал, как похолодело у него в животе.
Десятский посмотрел на Ульриха и утвердительно кивнул. Двое рядовых сами смертельно побледнели.
- Вшестером справитесь как-нибудь. Дорин, как закончите, возвращайся в командный шатер, - приказал герцог своему десятскому и поспешил прочь.
Литовцы пристально смотрели на подошедших четырех тевтонцев.
«Драпать вам надо было, пока мы не пришли, - подумал Ульрих, - Двоих бы из вас подстрелили, остальные бы удрали. А вы не побежали. Понадеялись, что пронесет…»
- Ты бы знал, как я не хочу в этот ****ец мараться, - тихо произнес десятский Дорин, став рядом с Ульрихом и уставившись на понурых пленных. – Предлагаю головы им поотсекать, половинам я, половинам ты… А детей наших заставлять мараться не будем.
«Детьми» Дорин назвал двоих рядовых, которые, узнав о предстоящей работе, теперь боролись с позывом упасть в обморок.
Не то, чтобы Ульрих боялся казнить пленных. Но душа изнутри просила не брать на себя еще несколько смертных грехов без всякой на то причины, просто потому, что ему не повезло попасться на глаза какому-то герцогу…
Ульрих разглядывал изможденные лица литовцев и их настороженные взгляды, потом вздохнул и согласно кивнул десятскому.
- Вы двое, давайте крайнего сюда! – громко выкрикнул Дорин паре рядовых.
Те вздрогнули и неуверенно зашагали к пленному.
- Живее давайте! – еще раз рявкнул Дорин, - Вы хотите до вечера здесь провозиться?
Арбалетчики поудобнее перехватили свое оружие и внимательно следили за группой пленных.
Рядовые парни подвели под руки несопротивляющегося молодого литовца и поставили его на колени.
- Голову нагни… - шлепнул Дорин пленного по затылку.
Тот подался чуть вперед и заглянул десятскому в глаза. Дорин махнул ему рукой: «Отвернись!».
Лязгнул метал, когда лезвие покидало ножны. Взмах и голова упала в траву. Тело литовца уткнулось следом и в землю полилась кровь. Кто-то из пленных вскрикнул. Литовцы задрожали как листья на ветру, судорожно переглядываясь и смотря по сторонам.
- А ну тихо! – крикнул им Дорин, - молитесь лучше своим богам…
Десятский кивнул рядовым и те потащили безголовое тело в яму.
Ульрих внимательно следил за каждой новой казнью, примериваясь, как будет делать это сам. Наступила его очередь. Вздумай он отказаться, его скорее бы всего казнили в этой же яме за неподчинение приказу.
Меч легко перерубил позвоночник. «Главное удобно пленного поставить» - понял Ульрих, пока к нему подводили следующего.
Рядовые волокли в яму очередное тело, а Дорин стал ходить по поляне и подбирать за волосы валяющиеся головы, которые также отправлялись в яму.
Остался последний литовец. Это был совсем молодой парень лет семнадцати. Он сидел, спрятав лицо в колени. Арбалетчики уже устали смотреть на отсекание голов и, опустив оружие, сидели друг подле друга. Рядовые подняли парня, подвели его к Ульриху и отошли на несколько шагов, чтобы на них не попали брызги крови. Соленый металлический запах поднимался из травы. Ульриху хотелось пить, а еще больше хотелось искупаться в холодной речке.
Он посмотрел на худые мальчишеские плечи последнего смертника.
- Как тебя зовут? – тихо спросил Ульрих по-литовски.
Парень обернулся и посмотрел вверх:
- Ямонт… - произнес он, глядя на окровавленный меч.
- Жить хочешь, Ямонт?
Парень молчал. Он хотел, чтобы все скорее закончилось, но очень не хотел умирать.
- Беги в лес, - опять сказал Ульрих и повернулся к Дорину.
Тот тоже уселся на траву и приложился к своей фляге.
- Оставь мне попить? – попросил Ульрих.
Дорин, не отрываясь губами от горлышка, кивнул. Ульрих смотрел за десятским и увидел, как вдруг подскочили два арбалетчика.
Литовец побежал в лес. Один из арбалетчиков спешно выстрелил, и арбалетный болт просвистел под рукой бегущего, а затем стукнул в дерево. Парень, бросив затравленный взгляд на вонзившийся рядом болт, рвал когти в спасительный лес. Второй же арбалетчик не спешил стрелять. Он вскинул арбалет, выцеливая бегущего литовца. Тот миновал уже первые деревья, когда тевтонец спустил курок. Болт вошел почти посередине спины. Мальчик упал на живот. Оперение вонзившегося болта смотрело вверх, на качающиеся над телом кроны.
- Это что на хрен было?! – крикнул Ульриху первый арбалетчик, который промахнулся, - ты чуть его не прозевал!
- Ты промахнулся, вот что это было… - произнес Ульрих и перевел взгляд с упавшего литовца на обоих стрелков.
Второй арбалетчик прищурившись смотрел на Ульриха, понимая, в отличие от своего напарника, что не просто так тот отвернулся от пленного. Ульрих безразлично сплюнул в траву и устало пошел прочь.
«Когда же я наконец найду старого ксендза…».
Вскоре до Ульриха донеслись звуки отдаленной ругани. Дорин пытался отправить арбалетчиков закапывать могилу, те упирались и спорили.

К ночи поле заросло маленькими палатками. Тевтонское войско готовилось ночевать. По периметру лагеря расставлялись удвоенные дозорные посты.
Ульрих сидел в длинном и просторном шатре лазарета. Рядом лежал, сдерживая стон, раненый Хельвиг. Ровесник Ульриха был единственным выжившим из его десятка. Его развороченное толстым копьем плечо и пробитая грудь были стянуты и перевязаны. Хельвиг по-прежнему оставался еще жив и мучительно дышал своим единственным легким. Он лежал на руках у мага Дункана, как младенец на руках у матери. Тридцатилетний Дункан в грязной черной мантии в течение дня снова и снова колдовал заклинания, пытаясь избавить раненых от боли, остановить кровотечения и предотвратить заражение крови. А сейчас он просто держал Хальвига на руках, плавно водя пальцами над сочащейся мокрой раной. Глаза Дункана были закрыты от усталости. Никакие заклинания вроде «заживление ран» не могли справиться с такой страшной раной. Тут был необходим целый отряд опытных магов, колдующих одновременно. Дункан делал все, чтобы уменьшись страдания Хельвигу и готовил того к ампутации руки.
- Жить будешь, тебя эти колдуны вылечат… - проговорил Ульрих, легонько похлопав Хельвига по колену, - Утром надо было умирать, сейчас уже поздно. Держись давай.
- Сразу не больно было… - с трудом выговорил Хельвиг, - Смотрю… копье во мне сидит… Я его вытащил, еще биться пытался… Потом упал уже… А сейчас ****ец как больно…
- Завтра не будет больно. Ты доживи до завтра, я тебе с обоза отменной браги принесу.
Возле шатра лазарета снаряжал коня еще один маг. Это был младший брат Дункана Квинт. Будучи еще мальчиками они оба стали проявлять способности к магии. Вот и получилось, что, став молодыми мужчинами, они оказались магами в войске тевтонского ордена. В отличие от щуплого и слабого Дункана, младший брат был ловок и подтянут. Сейчас он был облачен не в мантию, а в черные штаны и обтягивающую куртку. На поясе и на лодыжке ремнями были закреплены кинжалы. Через спину одет лук, к поясному ремню прикреплен колчан. Рядом на ремне покоились флаконы и мешочки с эликсирами и порошками и ножны с длинным узким мечом. Если Дункан был магом-целителем, то Квинт вырос боевым магом. А сейчас он собирался в ночной рейд в составе конного патрульного отряда.
Квинт вошел в лазарет. Его брат сидел на одной из постилок и держал на руках раненого. С ними сидел еще какой-то десятский, по-видимому, друг раненого. Дункан был совсем истощён. Квинт подошел к брату и положил руку ему на плечо:
- Все, мы выдвигаемся.
- Ага… удачной охоты.
- Ты сейчас заснешь, Дункан.
- Не засну.
Квинт вздохнул и постоял еще несколько секунд:
- Ладно, я пошел, - он хлопнул брата по плечу и зашагал к выходу.
- С Богом, Квинт… - не открывая глаз, сказал ему Дункан.
Оба мага были верующими католиками.
Квинт вышел из шатра, запрыгнул на коня и поскакал на окраину лагеря, к месту сбора. Патрульный отряд из пятнадцати конных разведчиков и двух боевых магов собирался в темноте и дозорного поста. Ночью они станут рыскать по окраинам, вылавливая и убивая нечисть. Эти места еще несколько недель будут помнить произошедшее здесь сражение…
На запах крови, боли, страха и убийств, сбегутся все ужасные твари округи.
Никто не знает, откуда берутся упыри. Иногда в них превращаются обычные люди, но чаще всего чудища просто приходят неизвестно откуда. Лишь известно наверняка, что упыри появляются как грибы после дождя там, где люди умирают не своей смертью. Голод, эпидемии и конечно же война… являются рассадниками нечисти и чудовищ на этой земле.
В лагере горели редкие костры. Люди не шумели. Сражение было выиграно, но время праздновать пока не пришло. Голоса и временами смех слышались в лагере. Из леса же за лагерем иногда можно было услышать леденящие душу вскрики. В темноте вдали ничего нельзя было рассмотреть, но часовые не засыпали.
За лагерем раздался отчаянный рык, переходящий в крик. Оставалось только догадываться… Может это разведчики загнали и прикончили чудище… Может наоборот, это радостно кричит трупоед, раскопавший, наконец, свежую братскую могилу и добравшийся до молодого трупа.
Даже маги и разведчики, которые хорошо разбирались в самых разных упырях, никогда не могли быть уверены, с кем им придется столкнуться в ночи. Они лишь молились и полагались на удачу, чтобы ночью оказаться охотниками, а не дичью, ведь чудовища всегда были хитрейшими существами в охоте на людей.

Четырнадцать дней спустя


Глава 6. Побитый щенок
24 августа 1311 года.
Западная Пруссия (Тевтонский орден), 3 версты до города Гейльсберг.

Тевтонская армия растянулась по дороге на столицу ордена Мариенбург. Три тысячи человек сопровождали свой обоз и также обоз, захваченный у литовской армии. То, что литвины награбили в Бартии, теперь вместе с армией освободителей ехало в столицу, дабы быть оставленным в казне и амбарах великого магистра.
Мариус и другие рыцари ехали верхом почетным эскортом Генриха фон Плоцке. Все устали от однообразного медленного марша вместе с бесчисленным количеством нагруженных повозок.
- Агнет скорее всего родит со дня на день… - пялясь на уши своего коня произнес Мариус графу Хродригу фон Лехнеру.
Мариус женился в тридцать два года и сейчас, спустя два года после свадьбы, его жена готовилась родить первенца. А он был призван в войско.
Друг Хродриг усмехнулся:
- И тебе приходиться ехать в Мариенбург, чтобы пить вместе с войском за победу. Вместо того чтобы держать жену за руку, пока она будет орать на все графство, рожая твоего отпрыска.
- Именно так.
- Наш женатый Мариус порядком прокис, - обернулся едущий впереди граф фон Рюккер, - Ты только месяц назад из дома уехал, а уже хнычешь как мой племянник.
- Твоя старая жопа опостылела, с утра маячит впереди, - усмехнулся Мариус.
- А сам, небось, о заднице своей благоверной мечтаешь?
- Именно так, мечтаю.
Военный профессионализм Мариуса признавало все окружение Генриха фон Плоцке. И некоторые высокопоставленные командиры, как богатый граф фон Рюккер, просто завидовали небогатому рыцарю.
- Ясно, фон Лонгет, - сказал Граф, когда еще одна колкость пришла ему на ум. - Может быть, в битве ты тоже он ней замечтался и не заметил, как сто человек потерял…
Мариус слегка сдавил коленями спину своего коня. Тот ускорил шаг и поравнялся с конем фон Реккера. Мариус ударил графа кулаком по голове, не сказав больше не единого слова.
Он бил не за честь своей любимой молодой жены, не за свою собственную честь. Он просто не мог выносить шутки о своих погибших солдатах.
Генрих фон Плоцке обернулся и увидел, что два его вассала подрались. Рыцарь ударил графа и свалил того с коня. «Мариус, как же ты мне надоел…». Фон Лонгет был одним из самых ценных людей в войске Генриха. Конечно же, комтур помирит с ним графа. Но в душе Генрих не понимал Мариуса.  «Это просто твои солдаты. Они гибли и будут гибнуть. Я командую целым войском и теряю намного больше, чем ты в своей сотне. Это не стоит твоих терзаний» - так мысленно разговаривал Генрих Фон Плоцке со своим вассалом Мариусом фон Лонгетом.
У Генриха было хорошее настроение. Он одержал победу и вез ее в столицу Мариенбург.
Обгоняя колонну тевтонского войска, по дороге скакал всадник. Он догнал эскорт Генриха и выкрикнул:
- Послание комтуру Генриху фон Плоцке, крайняя срочность!
Генрих принял свиток, сломал печать и развернул письмо. Писали его разведчики.
«Литовцы собрали еще одну армию. Уже сформирована. До трех тысяч всадников. Они выступили предположительно на Надровию».

24 августа 1311 года.
Западная Пруссия (Тевтонский орден), город Гейльсберг.
Армия, проходящая через город, всегда была золотой жилой для владельцев таверн и постоялых дворов. Цены можно было накручивать в несколько раз, а солдатня все равно занимала все столики, ела, пила, гремела и не всегда просила сдачу. Но у наплыва подобных клиентов была и обратная сторона. Служивые – народ особый. Многие из них при деньгах, но это не торговцы и не паломники, которые также иногда наводняют своими отрядами придорожные таверны. Служивые в большинстве своем убийцы. Тем из войска, кто все еще ходят по земле, уже наверняка приходилось обрывать человеческие жизни. Будь то жизни простых селян, чью кровь воины проливали во вражеских землях, либо кровь поверженных в сражении врагов, чем честно похвастаться могли уже не все. Дебоши, случайные убийства и изнасилованные трактирные девки были обычным делом в любом трактире, оказавшемся на пути двигающейся армии.
Десятские шумно обедали, заняв несколько столов. Сухенький трактирщик довольно поглаживал то редкую бороденку, то лысую голову, да не забывал поторапливать кухню. Ансельма сбилась с ног, разнося еду посетителям. Несколько местных горожан неприметно жевали. Служивых легко было различить по имевшемуся у них оружию, громким голосам и нежеланию долго церемониться.
- Девка! Пива долго ждать?! – по-хозяйски позвал здоровяк в кольчуге и с длинной косматой бородой.
Ансельма в это время спешно выставляла тарелки на столик шести голодным десятским, а затем бегом заспешила обратно к стойке, где трактирщик уже составлял на подносе увесистые кружки холодного пива. Взвалив поднос на ладонь правой руки, и придерживая его левой, девушка направилась к нетерпеливым солдатам.
- Давай, родная! – крепко обнял девушку чуть ниже талии мужик подле здоровяка, - Заждались!
Ансельма не могла никак вырваться. В руках у нее был тяжелый поднос, который готов был опрокинуться в любую секунду. Девушка аккуратно ставила кружки на стол, надеясь, что лапающий ее мужик случайно не вывернет поднос себе на голову.
- Спасибо, куколка! – воскликнул мужик, когда последняя кружка оказалась на столе.
Не отпуская девушку, он попытался зарыться лицом ей в живот. Ансельма с силой дернулась и вырвалась из его лап. Все за столиком шумно засмеялись.
«Бедная Ансельма, - подумал трактирщик, - Когда солдатня навалит, ей не позавидуешь».
Он составлял уже следующий поднос с пивом для столика, за которым обедали шестеро десятских.
- Вот бы задержаться в Гейльсберге хотя бы на пару дней… - произнес десятский Керт, принявшись за еду.
- Да, мне тоже еда с костра уже в рот не лезет, - согласился Ульрих.
Отложив в стороны вилки Ульрих, Керт и четверо десятских из другой сотни стали разделываться с запеченными цыплятами. Подошла Ансельма с шестью кружками пива:
- Спасибо, лапочка, - подмигнул ей Керт.
Девушка поспешила обратно к стойке. Три стола заняли группы солдат, за двумя столиками сидели горожане. Еще за двумя устроились какие-то не местные мужики, по камзолам походившие на торговцев или заезжих ремесленников.
- Эй, куколка! – позвал уже сам бородатый здоровяк, - Ты чего там стоишь без дела? Иди к нам!
Ансельма сделала вид, что не услышала, и попросила трактирщика налить ей воды. Из кухни подали яичницу с кусочками баранины. Это был заказ торговцев. Сделав несколько освежающих глотков из кружки, Ансельма понесла горячие тарелки за столик.
- Иди к нам, красавица! Мы у тебя кое-что на всех закажем, справишься? – раздавались захмелевшие возгласы и гогот из-за стола, где сидели здоровяк и трое его соплеменников.
- Быдло пьяное… - вздохнул и покачал головой Керт.
Он сидел лицом к столику здоровяка. Ульрих напротив него и спиной к шумевшему столику.
- Чего там… пар выпускают, - сказал сидевший рядом с Кертом Сигманд, десятский из сотни лучников.
- А то они много навоевали, чтобы пар выпускать, - с недовольством ответил Керт, - Такие, мой маленький Сигманд, в войско и пошли затем, чтобы безнаказанно пялить чужих девок и чуть что, перед всеми трясти мечом.
Ульрих устало жевал. Ему все казалось глупой суетой. Предыдущие несколько дней он часами шагал в двигающемся по дороге войске, глядел на спину впереди идущего солдата и думал:  «Стоили ли эти обозы всех тех смертей и ран, которые из-за них случились под Растенбургом?»
Ансельма присела за стойкой, надеясь немного отдохнуть, перед тем как идти убирать со столов посуду, нести мужчинам пиво или новые тарелки с едой.
- Тебя долго ждать?! – с раздражением махнул рукой здоровяк, - Ты что у нас, принцесса? А нами, простыми воинами, брезгуешь?
- Ансельма, подойди к столу, - не глядя на девушку, сказал трактирщик.
- Не хочу к ним идти… Спроси, что им нужно?
- Сама подойди и спроси! Может они заказ сделать хотят…
- Ага…
- Я сейчас сам подойду, и тебе мало не покажется! Я тебе напомню, как воевавшему мужику служить надо, - начинал расходиться захмелевший здоровяк.
- Сиди, не вставай! – подал голос Ульрих, повернувшись к девушке. - Пускай они идут в лесок и сами друг друга заказывают там, сколько хотят.
Маленькая тирада сама вырвалась у Ульриха. Возможно, так подействовало на него пиво или еще вернее то, что здоровяк громко называл себя «воевавшим мужиком».
Трактирщик же побледнел. «Твою мать…» - тихо слетело с его губ. Если несколько мужиков зажмут сегодня Ансельму где-нибудь у столика и пару раз потягают, то это (в общем-то) ничего страшного. Переживет, ей не впервой такое. Но если мужики сейчас устроят тут нешуточную драку, перебьют посуду и столы, вот это будет настоящей бедой.
- Ха… защитник! – встал из-за стола здоровяк с горящими глазами - А ты сюда подойди, не слышу, что ты там бормочешь..
- Тобой даже свинья побрезгует! – громко сказал Керт.
- Свинья посимпатичнее тебя будет… - обернувшись и не вставая добавил Ульрих.
Он старался спокойно и невозмутимо смотреть на здоровяка.
- Сюда иди я сказал! Сейчас посмотрим, как кто из нас свинья...
- На ***… - Ульрих отвернулся и, делая вид, что ничего не происходит, потянулся к своей кружке пива.
За спиной послышалась возня. Здоровяк, рыча ругательствами, перелазил через лавку, за которой сидел. Потом в трактире раздался общий смех. Здоровяк, старательно вызывающий в себе ярость стукнул кулаком по столу и попал по краю своей тарелки. Яишница и кусочки мяса оказались на кольчуге и на промахнувшейся ладони. Мужик чертыхнулся и с силой махнул рукой, стряхивая прилипшую пищу. Но силу он рассчитал неверно. Между лавкой и столом он стоял неудобно и еле держал равновесие. После взмаха тяжелой руки хмельной здоровяк с грохотом повалился за лавку на пол. Не могли удержаться от смеха даже поднимавшие здоровяка дружки. Ульрих еще раз мельком обернулся, отмечая, что опасность вроде бы миновала.
Здоровяка посадили на место, похлопали по плечу и попросили трактирную стойку подать еще одну яичницу с бараниной.
- Бля, ну ты и кривожопый! Чуть трактир не разбурил, - смеялся мужик, пододвигая здоровяку пиво.
Трактирщик, было, вздохнул с облегчением. Ансельма принесла за шумный стол еще одну тарелку с яичницей, несколько кружек пива. Уже как-то неповадно стало ее бесцеремонно дергать. Трактир посмеялся и балагурил себе дальше. Ульрих обгрызал маленькие косточки в своей тарелке, оставшиеся от запеченного цыплёнка, когда увидел, как Керт напротив него резко привстал со скамьи. Ульрих обернулся и увидела идущего на него здоровяка. Десятский успел бросить в лицо наступавшего свою увесистую кружку пива, но выскочить из-за стола уже не удалось. Здоровяк схватил Ульриха за воротник огромными ручищами. Ульрих успел достать нападавшего локтем по бородатому лицу, но в следующую секунду его с огромной силой ударили головой об стол. «На тебе, ссука…» - рычал здоровяк.
Запах крови прошиб нос, и Ульрих потерял ориентацию в пространстве. Он прижал руки к онемевшему лицу, ожидая следующий удар. Керт в два прыжка обогнул стол и с хорошим размахом поочередно ударил здоровяка кулаком два раза по лицу, а затем повис у него на шее, пытаясь поскорее оттащить того от Ульриха. Сам Ульрих почувствовав слабость в удерживающей его хватке, рванулся, стряхнул чужие руки с воротника и оказался спиной на дощатом полу. Перед ним стоял выгнувшийся назад здоровяк. Ульрих плохо различая очертания людей, двинул ногой в пах обидчику, а потом перевернулся на живот и попытался отползти. Подоспели Сигмунд и его друг десятский. Резкими прыжками на голову здоровяка они свалили мужика на пол и в следующие секунды бородатому несколько раз досталось ботинками по голове.
Завязалась потасовка между столиком здоровяка и столиком Ульриха. Керт яростно ревел в лица дружков побитого бородача:
- Успокойте свое быдло, уроды! Сейчас выведу на улицу и порежу его к херам. Уроды, блять!
- Успокойся бля…
- Порежу на хер!
Здоровяку стало плохо от ударов по голове. Дружки потащили его из трактира на свежий воздух. Ульриха усадили за стол. Он прикладывал ладонь, к кровоточащим губам и отбитой щеке. Облегченно отметил про себя, что зубы не пострадали.
В скором времени, освободившийся шумный стол заняли другие пришедшие солдаты. Спровоцированное дракой волнение в трактире улеглось. Шестерка десятских тихо переговариваясь и допивала пиво. Ульрих молча прикладывался к кружке и морщился от боли. В голове он раз за разом прокручивал моменты драки, досадуя на то, что по гупости прозевал опасность и не успел выскочить из-за стола. «Раз начал срач, надо было смотреть в оба, а не отворачиваться спиной» - думал десятский. Ему было обидно, что он получил такой удар от неуклюжего бугая. Окажись Ульрих на своих двоих ногах, а не сидя за скамейкой, он бы так просто здоровяку не дался. Он бы сообразил что-нибудь, чтобы отвесить подвыпившему дебоширу хороших затрещин. Ульрих не боялся здоровяка, поэтому и встрял в перебранку. Из-за этого сейчас он с такой досадой переживал, что оказался побитым щенком в прошедшей потасовке.
Возле стола оказалась девушка, за которую он вступился. В руках у нее был небольшой поднос.
- Вашему столу за счет заведения, - улыбнулась она и выставила на стол двухлитровый кувшин пенистого кваса.
- Благодарствуем, красавица! – расплылся в довольной улыбке Керт.
Девушка опустила на стол поднос и села на скамейку рядом с Ульрихом. На подносе еще оставалась глубокая деревянная миска с водой и маленькое белое полотенце. Ансельма смочила конец полотенца и поднесла к лицу Ульриха. Десятский не ожидал такого и слегка отстранился:
- Давай я сам, - протянул он ладонь к полотенцу.
- Мне лучше видно, - ответила девушка и не подумала отдавать тряпочку.
Пока девушка осторожно смачивала и вытирала бороду Ульриха, Керт, ухмыляясь, допил остаток пива в своей кружке и налил туда кваса.
- Вылечи нам бойца, красавица, - усмехнулся он, - смертельно ранен в бою!
Ульрих молча и неподвижно сидел, глядя перед собой, только улыбался глазами. Ему было приятно ощущать теплую воду на своей щеке и нежную руку девушки.
- Ты не смотри, что он щуплый, этот десятский, - авторитетно заявил Керт, - он под Растенбургом много язычников порубил!
Ансельма улыбнулась и снисходительно кивнула. К солдатским байкам-небылицам она давно был равнодушна. Девушка продолжала не спеша омывать лицо Ульриха и не обращала внимания ни на чьи заинтересованные взгляды.


Глава 7. Воины Христовы

Несколько часов спустя Ульрих и Керт шагали по вечернему лагерю войска к шатру своего патрона рыцаря Мариуса фон Лонгета. Солнце садилось за верхушку леса. Тени растворялись. Бесчисленные палатки и повозки отсвечивали розовым и желтым. Лагерь примыкал к Гейльсбергу, оттого казалась, что город просто разросся вдвое. Между палаток как по улочкам ходили солдаты, в легких летних рубашках, повседневных штанах, без оружия и брони. Лишь подстриженные бороды и своеобразная приземистая походка выдавала в них военных. В спокойно шевелящемся лагере сейчас можно было случайно услышать непривычные звуки: необычные вздохи, а иногда и вообще такую чуждую вещь для лагеря, как женский смешок или сдавленный женский стон. Как всегда, в городе находилось немало рисковых девушек и женщин, которые решались извлечь выгоду из подвернувшегося случая. Скрытно или не очень, они проникали в лагерь войска с намерением немного приторговать тем, чем Бог одарил каждую при рождении. Солдаты, в большинстве своем мечтавшие о таком времяпровождении всю дорогу до города, быстро и без лишней суеты организовывали в своих палатках импровизированные бордели для воинов Христовых.
Командующий войском Генрих фон Плоцке беспощадно следил за тем, чтобы в походе женщины не приближались к его армии ближе, чем на расстояние арбалетного выстрела. Но как только все сражения были окончены вместе с боевой частью похода, он закрывал глаза на проявление многих человеческих слабостей в рядах своего войска. Поэтому сейчас увидеть в лагере женщину было по-прежнему сложно, но раздававшиеся то тут то там характерные человеческие звуки выдавали их присутствие.
Керт и Ульрих вошли в шатер для вечерней поверки. Мариус сидел за столом и мелко водил пером по листу бумаги. Лицо у него было сосредоточенное и серьезное, но он улыбнулся, когда увидел подбитую физиономию Ульриха:
- Что я вижу? Я-то еще под Гродно понял, что из Ульриха выйдет толковый боец… Но и подумать не мог, что ты, оказывается, любитель пьяных драк в трактирах.
- По глупости вышло, - нехотя произнес Ульрих.
- Без меня бы его уже быстро ушатали, господин, - манерно вставил Керт и улыбнувшись потупил глаза.
- Ничего, бывает, - панибратски бросил Мариус, - Я вот утром фон Реккеру въебал... Ладно. На сегодня свободны. Завтра в шестом часу быть у меня. По плану в девять утра войско выдвигается дальше на Мариенбург.
- Все поняли.
- Ночуете в лагере. И присматривайте там за порядком поблизости.
Оба десятских вышли из шатра. На лагерь опускались сумерки, а легкий ветерок стал доносить запах дремавшего рядом леса. Дневное тепло растворялось и становилось очевидным, что ночь будет безоблачной и оттого довольно прохладной. Чувствовалось дыхание подступающей осени.
- Знаешь, что… - сказал Ульрих, глядя на появляющиеся в небе бледные звезды, - Охота мне сегодня в трактире переночевать. Я завтра в пол шестого за тобой зайду.
Керт крякнул и понимающе кивнул:
- Так сказал, как будто и впрямь придешь сейчас в трактир и спать там завалишься. Утреннюю поверку у Мариуса не проспи, воин раненый…
Что там подумал про него Керт, Ульриху было все равно. Изменять жене с трактирной девкой он не собирался. Эльза ждет его дома и наверняка переживает, жив ли ее муж. Да, она его уже почти ненавидела, но ведь не может же она не переживать, что Ульрих рисковал погибнуть.
За месяц похода Ульрих ни разу не скучал по женскому телу, тем более единственной женщиной, которую он знал, была Эльза. Наоборот, он наслаждался военным бытом, по которому успел соскучиться за годы семейной жизни. Но прикосновения девушки в трактире, ее непривычный и таинственный запах, они разбудили в нем что-то… Нет, не желание совокупления. Это были скорее какие-то давно забытые эмоции. Он был переполнен этим, когда в далеком прошлом бегал за Эльзой по осеннему полю, ловил ее хрупкое тело и трепетно прижимал его к себе. Ульрих не мог разобраться, что же он сейчас ощущает и откуда взялась такая пронизывающая тоска. Он только понимал, что ему жутко не хочется возвращаться спать в палатку, в которой постоянно стоит запах мужских ног и заношенной одежды.
Трактир был практически пустым. Большинству солдат запрещалось покидать лагерь в ночное время. За одним лишь столиком тянули пиво пожилые местные пьянчуги, да за другим ужинала пара жеманно приодетых торговцев. Девушка стояла за стойкой и полоскала в тазу посуду. Ульрих улыбнулся ей и сел за дальний столик.
Ансельма спешно вытерла руки и подошла:
- Чего желаете? – приветливо спросила она.
- Кваса и комнату до утра, - попросил Ульрих.
- Комнаты все заняты, еще утром последняя была договорена.
- Жаль…
Девушка вернулась с двумя кружками. Одну она поставила перед Ульрихом, а с другой села напротив него:
- Я думала, этот день никогда не закончится, было столько людей… - тяжело вздохнув, произнесла Ансельма и пригубила свою кружку.
- Устала, - согласился с ней десятский.
Ульрих дал бы ей года двадцать три. Она была стройной, молодость и жизнь проявлялись в ее мягких, но ловких движениях. Длинные волосы были собраны сзади в толстый хвост.
- Утром войско уже уходит, у вас не будет больше столько работы… - сообщил десятский.
- Правда? Как-то недолго войско простояло.
Ульриху нравилось ее лицо, юное и аккуратное. Девушка не старалась быть излишне приветливой, не проступала в ее манерах и какая-либо высокомерность. Она потягивала квас, держа в обеих ладонях большую деревянную кружку и спокойно смотрела на Ульриха внимательными глазами. Он спросил Ансельму, давно ли она работает в этом трактире.
Девушка рассказывала, что родом она из деревни неподалеку и что в семнадцать лет ушла из дому, потому что не захотела выходить замуж за «толстого и глупого» сына пекаря. Сначала она стала торговкой на рынке Гейльсберга. Через год ее взял к себе на работу хозяин трактира и с тех пор Ансельма зареклась еще когда-либо торговать на городском рынке, пристанище обманщиков и бандитов. Ульрих с удовольствием слушал ее рассказ. Недолгая растерянность и робость, от того, что он оказался с девушкой один на один, быстра прошла. Он любовался ее лицом, улыбающимися глазами, тонкими руками с закатанными рукавами. «Хорошо, что выбрался в трактир» - подумал Ульрих.
- А ты откуда родом? – спросила Ансельма.
- Из Надровии, - стал рассказывать Десятский, - Моя деревня зовется Скандия, находится в центральной части, возле городка Алитус. Там я вырос и там… избу построили, где мы с семьей живем.
- Вот, хотела спросить, - улыбнулась Ансельма, - Женат ты или нет?
- Да, женат, - кивнул Ульрих.
Он подумал секунду и полез к себе под воротник. Вытащил наружу веревочку с крестиком, на которой также теперь висело и колечко.
- Недавно у меня второй сын родился…
Ансельма понимающе кивнула:
- Скучаешь по дому?
- И да… и нет, - пожал плечами Ульрих.
Он сказал красавице, что женат. Даже кольцо показал. Дальше он не знал, что говорить. Она спросила про поход. Ульрих стал рассказывать разные веселые нелепицы, которые случались каждый день после сражения, когда солдаты пытались разжиться чем-нибудь с транспортируемого казенного обоза, а потом орали с голыми задами, получая вместо ужина положенные десять плетей. Она смеялась, а Ульрих не спешил говорить. Он смаковал каждое слово и наслаждался тем, что девушка сидит напротив, слушает, смотрит на него и так добро улыбается. Ему захотелось ей многое рассказать, о чем всю жизнь не получалось ни с кем поделиться. О том, как он любит смотреть на Герика во время выпаса овец. Как ему нравится участвовать в состязаниях по вольной борьбе, которые устраиваются каждый вечер, когда армия останавливается у речки или водоема. Почему-то ей было все это интересно.
- А страшно в походе было? – спросила Ансельма.
- Ну… под Растенбургом такая неразбериха была. Я даже испугаться не успевал. Потом литвины побежали... Да и никакой это был не поход. Мы же по своим землям ходили, и через три недели уже выступили с обозом на Мариенбург. Вот пять лет назад мы ходили в Литву. Осаждали замок в Гродно. Тогда поход длился полгода и там да… там было очень страшно. И мерзко.
Ансельма внимательно слушала и не перебивала.
- Да и вообще в походах не столько страшно… сколько насмотришься всякого, - поморщился Ульрих, - Что в одном, что во втором походе было… Оно потом долго еще перед глазами стоит. Думаешь, на хер надо, кому когда-нибудь такое увидеть…
Ульрих замолчал, не зная, что добавить. Про то, что в походах многое приходится не только видеть, но и делать самому, он решил не говорить. Потом грустно усмехнулся:
- Ладно, тебе солдатня уже все уши своими подвигами проела, должно быть.
- Знаешь, сегодня мне и присесть некогда было, а вообще ты прав. Почти все военные только и делают, что хвастают подвигами или притворяются несчастными...
- Это да…
- А ты не хвастаешь. Наверное, на самом деле проявил себя на войне.
Ульрих благодарно улыбнулся девушке и молча принял похвалу.
Ансельма опустила свою кружку на стол и неспешно пересела на скамейку к Ульриху. Ее пальцы коснулись ушибленной днем щеки:
- Болит?
- Немного…
Десятский почувствовал чайных запах девичьих волос и сердце глухо застучало внутри. Его рука сама легла ей на спину. Девушка как будто не заметила этого и продолжала осматривать лицо Ульриха. Он вздохнул и осторожно привлек девушку к себе. Ансельма молча смотрела в сторону, ее голова оказалась совсем рядом с лицом Ульриха. Он не встречал ни сопротивления и податливости. Но сердце по-прежнему глухо стучало, и он все так же осторожно приложился лицом к ее плечику, ближе к тому место, где оно переходит в шею. Он ничего не мог сказать. Он чувствовал ласковый запах ее кожи и волос. Его голова коснулась ее головы и Ульрих удивился, какой восторг у него сейчас вызывает это соприкосновение двух твердых черепушек, покрытых шапками волос. Так он прижал к себе девушку и прикоснулся губами к солоноватой после рабочего дня, нежной коже, что выглядывала из-под воротничка сорочки.
За пять лет со дня свадьбы он полностью забыл, что такое счастье, насколько прекрасные вещи Бог создал для людей... И теперь вспомнил. Ансельма коснулась подбородком его плеча, ее пальцы стали гладить жесткую шевелюру Ульриха на макушке.
- Все хорошо? – чуть слышно спросила она.
Она никогда не могла до конца понять военных. Грубые, а зачастую злые они могли чуть ли не расплакаться как дети в нежных руках женщины…
- Да… очень хорошо – прошептал Ульрих.
Ему было очень приятно… Его ужаснуло понимание, что если бы он не зашел сейчас в трактир, то может быть, так бы ни разу в жизни больше и не почувствовав эту непередаваемую дрожь в груди.  Ульрих устало зажмурился, позволяя себе провалиться в теплую и щемящую душу негу.
- Я сама живу в этом трактире. Ты можешь переночевать в моей комнате, - сказала девушка ему на ухо.
- Давай посидим еще… - вздохнул он.
- Конечно… - прошептала Ансельма и легонько провела ладонью по его спине.
Ульрих не хотел думать, что совсем скоро изменит жене. Как бы там ни было, он не уже знал, что на самом деле правильно. Он лишь точно реши, что через несколько минут пойдет за Ансельмой в комнату и что уже не сможет выпустить из рук теплое, податливое тело необыкновенной девушки.
 Дверь в трактир широко распахнулась, раздался запыхавшийся громкий голос:
- Ульрих, твою мать, ты чем занимаешься?!
Это был голос Керта. Постаравшись не вздрогнуть, Ульрих медленно обернулся на дверь.
- Ты что здесь делаешь? – глухо спросил он.
- Ульрих, бля, я думал ты уже закончил! Уже ж ночь давно!
- Что тебе надо?
- Мы через три часа выступаем, вот что! Литвины опять напали…
- Куда?
- Вроде на Надровию двинулись… Утром донесение пришло, когда мы к городу подходили.
- Черт…
Ульрих осторожно вылез из-за лавки. Ансельма молча смотрела на мужчин из-за стола. Ульрих и Керт вышли на крыльцо.
- Куда в Надровию они направились? - уставился Ульрих на Керта.
- Я что ли донесение принес? Не знаю, - отпрянул тот, - Мариус про южные окраины и центр говорил.
- Так какого черты мы не развернулись еще утром?! – воскликнул Ульрих так, что Керт удивился своему всегда спокойному напарнику, - Мы потеряли целый день!
Ульрих старательно высчитывал в уме, как давно могла собраться новая литовская армия, и как скоро они доберутся до центральной Надровии, как скоро они могут нагрянуть в его деревню Скандию…
- И что с обозом теперь? Он же нас задерживает… - спросил Ульрих.
- Ты не понял, - сказал Керт, - Мы выдвигаемся с обозом на Мариенбург, оставляем его там. А затем спешим в Надровию бить литвинов.
- Но это же бред… - охнул Ульрих, - Литвины там уже все сожгут и уберутся.
- Скорее всего, нет. Скорее всего, мы как раз успеем нагнать дикарей перед их отходом, когда у них уже будут обозы добычи. Они будут неповоротливыми, как прошлый раз. Ты же сам понимаешь. Наш теперяшний огромный обоз невозможно транспортировать кроме как армией. А если оставить его здесь, в этом захолустном Гейльсберге, то, когда мы вернемся, он сильно поредеет. Скольких ты потом не вешай городничих за это. Да и к тому времени у нас будет еще один обоз.
- Вот черт…
Ульрих не знал, чего боялся на самом деле. То ли того, что что-то случиться с Эльзой или детьми, или он просто испугался, представив горящие хаты родной деревни…
- Мне надо домой…
- У меня тоже там дом, Ульрих. Успокойся.
- У тебя нет там никого…
Керт вздохнул и пожал плечами. Стояла черная ночь и сверчки трещали в траве под заборами.
- Ты про принцессу свою уже забыл? – кивнул он на трактир. – Я даю тебе полчаса, чтобы ты ее как следует утешил на прощание. А потом стрелой в лагерь. Иначе Мариус сначала убьет меня, а потом тебя.
Ансельма все так же сидела за столом. Ульрих подошел и опустился перед ней на корточки:
- Мне надо срочно ехать.
- На нас напали?
- Да. В те земли, где лежит моя деревня. Я должен туда поехать.
- Жаль, что так случилось.
- И мне жаль…
Что делать дальше, Ульрих не знал. Перед глазами у него скакали конные отряды оборванных и голодных литвинов.
Ульрих подался вперед и несноровисто поцеловал девушку в щеку:
- Может, еще увидимся когда-нибудь…
Он направился к выходу:
- Береги себя… - тихо бросила вслед Ансельма.
Она устало поднялась из-за скамьи и взяла две стоявшие на столе кружки. Сейчас она не будет ничего полоскать и протирать, а просто рухнет в комнате на свою кровать. Как же она устала…

- Нет, Ульрих, ты едешь со всеми! – Мариус терял самообладание.
- Я не могу, господин, - Ульрих собирался ехать в свою деревню и не мог согласиться ни с чем другим.
- В Мариенбурге меня ждут четыре десятка новобранцев. У меня остались двое десятских, ты и Керт. Керт уже ленивый старик, а ты отличный десятский. Ты нужен мне в войске.
- В войске много отличных десятских…
- Треть теперешнего войска набрана из Надровии. Если хоть одного из вас отпустить, остальные ломанутся следом.
- Господин, я вас прошу…
Ульрих сам был удивлен своей настойчивости. Он знал, что ни за что не оставит Мариуса в покое, пока тот его не отпустит.
- Исключено, Ульрих. В Мариенбурге я поставлю тебя в сотне унтер-офицером. Будешь готовить четыре десятка бойцов. Радуйся повышению!
- Спасибо, господин, но мне бы...
- Хватит, пошел вон! – Мариус ударил ладонью по столу.
Он выставил Ульриха из шатра.
На душе у рыцаря было паршиво. Сам Мариус уже отправил гонца домой с приказом укрыть свою жену и ребенка в укрепленном детинце. Оставалось молиться, чтобы тевтонское войско успело настигнуть литовцев, пока те не начнут разорять владения Мариуса под Алитусом.
Облачившись в походную одежду и белую накидку, Мариус отправился к дороге, следить за организацией своей части обоза. Его встретил Керт:
- Господин, у нас тут ситуация… - десятский виновато развел руками.
- Что?!
- Ульрих кажется сбежал… Отвязал на выпасе коня и поминай как звали. И еще, похоже, это он взял из обоза те три целые кольчуги с кожаными подплечниками.


Глава 8. Ночная телега
26 августа 1311 года.
Западная Надровия (Тевтонский орден), 60 верст до Алитуса

Ульрих стал подальше от воды в реке. Боялся когтистых утопцев. Не расседланный конь на короткой веревке топтался возле дерева. Густые кроны сплелись над головой и слились с чернотой неба. Маленький костерок едва освещал ближайшие стволы деревьев.
Ульрих сидел у мелькающего между небольших сучков огня и жевал армейские галеты. Закипела вода, в стоящей прямо в костре металлической кружке. Ульрих взял в ладонь край плаща и с его помощью быстрым движением снял раскаленную кружку с огня и поставил на иглицу. Из кружки поднимался горячий пар, и дезертир кинул в кипяток несколько высушенных листьев чая.
После нехитрого перекуса Ульрих подбросил в костер несколько палок и постелил рядом овчинный коврик. Огонь заиграл чуть веселее, грея улегшегося спать человека.
Ульрих думал об Ансельме…
Не то, чтобы он жалел о несостоявшейся измене…
Как и последние несколько недель, Ульрих снова укладывался спать в лесу. Однако в этот раз ему было тоскливо засыпать в одиночестве. Хотелось протянуть вперед руку, нащупать теплую талию девушки, подтянуть Ансельму к себе. Хотелось заснуть так и забыть о том, что он дезертир, что времени нет…
Но рука Ульриха лежала на обухе топорика. Рядом покоились меч в ножнах и небольшой щит, рюкзак и котомки с вещами. Дыхание было расслаблено, глаза закрыты… Уши чутко ловили все шорохи в кустах, всплески воды вдалеке. Ульрих засыпал, готовый в любую минуту проснуться и вскочить, учуяв хищные шаги какого-нибудь упыря.
Вместе с тем приятные и бесплотные мечты бередили душу... «Сначала я вывезу своих подальше из Скандии, а там решу, как поступить. Поеду ли я вновь к Ансельме, буду ли писать Мариусу прошение о помиловании».

27 августа 1311 года.
Мартин заснул. Эльза поднялась с кровати и аккуратно положила малыша в колыску. Сама вернулась под теплое одеяло. Лето еще не закончилось, но ночь обещала быть холодной. Не грех было и печку затопить. Ветер иногда начинал шуметь за окном. Эльза легла в своей заношенной длинной ночнушке до самых ступней. Она почти отошла ко сну, когда несколько собак забрехали на улице. Возле дома послышался стук конских копыт и скрип повозки.
Девушка прислушалась. «Кому вздумалось встать возле нашей калитки почти в полночь?»
Она спустила ноги с кровати, продолжая беспокойно прислушиваться. Раздались приглушенные шаги и дверь в дом аккуратно отворилась. Эльза узнала в дверном проеме силуэт Ульриха.
Муж осторожно вошел.
- Здравствуй, - сказал он, увидев жену, сидящую на кровати.
- Здравствуй… - девушка направилась к двери, так как Ульрих оставил ее открытой.
- Где Герик? – спросил Ульрих, заглядывая в колыску к Мартину.
- Спит за печкой.
Ульрих спешно пошел за печку.
- Не буди его, ты что?!
За печкой послышалась возня и раздался приглушенный спросонья голос мальчика: «Паапка!». Эльза закрыла дверь на улицу и зажгла фонарь. Она иногда представляла возвращение Ульриха домой, каким оно будет. Ей, как верной жене, должно быть, полагается хотя бы обнять мужа. Но к счастью подобные формальности, похоже, миновали. Ульрих их не ждал.
Он вышел к столу с Герхардом на руках.
- Зачем ты его разбудил? До утра не мог подождать? – шикнула Эльза, а потом замолчала.
Она с трудом могла узнать Ульриха в желтом свете фонаря. У него пропал живот и сам он стал худым и сухим. Темная борода будто бы потемнела еще сильнее. Всегда унылое и уставшее выражение лица теперь было напряженным и озабоченным.
Герхард теребил пальчиками отцовскую бороду и радостно хихикал. Ульрих улыбался в ответ, но потом сел на стул и сына усадил на колени.
- Не знала, что ты так быстро вернешься, - сказала Эльза.
- Я тоже, - вздохнул Ульрих и добавил, напряженно глянув ей в глаза, - нам нужно уехать…
- Куда?
- Неважно, но чем быстрее, тем лучше.
- Не дури голову, Ульрих. Что тебе взбрендило?
Ульрих помотал головой:
- Скоро сюда придут литовцы и наверняка все пожгут к чертям.
- Ты с ума сошел?
- Это правда. Нужно уезжать сегодня же. Во дворе стоит запряженная повозка. Возьмем только самое необходимое…
- Стой, Ульрих… Ты себя слышишь хоть? Если есть не будешь, иди ложись спи! Герик, ты тоже быстро спать!
Ульрих досадно вздохнул:
- Сначала мы уедем. Я и приехал, чтобы вывезти вас.
- Не надо нас вывозить. Ты там в войске рехнулся что ли?!
- Я рехнулся?! – отчаянно рявкнул Ульрих, - Хочешь, чтобы нас тут литовцы пожгли к херам?
От громкого крика в колыске заплакал маленький Мартин. «Маама…» - вырвалось у напуганного Герхарда. Заспанное лицо Эльзы исказила злая гримаса и оно стала поистине ужасным:
- Ты зачем приехал?! Убирайся!
- Детей заберу и уеду…
- Я тебе заберу… - угрожающе произнесла Эльза, - Герик, беги сюда быстрей! Сегодня пойдем спать к дедушке.
Девушка направилась к колыске. Но Ульрих резко встал на пути:
- Ты не заберешь детей…
- Отойди!
- Нет, Эльза!
Девушка толкнула мужа ладонью в лицо, попыталась схватить колыску, но Ульрих отшвырнул ее двумя руками. Эльза полетела на пол к стене. Заплакал видевший все Герхард.
- Ты псих… - всхлипнула Эльза и приложила ладонь к брови.
Она ударилась, но крови не было.
- Не трогай детей… - дрожа, сказал Ульрих.
- Урод! – Эльза выбежала из дома.
Сердце у Ульриха бешено колотилось. Он попытался успокоить мальчиков.
- Иди спать, мама скоро придет… - говорил он Герхарду.
Спешно уложив старшего сына, Ульрих спустился в погреб, где под одним из камней на вымощенном полу покоился мешочек с денежным запасом семьи. Ульрих закрепил кошелек на своем ремне возле ножен с мечом. В спальне он сбросил одеяло на пол и стал складывать на простыне одежду. Несколько рубашек, пара штанов, осенняя и зимняя куртки, пара лаптей и сапоги. Несколько юбок Эльзы, ее рубашки, пара лаптей для нее. «Что я сделал… что я сделал…» - повторял про себя Ульрих. Его руки все еще дрожали после того, как они швырнули Эльзу на пол.
На простыню полетели детские рубашонки и пеленки, затем охапка тканей из шкафа Эльзы. Из сенцов Ульрих забрал длинный моток веревки и пару мешков, которые также последовали на простыню. Оставив один мешок в руках, хозяин стал греметь в запечках, выглядывая, что из еды можно взять с собой. В мешок отправился весь хлеб, овощи и фрукты, мешочки с крупами, а также объемный бурдюк, способный вместить почти целое ведро воды.
С улицы послышались шаги нескольких человек. Ульрих различил надорванный голос жены. Он как раз подобрал с пола одеяло бросил его в кучу к вещам, а затем завязал их все в котомку из простыни. Взвалив на одно плечу увесистую котомку, а в другую руку взяв мешок с едой, Ульрих вышел из дома. Во дворе стояло пятеро мужчин и Эльза.
Старик Герман сурово смотрел на Ульриха, будто готов убить его в любую секунду. Рядом стоял Джерт, а по случайности оказавшийся дома еще один из братьев Эльзы Крон. С ними пришли и два земледельца, приходившиеся соседями Герману.
- Ты что творишь, гнида? – подступил к Ульриху отец Эльзы.
Десятский признавался себе, что до ужаса боится своей жены. Он признавался себе, что не имел понятия, что будет с ней делать, если она откажется ехать, если она не даст ему мальчиков и пошлет его на хер. Однако оттрубив в войске последние два месяца, десятский сильно привык к обществу мужчин. Он даже незаметно улыбнулся сам себе, когда понял, что свирепость тестя ни на грамм его не смутила. «Сглупила Эльза, когда отправилась звать своих на помощь… - понял Ульрих».
- Ничего… - ответил Ульрих и спокойно понес мешок и котомку к телеге.
Обратный путь в дом ему преградили.
- Думаешь, тебе сойдет с рук то, что ты ее бил?! – яростно бросил Джерт.
- Катись отсюда, тварь, пока мы тебя прямо здесь не кончили… - проговорил Герман.
- Я возьму детей и уеду… А вы идите по домам и тоже скорее уезжайте, - Ульрих смотрел на мужчин, как на несмышленых подростков, - Скоро здесь все разорят.
- Ну все… - сорвался Джерт.
Но Ульрих опередил его резким толчком в грудь сразу двумя руками. Следующим движением десятского был неожиданный удар снизу в челюсть, доставшийся уже старику, и сваливший его на месте. Коротко лязгнул появившийся будто бы из ниоткуда меч и Ульрих рассек воздух перед собой на двести семьдесят градусов. Все, кроме упавшего Германа, бросились врассыпную и замерли не ближе чем в трех метрах от вооруженного десятского.
- Я забираю детей, и мы едем. Кто подойдет ко мне ближе, чем на пять шагов, убью…
Ульрих опустил меч в ножны и зашел внутрь дома. Невозмутимо он вынес оттуда укрытого одеялом Герика и колыску с Мартином. Мужчины столпились над Германом и пытались привести его в чувства. Они были напуганы. Эльза была в шоке.
- Поехали… - Ульрих протянул ей колыску, - только скорее.
Эльза молча приняла младшего сына, смахивая слезы.
Деревня спала. Несколько собак полаяли в след скрипящей повозке, которая, медленно покачиваясь, покидала село.


Глава 9. Тропинка

От Растенбурга, где Ульрих дезертировал, до родной деревни в Надровии нужно было скакать 250 верст. Ульрих проделал это расстояние за 3 дня. Первый раз он поменял коня в трактирной конюшне после первого дня. На утро третьего дня, когда до Скандии оставалось около сорока верст, Ульрих заехал в городок Бреллин и там продал за полцены три украденные им кольчуги. За часть вырученных денег он купил повозку, а также поменял второго загнанного коня на тягловую лошадь на городском рынке.
К ночи он был дома…
К рассвету кобылка привезла Ульриха и его семью к городку Шульм. Рынок в городке оживал рано утром. Розовое солнце поднималось над крышами, прохлада еще висела в воздухе. Ульрих шагал по рынку, держа на руках в дремавшего Герхарда. За ним шла Эльза и несла колыску с Мартином. Не выспавшаяся и разбитая после ночи в телеге девушка была укрыта армейским плащом. Мелкие шаги, быстрые и хмурые взгляды, которые она бросали по сторонам, ее угрюмое лицо часто вводили в заблуждение редких утренних прохожих, ошибочно принимавших ее за маленькую старушку, по видимому приходящейся матерью мужчине с ребенком.
Эльза понимала, что после того как села с Мартином в телегу она уже мало на что могла повлиять. Ульрих увез ее и детей довольно далеко от дома, все деньги были у него, и ей оставалось только надеяться, что его сумасбродство скоро закончится. Что он ничего не сделает ни ей, ни ее детям, как уже сделал Герману.
Ульрих купил несколько свертков вяленого мяса, какие-то сухари, в отдельный мешочек пошли металлические крепления и колышки. Еще он купил несколько факелов и бутыль с горючим маслом. Ульрих также спросил у людей, живет ли в городке хоть один алхимик, на что ему ответили: «…Алхимика у нас нет… Только что у Носатого иногда разная алхимическая дрянь продается. Вон его прилавок, в конце ряда с одеждами». Ульрих нашел у Носатого два стеклянных флакона с прозрачной красной жидкостью. «Бери, брат. Не знаю, когда еще у меня эликсиры появятся. А эти два последние остались» - предлагал Ульриху сорокалетний коренастый торговец с выступающей нижней челюстью и большим и толстым носом.
Когда Эльза услышала, сколько стоят эти маленькие пузырьки она крепко вцепилась пальцами в рукав мужа и сказала: «Если ты сейчас потратишь половину наших сбережений на это, я посажу себе Герика на шею и с Мартином мы пойдем домой пешком». «Ладно, в другой раз, - вздохнув, ответил Ульрих торговцу, - Может, и сам их научусь варить…».
«Это все ненадолго…» - сказал он жене, когда они выезжали из Шульма.
«Что ненадолго? – подумала про себя Эльза, - то, что ты выжил из ума?»
Она понятия не имела, как будет жить с человеком, который с мечом бросался на ее родных, который пришел ночью и забрал из дома ее детей.
В придорожном леске Ульрих нарубил несколько толстых живых прутьев. Через час он соорудил из них, четырех метров веревки, нескольких креплений и широкого куска плащевины какое-то подобие палатки над телегой, которая превратилась в кибитку. Герик, наскучившей Эльзе просьбами посадить его на пасущуюся кобылу, с радостью полез в появившийся маленький домик. Мартин плакал. Его пора было купать и кормить. Эльза мочила тряпку в холодной воде из бурдюка и обтирала заходящегося в крике младшего сына.
- Ульрих, куда мы едем? – усталым и безразличным голосом спросила Эльза, когда наступил вечер.
Несмотря на полную темноту, Ульрих продолжал держать уздцы и скрипеть на телеге дальше по дороге, ни разу не заикнувшись о ночлеге.
- Я хочу доехать до Велена. И чем быстрее, тем лучше. А там найдем какой-нибудь постоялый двор.
- В Велене все наши деньги закончатся за две недели …
- Что-нибудь придумаем… телегу продам и меч. У меня в мешке еще кожаная броня лежит.
- И зачем ты все это устроил?
- В любой день литовцы могут нагрянуть в нашу деревню.
Эльза страдальчески вздохнула и полезла обратно в кибитку к детям.
- Они выгребут из хат все ценное и всю еду… половину хат подожгут. Изнасилуют всех женщин, девочек и старух. Тем из мужиков, кто попытается встать на пути, они отрежут головы… Так, чтобы на глазах у семьи…
- Замолчи.
Ульрих почувствовал свое бессилие и никчемность… «Почему мы едем с этой женщиной? Как так вообще получилось, что мы с ней семья?!»
- Я видел, как это происходит… Много раз. Поэтому пока литвинов опять не прогонят, мы уедем.
Ночь была тихая, темная и беззвездная. Глаза выделяли во мраке едва различимые очертания дороги и стены леса с обеих сторон. Не птиц, ни сверчков, только свежий воздух, перестук копыт да поскрипывающая кибитка. Ухом Ульрих уловил движение какой-то зверушки в лесу. Что-то, не уступающее размером собаке, спугнулось и припустило в чащу. Ульрих досадно поморщился. Все-таки неосмотрительностью было гнать от границы с Литвой и день и ночь. Путешествовать по ночной дороге в неразведанных местах, это всегда некоторый риск нарваться на упыря. А подвергать такому риску женщину и двоих детей – не совсем разумное решение. Нужно было заночевать в какой-нибудь деревне или трактире.
- Ты такого раньше не рассказывал, - раздался из кибитки голос Эльзы.
- Наверное… А что я рассказывал? - спросил Ульрих.
- Я уже не помню. Рассказывал, как вы на приступ ходили… как ты раненого нес на спине. Из-под стен замка его уносил.
- Да, и такое тоже было.
- Вы разве литвинов не разбили под Растенбургом?
- Разбили. У них страшный голод. Они будут приходить к нам, пока мы их всех до последнего не перебьем или у них не появится еда.
- И ты тоже их убивал?
- Да, и я тоже…
Эльза могла себе представить Ульриха, который отчаянно тащит раненого с выпученными глазами. Но образ того, как Ульрих кого-то убивает, никак не мог уложиться в ее голове.
Дальше они ехали молча, пока Эльза вновь не спросила:
- Ты это слышишь?
- Угу.
- Что это шумит.
- Не знаю…
Эльза высунулась из кибитки. По левую сторону от дороги продолжался густой лес, а по правую распростерлось дикое поле, которое где-то вдалеке заканчивалось невысокой рощей. За этой рощей и тлело темно розовым светом заря. Присмотревшись внимательнее, можно было заметить черные столбы дыма, поднимающиеся над зарей и выше сливающиеся с мраком ночного неба. Ветерок иногда доносил еле различимый шум людей.
- Господи… что это?
- Похоже, началось. Должно быть там за рощей деревня в пяти семи верстах. Похоже, жгут ее…
- Ужас какой…
Ульрих стал подгонять кобылку, и повозка скорей затряслась по ночной дороге.
- Думаешь Скандию уже сожгли?
- Не знаю, - пожал плечами Ульрих. – Твоих вряд ли тронут, если под руку лезть не будут. А мать у тебя уже не молодая…
Кобыла заволновалась, стала фырчать оглядываться, выпучивая глаза.
- Эльза, - голос у Ульриха был глухим и лишенным всяких эмоций, - подай факел.
- Зачем? Сейчас…
Девушка полезла в кибитку. Ульрих нащупал в кармане кремень и кресало. Лошадь дергалась и рвалась вперед. В тряске искра никак не хотела вспламенять факел, но, наконец, тот вспыхнул.
- Пррр, тихо! – держа факел, Ульрих потянул за поводья, тем самым пытаясь упокоить лошадь. Та затормозила и все-таки остановилась, нервно перетаптываясь и норовя встать на дыбы. Дорога и лошадь озарились бледным светом факела, а лес и поле наоборот скрылись в непроглядной тьме
- Чего лошадь напугалась?!
Ульрих не ответил. Cтрах у него сжался где-то внутри. Руки не дрожали, голова работала быстро и холодно. В отличие от страха Ульриха душило раскаяние в том, что он вытащил семью на эту дорогу среди ночи.
Ответ на вопрос Эльзы загорелся двумя желтыми точками между деревьев у дороги. Это свет факела отразился в паре хищных глаз. Рядом засветилась еще одна такая же пара и раздалось негромкое глухое рычание. Лошадь рванула вперед и в сторону… Кибитка дернулась и завалилась набок, тормозя запряженное животное. Два жилистых силуэта выскочили на дорогу и метнулись к лошади. Заваленная кибитка еще два раза дернулась вслед за плененным упряжью животным и затем гули вгрызлись зубами в широкую шею лошади, их длинные когти сдирали с кобылы кожу и мясо. Ржание захлебнулось в хрипе.
Полотняный навес кибитки сложился, когда телега завалилась на бок. Перепуганная Эльза вылезла из-под полотна и замерла в ужасе, увидев, как страшно погибает животное.
Ульрих бросил взгляд на своих, убеждаясь, что они не пострадали от удара. В правой руке он держал меч, в левой факел. Уходя от всех мыслей, он готовился к схватке, которая обещала стать последней в его жизни… Ульрих не столько услышал, сколько почувствовал возбужденное дыхание в стороне от дороги. Из леса неспешно выходили, хищно оскалив зубастые пасти еще два гуля. Такие же жилистые, склизкие тела, холодные и темно-синие. Такие же длинные пальцы со страшными когтями и большие маслянистые глаза, которые смотрели не на пирующих кониной сородичей, а на живую и теплую человечину.
Дважды в прошлом Ульриху доводилось встречаться с гулями. Оба раза упырей было двое и прогоняли их несколько вооруженных воинов. Ульрих не знал, как он сможет в одиночку отогнать от семьи двоих чудищ… Теперь оказалось, что их уже четверо. А из леса с хрипом бежал еще один, пятый гуль…
Двое подошедших ступили на дорогу и пригнулись, коснувшись земли также и длинными передними лапами.
«Готовятся к прыжку…» - пронеслось в голове у Ульриха.
Он забыл даже об Эльзе и двоих своих мальчиках. Страх вместе с мыслями о спасении ушли… Ульрих видел только клыки, когти и растворился в том, что должно было случиться через несколько секунд. Три гуля набросятся на него. Через минуту двое упырей, разворотившие лошадь, подтянутся к телеге и начнут грызться с сородичами за останки мужчины, женщины и их двоих детенышей…
Последний выбежавший из леса упырь был самым нетерпеливым. Его глаза неукротимо горели, а длинный язык быстрым движением облизал обнаженные клыки.
Ульрих бросил ему под ноги факел и сам прыгнул следом, но чуть левее, прямо на двух готовившихся к прыжку гулей. Безвыходность положения подтолкнуло его атаковать первым. Он достал мечом самого левого гуля и следом пнул его со всей силы ногой. Упырь отскочил назад. Ульрих почувствовал сильный удар по спине. Подсознательно отметив, что его позвоночник все-таки не сломан, Ульрих ушел под ударившую его лапу, разворачиваясь и выныривая из-за спины у второго гуля. Меч десятского с разворота опустился на соскочившую с его спины лапу. Второй гуль прыгнул в сторону, оставив у Ульриха под ногами отрубленную кисть. Третий нетерпеливый сделал два шага назад. Он, как и собратья, сразу отвлекся на упавший на дорогу факел. Но теперь настала его очередь атаковать. Из пасти раздался радостный визг. Упырю предстояла захватывающая игра с добычей.
Раненый Ульрихом гуль облизывал обрубок длинным синим языком и утробно рычал Ульрих отступил на шаг к телеге, где сжалась его семья. «Готовятся прыгать» - пронеслось у него в голове, когда на дороге вновь появился получивший первый удар гуль.
Заплакал в колыске Мартин.
Два гуля прыгнули одновременно. Ульрих не двинулся с места и лишь выставил навстречу плечо. Он не рискнул бить стремительные тела мечом, а отступи Ульрих хоть на шаг, подпрыгнувший упырь перекусил бы Эльзу в следующие секунды. Первым оказался нетерпеливый гуль. Он сшиб Ульриха на землю и заскочил на него следом. Ульрих несколько раз отчаянно двинул кулаком в зубастую пасть упыря. Тот пытался вгрызться в шею или лицо человека, но раз за разом натыкался то на кулак, то на металлическую рукоять меча. Второй гуль пытался ухватить зубами скользящие по земле ноги Ульриха.
Тем временем упырь с отрубленной кистью схватил своей целой лапой колыску с Мартином. Влажные ноздри чудовища ощущали нежный и свежий запах, доносящийся из запеленатого свертка. Младенец выпал из колыски, на секунду сбив гуля с толку. Тот не смог сразу сообразить, что нужно кусать: колыску в лапе, или то, что из нее выпало.
Завопила женщина у телеги.
Гуль забыл про сверток и набросился на нее.
Эльза схватила Герхарда и, изо всех сил подминая его под себя, упала на землю. Подскочивший упырь сомкнул челюсти над ее хребтом, но лишь только прокусил до кости предплечье женщины. Эльза, упав на землю, попыталась закрыть шею и голову своими руками. Гуль укусил опять, но вновь из-за лучевых костей, не смог добраться до сочной артериальной крови и нежного мяса на шее. В ярости он ударил женщину по спине когтистой лапой, затем еще и еще. Эльза страшно кричала от боли и ужаса, умирая под смертельными ударами.
Ульриху удалось подтянуть под себя ноги. Поднатужившись, он уперся ими в живот насевшего на него гуля и смог спихнуть того. Сам, откатившись в сторону, Ульрих вскочил на ноги. Крик Эльзы заглушил даже плач Мартина, который валялся где-то недалеко от двух упырей, что потрошили лошадь.
Меч остался лежать на земле, дыхание тоже пропало после борьбы с чудищем. Не успевая думать, Ульрих кувыркнулся в сторону, увернувшись от вновь напавшего упыря. Оказавшись на ногах Ульрих на ходу выставил плечо и протаранил гуля, который сидел на Эльзе. Тот завалился на бок. Ульрих, хватая ртом воздух, ударил упыря ботинком по голове. Он работал ногами без остановки, пытаясь ударами прибить гуля к земле. Он понимал, что после первой же заминки чудище вскочит и растерзает его. Под руку попалась кастрюля, которая полетела гулю в зубы, о подскочившего нетерпеливого упыря Ульрих разбил оказавшуюся в руке бутыль с маслом. Терпкий запах сам отправил сигнал в голову Ульриха. Он упал, потянувшись к валявшемуся на земле факелу. В следующую секунду облитый горючей жидкостью упырь вспыхнул ярким пламенем и завизжал. Он соскочил с дороги и заметался там. Ульрих еще несколько раз взмахнул факелом, отгоняя от телеги других гулей. Пара, что грызла лошадь, тоже поспешили отступить. Упыри присели в нескольких метрах от телеги сбитые с толку и ошарашенные поджигателем…
Не отводя от них взгляда Ульрих подобрался к лежащему Мартину. Перед глазами у десятского плавали красные круги. Все что он сейчас мог, это лечь на землю и попытаться не задохнуться. Сердце глухо стучало, конвульсивно сокращались легкие. Ульрих подобрал запеленатого младенца и подсел к лежащей без движения Эльзе. По ее спине иногда пробегали судороги, вызванные ее попытками дышать. Ульрих коснулся ее плеча, чуть приподняв его вверх. Он помог Герхарду выбраться из-под матери. Мальчик сразу заплакал, вцепился ручками в рубашку Ульриха. «Тихо-тихо…» - десятский прижал сына к себе, прислушиваясь к иногда чуть различимому рычанию и причмокиванию возле дороги.
Потом он осторожно перевернул Эльзу на спину. Та смотрела на Ульриха полными ужаса глазами. Лицо было заляпано кровью. Она слегка приоткрывала рот, пытаясь вдохнуть. «Потерпи…».
В животе у Ульриха засквозил холодок. Ее изгрызенные до костей предплечья его не пугали. Но кровь, сочащаяся у Эльзы изо рта, говорила о том, что гуль своими длинными когтями пробил ее легкое. В походах Ульрих успел насмотреться, как люди умирали, захлебнувшись собственной кровью.
«Потерпи, сейчас мы тебя перевяжем»
Ульрих прижал Герхарда лицом к своему боку, чтобы беззвучно плачущий мальчик не видел ни матери, ни перетаптывающихся недалеко клыкастых чудовищ.
Эльза лежала на боку, пока Ульрих рвал одну из ее ночнушек. Небольшие кусочки ткани он сминал и помещал в рваные раны, нанесенные когтями упыря. Эльза тяжело закашлялась. «Плюй». У нее изо рта потекла черная вязкая смола. Ульрих протер рот женщины тканью. Закрыв раны в спине, он стал накладывать большую повязку, которая закрывала спину и завязывалась у Эльзы на груди.
«Не могу… - выдавила Эльза, закрыв глаза, - дышать…».
«Потерпи. Резко не вдыхай» - советовал Ульрих, стараясь почти не затягивать повязку.
Одни из гулей решил, что пора закончить дело. На четырех лапах он подбирался к телеге, страшно облизываясь и поглядывая на волнующееся пламя факела, лежащего на земле возле Ульриха. Десятский подобрал меч. Эльзу не слушались пальцы, но она попыталась удержать Ульриха за руку. Самым страшным для нее было остаться одной на этой дороге...
Ульрих стряхнул ее окровавленную руку и оттолкнул мальчика. Их не существовало, как и гулей, рассевшихся недалеко. Во всем мире остался только подобравшийся близко упырь и меч Ульриха. Ульрих оттолкнулся от земли и в прыжке выбросил вперед руку с мечом. Колющий удар в полете был единственной возможностью поразить противника за долю секунды на расстоянии трех метров. Кончик лезвия еле достал до гуля. Он вошел на один дюйм точно в глаз чудовища, который лопнул как раздавленная слива. Раненый гуль отмахнулся лапой и спрыгнул к своим сородичам.
Ульрих выпрямился и немного опустил меч, оглядывая четырех упырей. Если кто-то собирался напасть следующим, не было смысла оттягивать момент.
Но голодные гули выжидали в неуверенности… У Ульриха было немного огня и чудища боялись это пламени. Один из них осторожно направился продолжать лакомиться мертвой лошадью.
Ульрих повернулся к ним спиной и медленно вернулся к Эльзе. Принялся перевязывать ее руки. Девушка беззвучно плакала от боли, беспомощности и страха. «Скоро все закончится, - Ульрих легонько погладил умирающую девушку по плечу, - я тебя перевязал. Скоро мы найдем деревню, тебе там помогут». Десятский успокаивал себя и девушку, не в силах уменьшить ее страдания.
Он пересадил Герхарда к матери, а сам расстелил на земле широкий кусок полотна, который ранее служил навесом в кибитке. Ульрих также выдернул деревянные пруты, на которых держался навес, взял веревку и стал мастерить носилки. Он хорошо научился их делать еще под Гродно. А после сражения под Растенбургом Ульриху пришлось поучить этому и других солдат.
Сгоревший гуль потух. Воздух смердел паленым мясом. Тьма вновь окутала все вокруг. Факел готов был вот-вот погаснуть.
Ульрих склонился над женой, пытаясь переложить ее на носилки, но ее лицо окровавленное лицо отчаянно скривилось.
- Не надо… - выдавила она.
- Мы должны найти людей.
- Я… не смогу.
- Если мы здесь останемся, нас сожрут. Давай. Продержись еще немного и мы сможем.
Эльза закашлялась и захрипела, когда Ульрих подтягивал ее на носилки. Ей становилось хуже. Она как-то приловчилась дышать, но потеряла много крови и уже не чувствовала ни рук, ни ног, а тело сковывал холод.
- Не отдавай меня им… - прошептала она, заметив в темноте силуэты чудищ.
Ульрих положил затухающий факел на кучу вещей, вывалившихся из перевернутой телеги. Пламя начало разгораться, расползаясь по котомкам с одеждой. Вскоре занялась и сама телега. Ульрих оттянул носилки в сторону от огромного костра, Герхарда он крепко прижал к себе, чтобы тот не видел суетившихся в свете пламени упырей.
Гули соскочили с дороги и настороженно смотрели на пылающую телегу и на людей.
Ульрих перекрестился. Он положил Мартина на носилки под руку Эльзы. «Подожди здесь, подержи маму за руку» - сказал он Герхарду. Десятский подошел к телеге и стал мечом раскидывать в стороны горящие вещи. Разваливающий пылающий мешок он попытался подкинуть поближе к туше лошади. Упыри хищно двигались из стороны в сторону боясь ступить на дорогу.
Не выпуская из руки меч, Ульрих вернулся к носилкам. «Закрой глаза и крепко держись за меня» - сказал он Герхарду и посадил мальчика себе на шею. Тот вцепился руками в бороду отца и прижался лицом к волосам на его макушке. Ульрих надел на себя веревочные шлейки от носилок и потащил Эльзу мимо костра у туши лошади дальше по дороге, которая уходила в темноту. Четверо упырей поначалу двинулись следом вдоль дороги, но потом развернулись и поспешили обгладывать лошадь.

У всех дорог есть одно хорошее свойство. Они не ведут в никуда. Если дорога появилась, значит есть определенное место куда она, в конце концов, приведет.
Гули напали, когда Ульрих отъехал с семьей от последней деревни на четырнадцать верст. Поэтому десятский не решился, тащить носилки с женщиной обратно на такое расстояние. Она бы просто умерла к утру. Он понадеялся, что впереди в нескольких верстах лежит еще какое-нибудь поселение или на худой конец хутор или трактир. Справа от дороги продолжала светить зарница над горящей деревней. Вскоре Ульрих понял, что поступил правильно, не повернув назад. За его спиной тоже стал различаться далекий красный цвет. По-видимому, литовцы разделились на множество маленьких отрядов, чтобы совершить как можно больше налетов. Шульм и оставшуюся позади деревню также постигла страшная участь.
Протянув Эльзу две версты Ульрих свернул на еле заметную тропинку, которая уводила в влево от дороги, прямо в черный лес. «По-видимому, недалеко живут люди» - подбадривал себя Ульрих.
В кромешной темноте тропинка растворялась. Веревки врезались в кожу, стирая ее об ключичные кости. Мышцы ног сжались в невозможном усилии и с трудом могли тянуть носилки, которые то и дело цеплялись за торчавшие из земли корни. «Где тропинка?» - присел Ульрих. Пот застилал глаза. Редкие звезды на небе не могли пробиться своим бледным светом сквозь густые черные кроны. «Где тропинка…».
«Папка, домой хочу…» - взмолился Герхард. «Почти пришли, родной, потерпи».
Ульрих посадил сына на землю, смахнул со своего лба и носа соленые капли пота. Эльза тихо лежала на носилках и не подавала признаков жизни. В ушах у Ульриха шумело, но он различил осторожные шаги в темноте. Какой-то небольшой зверь похрустел листьями под деревом и выжидающе замер где-то в четырех метрах от десятского.
Тот, не отпуская руку мальчика, вытащил из ножен меч и низко пригнулся к земле. Несколько секунд Ульрих слышал только шум легкого ветра в кронах в кронах.
- Ульрих… - прохрипела Эльза.
Десятский выждал еще некоторое время и с сыном приблизился к носилкам:
- Уведи мальчиков… отсюда.
Ульрих не видел лица женщины, только очертания волос в темноте.
- Мы скоро придем.
-  Не дай детей зверям…
Глаза Эльзы были закрыты.
- Не тяни меня…
Она говорила тихо и осторожно, пытаясь не сглотнуть слишком вязкий комок крови, чтобы не поперхнуться и не задохнуться в следующие секунды.
- Я тебя дотащу, осталось уже немного, - также тихо воскликнул Ульрих, молясь, чтобы его слова оказались правдой.
Эльза дернулась:
- Не смей… - ее глаза открылись и зло заблестели, - не смей… или сгниешь… прокляну тебя…
Ульрих отвернулся, чтобы не смотреть в эти глаза, жгущие из темноты. Ее не страшило ничего, кроме участи детей. Она практически отошла в иной мир, но все еще готова была грызть и рвать ради своих мальчиков.
- Спаси детей…
Вой одинокого волка полетел к звездам с одной из опушек леса. В чаще было сложно определить расстояние на слух, но Ульрих предположил, что хищник не дальше чем в полуверсте от них. Без Эльзы он бы мог передвигаться бегом, закрепив маленьких мальчиков за спиной, и за два часа пройти еще не меньше десяти верст.
- Держись, мы почти дошли, - Ульрих вложил меч в ножны и посадил измученного Герхарда обратно за спину.
- Ульрих… - отчаянно захрипела Эльза, когда муж вновь стал надевать шлейки от носилок, - я не могу больше…
Ее слабый голос утонул в спазме, женщина закашлялась. Ульрих скинул шлейки и бросился к ней. Эльза кашляла, пытаясь вдохнуть и не в силах выплевывать густую кровь и слюну.
Впервые Ульрих почувствовал настолько леденящий ужас… Не гули парализовали его час назад, не орущие литвины под Растенбургом. По-настоящему Ульрих испугался только сейчас, беспомощно наблюдая за умирающей женой.
«Плюй… осторожно!» - он аккуратно вытирал темную жидкость с ее рта, придерживая Эльзу за спину, каждую секунду надеясь ощутить ладонью, как ее единственное легкое вновь хоть ненамного наполнится воздухом. Наконец из груди Эльзы послышался сипящий натужный звук, и она стала медленно дышать.
Ульрих с облегчением выдохнул, его сердце глухо стучало.
Волку ответили. Послышался еле различимый вой еще одного дикого хищника где-то вдалеке.
- Уведи мальчиков… потом вернись за мной… - произнесла женщина из последних сил.
Ульрих легонько сжал ее плечико.
Он закинул Герхарда себе на шею и влез в веревочные шлейки… Носилки с шуршанием заскользили дальше в темноте.
 

Эпилог.Торговка
Семь лет спустя.
Август 1318 год
Западная Пруссия (Тевтонский орден), город Гейльсберг.

Рынок Гейльсберга бурлил, как обычно в летний денек. Вместе с наступлением полуденной жары разгорался и торг. Шла уборка урожая. На своих телегах селяне везли в город собранное с окрестных полей зерно и овощи, и также мешки с фруктами и ягодами. Вырученные деньги зачастую не оседали у селян в карманах. Они тратили их в лавках ремесленников, в ювелирных мастерских, а также не перечесть монет, оставленных в палатках со сладостями и у разных умельцев развлекать людей на ярмарках, от шутов и музыкантов до театральных трупп.
В городе селян с продовольствием встречали мелкие и крупные скупщики провианта. В большинстве своем они прибывали из других, не столь аграрных городов, и привозили в Гейльсберг товары, пользовавшиеся спросом на местном рынке. Это были различные металлы, пушнина и ткани, которые скупали ремесленники для своих в мастерских.
Город был крупнейшим на десятки верст вокруг местом сбыта пушнины и металлов, в свою очередь являлся поставщиком немалой доли провизии для Ордена и также инструментов для окрестных земледельцев и роскошной теплой одежды для наиболее зажиточных из них.
Свое место в этом денежном круговороте городка заняла и тридцатилетняя мать двоих детей, миловидная женщина по имени Ансельма. Августовским полднем она с помощником тряслась на мостовой в поскрипывающей повозке. Ансельма направлялась с рынка на склад на окраине города. Ее палатка на рынке была натянута и вместе с другим помощником-продавцом готовилась к бурному торговому дню. Ансельма же ехала встречать своего поставщика и принимать очередную партию пушнины.
Старшим мальчиком она забеременела в 24 года. Родив первенца, Ансельма вернулась на работу в трактир и продолжала разносить еду шумным посетителям, отсчитывая про себя дни, которые еще могло протянуть ее израненное после тяжелых родов тело. Одним из зимних вечеров она сыграла в кости с захмелевшим заезжим купцом. Тот весь вечер тянул лапы к молодой женщине. Когда пиво изрядно ударило в голову, купец, облизываясь, стал звать Ансельму сыграть с ним в кости, а затем, махнув, рукой поставил от себя целый воз качественной пушнины. Ответной ставкой Ансельмы предполагалась та самая драгоценность, которую с рождения носила у себя каждая женщина. Ансельма выиграла. Случаи, когда состоятельные посетители обещали в хмелю богатство, не были редкими в трактире. Но в отличие от большинства, похотливый купец оказался человеком слова и оставил девушке проигранный воз с товаром.   
Трактирщик долго ругался, когда Ансельма привела местных пъянчуг помогать ей перетаскивать тюки пушнины в трактирный склад. Но через неделю тюка разошлись. Ансельма сбыла их, практически не выходя из трактира. Пушнина была качественной. Заходящие мастеровые быстро хмелели и легко договаривались с обаятельной девушкой. Несколько раз после работы Ансельма уходила в город, и навещала некоторых из многочисленных портных Гейлсьберга, которых ей в прошлом приходилось обслуживать за столом и чьи имена она помнила.
С увесистым мешком монет и новорожденным дитем девушка ушла из трактира и к следующему лету уже обустроила себе место на Гейсберском рынке. Имея начальный капитал, ей пришлось торговать всякой всячиной (начиная от посуды и сладостей и заканчивая натуральными тряпками), пока не выпал случай вернуться к почтенной пушнине. Приехавший следующим летом проигравшийся Ансельме купец был приятно удивлен, увидев ее в числе претендентов на роль скупщика его товара, и с удовольствием согласился оптом продать товар ей, ведь Ансельма не выпрашивала скидок и предлагала удачную для поставщика цену.
Денег за летний торговый сезон хватало Ансельме на безбедную зиму. Вскоре она переехала в собственный дом, где позже неожиданно для себя узнала, что снова вынашивает чьего-то ребенка. Однако она уже была отнюдь не изможденной трактирной девкой, готовящейся умереть с голоду вместе с новорожденным дитем. Ансельма выходила на рынок уважаемой соседями матроной.
Повозка с молодой купчихой и ее помощником въехала через ворота на просторный двор, обнесенный толстым забором. За забором высотой с двухэтажный дом расположился один из городских складов. Массивное деревянное здание с маленьким окнами. На дворе уже стояли с десяток повозок как загруженных, так и пустых. У склада перед забором было людно. Мужчины, закатав рукава, таскали с повозок на склад тюки и ящики. Одну повозку наоборот загружали мешками зерна, хранившимися на складе. Некоторые мужчины стояли в стороне у забора, переодеваясь. Это были охранники только что прибывшего на склад каравана. Отработав свое, они снимали броню и оружие, аккуратно складывая все у забора, чтобы передать снаряжение обратно купцу, который их нанимал.
Были во дворе и несколько женщин с ребятишками, пришли встречать вернувшихся в город мужей, отцов и братьев.
Ансельма спрыгнула с телеги, высматривая среди всех людей двух нужных ей: хозяина склада и купца Крэйга, который в очередной раз поставлял ей свою пушнину. Крейг стоял возле только что прибывшего каравана и руководил разгрузкой. Его помощники таскали тюки с товаром, охрана снимала латы. Ансельма узнала Дорака. Наемный охранник, сильный и статный мужчина, который часто ходил в торговые походы Крейга, и также же когда-то несколько раз совершал самостоятельные походы в дом к молодой торговке. Рядом с ним, положив копье на землю, стягивал броню другой охранник, окруженный двумя мальчишками. Старший мальчик на вид лет десяти-двеннадцати стремился принять у отца оружие, броню и аккуратно складывал их. Второй мальчик помладше глазел на двор. Ему не терпелось побегать и полазить после и изнуряющей поездки в телеге.
Ансельме показалась знакомой борода и спина этого охранника, пока она наконец не узнала в не шибко плечистом, однако крепком с виду ровеснике десятского которого встречала еще в той жизни, будучи трактирной девкой. Да, она отчетливо вспомнила Ульриха. Молодого десятского, который заступился за нее в трактире и вскоре спровоцировал очередную потасовку пьяных солдат.
Пока торговка замерла, с интересом разглядывая переодевающегося воина и, по-видимому, его отпрысков через ворота на складской двор с маленькой девочкой на руках зашла женщина и разглядев среди всех людей во дворе Ульриха, спешно направилась к нему.
Ансельма так и представляла себе женщину этого десятского. Прямая, с гордо выгнутой спинкой, миловидным лицом и острыми глазами. Стройная фигура, и ровная осанка, поношенное в походе, но аккуратно льняное платье, подвязанное пояском, выдавали в ней уважающую себя горожанку с непростым характером. В отличии от простоватого Ульриха, в женщине не было ничего от копающихся в земле селянства.
Закусив нижнюю губу Ансельма медленно направилась Ульриху и окружавшим его людям.

Ульрих сразу узнал Ансельму.
Оказалось, что он с женой и тремя детьми возвращался из севера Ордена в родную Надровию. Жену звали Эльза. Старшему Герхарду было двенадцать, Мартину восемь, а младшей Хелене четыре года. Ансельма сразу предложила семье погостить у нее до следующего дня. Эльза ответила согласием на вопросительный взгляд Ульриха. Через полчаса дела на складе были закончены и Ансельма привела гостей в свой дом в торговом районе Гейльсберга.
В былое время рыночная площадь Гейльсбера обросла со всех сторон добротным домами успешных торговцев. Дома эти в большинстве случаев представляли собой просторные хоромы в несколько этажей. Первоначально дельцы строили их в качестве гостевых домов для помощи своей торговле. Общение с потенциальными клиентами, планирование сделок, обсуждение совместных действий с другими торговцами требовало специального хорошо обставленного помещения. Торговцы соревновались своими резиденциями (побывать во многих из них считалось успехом для любого дельца), пока не образовался целый район из красивых и добротных домов, в которых торговцы не только заключали сделки и проводили пиры, но и начинали проживать со своими семействами.
Ансельма четыре года назад смогла себе позволить переехать в небольшой однооэтажный дом с несколькими комнатами. Половина денег была уплачена сразу, вторую она уже выплатила  частями через местный банк.
За обеденным столом окруженным тарелками с овощами и салатом на деревянной дощечке возлегал внушительный, необычайно аппетитного бордового цвета кусок полендвицы. Ансельма кормила чету Ульриха как важных гостей.
После того как взрослые пригубили разлитое по кружкам вино и четверо мальчиков молча и скромно принялись за капусту с полендвицей, началась позднеобеденная трапеза. «А я сразу его узнала, снова в броне и при оружии…», «Восемь лет назад виделись», «Какой у вас добротный дом!», «Я тогда работала трактире…», «Отменная полендвица».
Ансельма рассказала, как прямо перед вторым походом литовцев в одиннадцатом году, армия тевтонцев стояла день в Гейльсберге. Что муж Эльзы отметелил тогда нескольких солдат пристававших к ней. Было это давно и как будто в другой жизни.
Эльза рассказала, что они семьей переехали в другой конец земель Ордена и все семь лет жили на севере в городке Браунсерг, который расположился недалеко от моря. Ульрих работал матросом на рыбацком судне, а однажды даже плавал на торговом корабле во Францию. Сейчас они возвращаются обратно в Надровию.
На самом деле Ульрих написал письмо Мариусу фон Лонгету и тот в ответ прислал официальную грамоту «о прощении и помиловании». Вскоре семья выехала из Браунсберга чтобы вернуться в родные места.
Эльза говорила, Ульрих больше молчал, иногда  вставляя отдельные фразы, напоминая некоторые детали, либо поправляя жену. Он скромно улыбался Ансельме и поглядывал на Эльзу, после того, как хозяйка задавала какой-либо вопрос.
Ансесьма слушала и думала о своем. Переезжая в теперешний дом, она осматривала  резные окна, черепичную крышу, чистые, не обветшалые от времени комнаты  и отделанные стены. Мальчики появлялись то в одном, то в другом дверном проеме, бегая по дому и радуясь обретенным владениям. Ансельма почувствовала в ту минуту, как просили ее уставшие плечи сильных рук, чтобы кто-нибудь крепко обнял ее и сказал, что она молодец. Глядя на супругов напротив она также вспоминала, как мечтала, чтобы кто-нибудь сел напротив за толстым столом на кухне и выпил с ней за ужином вина. Уже тогда не радовала перспектива править обретающимся богатством единолично. Она хотела просто положить голову на чье-нибудь родное плечо и отдохнуть…
Она не могла сказать, что узкое плечо молчаливого и застенчивого мужчины напротив было тем, о чем она часто мечтала. Ульрих молча ел, поглядывал на жену и на своих мальчиков таких же молчаливых. Хеленка сидела у Эльзы на коленях, болтала ногами и сосала во рту кусочек соленого мяса.
Ансельма давно могла выбирать себе мужчин. Она также могла выбирать себе и мужей, но ее новое состояние не столько этому способствовало, сколько наоборот. Вокруг зажиточной незамужней торговки то и дело крутились молодые прохвосты, готовые жениться на ее деньгах. Были также и богатые взрослые мужчины, остававшиеся холостяками исключительно благодаря не желанию порядочных девушек выходить за жадных, толстых и самовлюбленных толстосумов. Иногда встречались состоятельные и поджарые мужчины постарше, живущие попытками узнать, какие же еще удовольствия они могут испытать в этой жизни благодаря своим деньгам. Не находилось пока только крепкого и честного человека, способного полюбить и принять миловидную женщину с двумя детьми, не обращая внимания на ее деньги… Такие всегда оказывались уже женатыми. Даже узкоплечий и Ульрих, молчавший из-за присутствия супруги, и тот был женат.
К вечеру Ульрих вышел в город, чтобы найти какой-нибудь вариант дальнейшего передвижения к дому в родную Скандию. Можно было арендовать повозку до следующего города, либо же примкнуть к какому-нибудь каравану или уже опорожнившемуся в Гейльсберге торговцу, которому возвращаться домой оказалось бы в ту же сторону.
Эльза помогала хозяйке помыть посуду и, закатав рукава, полоскала ее в тазике.
- Смышленые у вас мальчики, - задумчиво произнесла Ансельма глядя в окно.
Лучи заходящего солнца золотом ложились на ее лицо.
- Вырастут и хорошо заживут, - продолжила Ансельма, опустив руки в свой тазик, - Мне Ульрих тоже кое что в свое время оставил на память.
Она выдержала паузу, а затем, поджав нижнюю губу, кивнула на двор, когда оттуда донесся голос ее старшего сына. Не моргнув глазом она добавила год к возрасту своего старшего шестилетнего сына.
Ансельма вздохнула и, подумав, решила ничего не говорить больше. Эльза будто бы ничего не услышала. Через несколько минут она поставила чистую посуду в запечек и предложила:
- Давайте я помогу вам заправить нашу постель?
Ульрих вернулся с новостью о том, что пришлось раскошелиться и с утра они отправятся дальше в арендованной повозке.
Утром, позавтракав, семья покинула дом Ансельмы и выехала из Гейльсберга по восточной дороге. Ансельма вернулась в дом. Ее мальчики возились во дворе пытаясь продолжать игры, которые они придумали вчера с новыми друзьями. «Вернется все-таки или нет?» - подумала Ансельма. Именно с таким расчетом она и солгала Эльзе, назвав своего старшего мальчика сыном Ульриха. Неважно зачем, ругать или проситься под крылышко придет Ульрих, только бы пришел один и без Эльзы. А там, Ансельма еще не знала, как поступит. Возможно, для начала следовало бы закончить дело, которое они собрались вместе совершить когда-то восемь лет назад.
Ульрих держал поводья в одной руке и, слегка сгорбившись и прищурившись, смотрел на дорогу, поставляя лицо утреннему солнцу. Дети и Эльза сидели за его спиной, опершись спинами о борта.
- Она солгала тебе, - тихо произнес Ульрих.
- Правда? – переспросила Эльза.
- Я тогда не отметелил нескольких солдат, а сам здорово получил по башке, - усмехнулся муж, - Нас несколько десятских за столом сидело. Они тогда и  разобрались с пьяной солдатней.
- Ах вот оно как…
Эльза обняла его сзади. Его рубаха все еще пахла кострами, которые разводили перед сном люди в торговом караване до Гейльсберга.
- Думаешь, потом Мариус призовет тебя в войско?
- Думаю да… Несмотря на то, что у меня дома три рта.
- А за последние года уже несколько походов было... Почему так часто?
- Потому что Гедымин в Литве не пальцем деланный оказался… Он нас не боится. Я поговорю с Мариусом. Если не освободит от призыва, давай не будем здесь долго задерживаться? Не хочу потом опять дезертировать.
- У тебя же это неплохо получается, - усмехнулась жена.
- Два раза в походах мне повезло, - серьезно сказал Ульрих. - Третий раз рисковать не хочу.
- Хочешь сходить в плаванье?
- Хотя бы… Или стражником устроюсь. В некоторых городах стража очень хорошо живет.
- Устройся в Мариенбург.
Ульрих ухмыльнулся, услышав название столицы ордена.
- Мне кажется, в стражу Мариенбурга можно только по знакомствам попасть.
- Попроси рекомендательное письмо от Мариуса.
Ульрих засмеялся.
- Сегодня помиловал, - улыбаясь, продолжила Эльза, - завтра рекомендацию напишет.
- Ага, и мешок золота в дорогу даст…
Эльза поцеловала мужа в щеку и снова улеглась в телеге. Она не поверила Ансельме. Эльза знала, что ее застенчивый муж никогда не согласился бы ей изменить... И вряд ли бы он мог так смотреть на жену, если бы все-таки изменил.
Наверняка она бы простила ему…
Ведь вряд ли бы он смотрел на нее такими же глазами, которыми смотрит сейчас, когда она ему улыбается. Не смог бы он ее так же трепетно обнимать, поглаживая руками изувеченную шрамами спину (за упырей на дороге он будет корить себя до конца жизни). А может быть, он не смог бы даже устроиться матросом в Браунсберге, если бы знал, что когда-то плотник Дитмар взял Эльзу прямо на обеденном столе пока он был в походе. Если бы знал, что Эльза со всей силы прижимала к себе крепкого плотника, сходя с ума от запаха его пота. Ульрих вернулся через три недели, ударил тестя, а ее и детей увез.
Позже, написав домой через год, Эльза вскоре узнала от матери, что произошло в Скандии после их отъезда. В Алитусе мать Эльзы продиктовала письмо городскому писцу. Она рассказала, что литовцы прошлись по востоку Надровии и сожгли Скандию через несколько дней. Убили они не многих. Но успели изнасиловать нескольких девушек и маленького мальчика. Сожгли кузнеца и многие хаты. Спрашивала, живы и здоровы ли они, так как семью Германа Господь миловал в ту ночь…
Ульрих будет до конца жизни корить себя за упырей на дороге. Эльза же скоро поняла, что не гадает, стоило ли им оставаться в Скандии или стоило бежать. Кошмар пришел в Скандию, и также он настиг их на дороге. Но тот кошмар, в котором находилась Эльза, живя с Ульрихом до прихода всяких литовцев, тот кошмар был страшнее…
А потом они уехали, и жизнь только началась. Началась, когда она пришла в себя в маленькой избушке на краю деревни, до которой в ту ужасную ночь Ульрих смог дотащить ее и их двух маленьких мальчиков.

Конец