Глава - 11. Нереволюционность позднего СССР

             В эти времена, как многие помнят сами или знают от других, было принято так же, как и в первой половине советской истории, славословить советский народ. Но сравнение народа первой и второй половин показывает существенную разницу между ними, далеко не в пользу второй.

    Среди сегодняшних "левых" (среди тех из них, кто более-менее пытается придерживаться марксизма) считается почти общепринятым, что хрущёвщина была контрреволюционна, что дальнейшие политические действия были антисоциалистичны и что в партии и в обществе пошло в это время прогрессирующее гниение.

     Но вместе с тем ведь не произошло никакого раскола в КПСС, не возникла новая партия, не было (или почти не было) никакой сколько-нибудь толковой борьбы, не проявилось массовое протестное движение низов.

     Некоторые из "левых" любят в связи с 1991 годом говорить о "предательстве" большей части советских коммунистов и советского народа. Но если им хочется употреблять такое сильное слово, они должны признать, что это так называемое "предательство" произошло не в 1991, а длилось уже все предыдущие три с лишним десятилетия.

      Горбачёвская "перестройка" была, образно говоря, лишь последним "куплетом" этой долгой "песни", я бы даже сказал - последними строчками последнего куплета.

 
        К вопросу о позднесоветском обществе нужно постараться подойти методом научного марксизма, вот почему мы столько времени потратили на тему объективных процессов. История движется так, а не иначе не потому, что какая-то личность сделала то-то или то-то. Как раз наоборот, - руководящие личности делают то, что они делают, именно потому, что их толкает к этому объективное движение истории.
               
                - - - -

            Революционные подсказки извне могут найти отклик в обществе только тогда, когда в этом обществе есть соответствующий объективный процесс, - причём не только есть, а уже дошедший до того уровня, до тех вопросов, по которым именно эти подсказки и дают желаемые, искомые ответы.

     В противном случае, это общество будет реагировать на подсказки от внешних революционеров так же, как написала мне одна девушка в комментарии: "Зачем Вы это пишете? Неужели нет ничего более интересного, чем эта заумная скукотища?"

            Для того, чтобы понять такое, казалось бы, постыдное поведение позднесоветского народа, нужно посмотреть, на каком уровне находился коммунистический процесс и какие ещё процессы, кроме коммунистического, влияли на общее сознание.

     Величайшая активизация общества, вызванная в начале советской истории объективным антиимпериалистическим процессом, закончилась с завершением самого процесса. В отношении этого процесса наступило время потребления его результатов. Опять-таки говоря образно, в пустыне выращен сад - настало время есть плоды.

     Вот эти три фактора и определяли сознание позднесоветского народа. Первый - линия на потребление плодов победившего антиимпериалистического процесса, усиленная прежними трудностями, особенно на самой последней, военной и послевоенной стадии. Второй - влияние буржуазно-демократического процесса, усугубляемое как линией общего потребительства, так и намеренной политикой новой власти по обывателизации общества. Третий - то состояние объективного коммунистического процесса, в котором он тогда находился.

     О состоянии коммунистического процесса нужно поговорить особо.


            Как говорилось в предыдущих записях, начавшись в недостаточно зрелых условиях, он за первую половину советской истории построил как отдельные элементы первоначального социализма, так и условия для создания социализма полноценного. Там же говорилось и о том, что параллельно развитию революции развиваются и факторы контрреволюции, и, следовательно, переход от первоначальных элементов социализма к социализму полноценному требует и новой борьбы, и новой переорганизации пролетариата и его партии для такой борьбы.

     Эти меры не были приняты до контрреволюционного переворота. Может быть, правильней выразиться иначе: контрреволюционный переворот произошёл прежде, чем сложилось достаточно ясное осознание необходимости этих мер.

     Если бы во власти (составной, как говорилось раньше) оставалось главенство пролетарской линии, необходимость этих мер со временем была бы понята. После же контрреволюционного переворота о действиях сверху по соответствующей агитации и соответствующей переорганизации масс, разумеется, не могло быть и речи. Новый революционный субъективный фактор должен был теперь складываться естественно-историческим путём снизу.

     В прежних записях, когда шла речь о возможных судьбах объективных процессов, указывалось, что возможен и вариант такого прекращения процесса, когда он прекращается не потому, что полностью достиг своего исполнения, а по причине изменения ситуации, по причине возникновения вдруг новой ситуации, которая уже не требует этого процесса.

     Именно этот случай имел место и в отношении прежнего коммунистического процесса, начавшегося в 1917 году. Не будь контрреволюционного переворота, новая борьба за полноценность социализма была бы естественным продолжением этого коммунистического процесса, составив с ним одну непрерывную линию. Но контрреволюционный переворот так изменил ситуацию, что о продолжении прежнего, идущего с 1917 года, коммунистического процесса говорить уже неправильно. Установилась власть нового типа буржуазии, ведущая к новому типу капитализма, и, следовательно, речь может идти только о зарождении и формировании нового коммунистического процесса.

     Некоторые сегодняшние "левые" любят говорить, что после 91-го года мы вновь оказались в ситуации "до 17-го года". Но в ситуации "до 17-го года" советские трудящиеся оказались, как видим, не после 91-го, а на 30 лет раньше. И если бы они это поняли тогда, то 91-го года не случилось бы.

            Итак, не имевший партии, не имевший необходимой теории, учитывающей новые обстоятельства, этот новый, ещё только предстоявший, коммунистический процесс должен был начаться известным естественным путём со своей первой стадии. Должно было сложиться положение, вызывающее нарастающее недовольство в обществе, на этой основе должен был пойти поиск путей выхода, поиск теории, формирование вождей и организаций, и наконец, открыться практическая борьба.

            Этот, и в обычных условиях некороткий путь, объективно затягивался в нашем обществе ещё и целым рядом препятствующих ему обстоятельств.

                - В головах людей господствовала ещё старая теория, толкующая "капитализм" и "буржуазию" лишь в привычном классическом стиле, и прежняя идеология, не подчёркивавшая различие между действительной социалистичностью и сохраняющимися госкапиталистическими элементами.

                - Особенности нашей прошлой истории приглушили у многих способность к самостоятельному мышлению, тем более - к самостоятельному критическому мышлению.

                - Предыдущий этап ускоренного укрепления, требовавший быстрого превращения мелкобуржуазного общества в сильный монолит, воспитал у большей части народа привычку безоговорочного доверия и подчинения, и эта черта продолжала ещё оставаться в его психологии.

                - Объективное прекращение активизирующего действия сильного антиимпериалистического процесса, на гребне которого продвигался прежний коммунистический процесс, привело к некоторому спаду общественной активности, к некоторой демобилизации общества.

                - Действовало и известное правило, согласно которому при изменении исторического объективного фактора субъективный фактор ещё какое-то время отстаёт, остаётся старым, и это длится тем дольше, чем сильнее был предыдущий субъективный фактор.

                - Вступило в силу указанное ранее в общем-то естественное стремление потребления плодов предыдущей борьбы.

                - В первоначальный период стала проявлять себя мощная отдача от созданных в предыдущее время производительных сил. Эта ещё не угасшая инерция социалистического прошлого при ещё ненакопленности неизбежных пороков несоциалистического настоящего давала в первоначальное время в целом положительную динамику развития благосостояния. Этой динамике ещё только предстояло в будущем смениться на отрицательную вследствие постепенного затухания инерции положительного прошлого и нарастания хронической кризисности госкапитализма.

                - Наконец, сюда нужно включить и целенаправленную пропаганду, маскирующую истинные дела и цели новых власть имущих "социалистическо-коммунистическими" разглагольствованиями и демагогическими обещаниями перспектив, с одновременным искажением всех свежих идей международного коммунистического движения и жёстким подавлением всякого самостоятельного критицизма в области общественных наук.


            Таким образом, для возникновения нового антикапиталистического движения требовалось определённое время, требовалось относительно длительное "переваривание" новых госкапиталистических обстоятельств, - для преодоления психологической и теоретической инерции прошлого и для изменения настроений низов общества при накоплении в нём неизбежно появляющихся отрицательностей.

                - - - -

            Пока в обществе, главным образом в его низах, не накопится недовольство, не будет и нового коммунистического процесса. 

   Зная, что инерция первой половины советской истории, как и всякая инерция, постепенно снижает своё  действие, а новая сложившаяся система не может не проявлять присущие ей пороки, можно было ожидать постепенного изменения настроения низов позднесоветского общества в сторону острого критического недовольства.

     Этот тип госкапитализма (или как интересно выразился албанский лидер Энвер Ходжа - "капитализм на новый лад") вследствие тотальной национализированности страдал хроническим падением эффективности. Отсутствие приватной предпринимательской инициативы и колоссальная забюрокраченность системы порождали немалые отрицательности.

     Мне могут возразить, что и при социализме отсутствует приватная предпринимательская инициатива, что и при социализме ещё имеет место бюрократия. Да, но вместо предпринимательской инициативы социализм опирается на живую инициативу коллективистского актива, а остающуюся бюрократию бьёт и чистит диктатура пролетариата.

     Государственный же капитализм позднесоветского типа, поправ прежнюю социалистичность, в своём максимальном огосударствлении оказался лишённым и движущей силы социализма, и движущей силы классического капитализма.

     Такой тип госкапитализма не может сложиться, идя "снизу", от обычного капитализма, но он может сложиться "сверху", когда взявший всё в свои государственные руки пролетариат затем утрачивает в этом государстве власть.

     По мере затухания инерции прошлого самодеятельная активная инициатива низовых трудящихся падала, частные интересы опять начали преобладать над общественными, прежнее родственное сотрудничество верхов и низов всё больше сменялось классовым отчуждением. Так называемый "демократический централизм", - главная форма социалистического управления, - сменился централизмом бюрократическим, со всеми присущими ему пороками. 

     Рост обособления управляющих органов и порча государственных качеств народа, образование неравенства и оживление барско-рабской психологии, всё растущая некачественность, всё понижающаяся эффективность такой системы управления и, наконец, тенденция разложения и всё большего обуржуазивания - вот неизбежные черты бюрократизма.

     Если бюрократизм и при социализме, когда служит диктатуре большинства, в силу своей природы всё же несёт отрицательности, если и при обычном буржуазно-демократическом капитализме, когда он служит диктатуре меньшинства и обособлен от большинства, он имеет всё-таки очень большую силу, несмотря на буржуазно-демократические попытки его контроля, то поистине фантастические, уродливые размеры приобретает он при недемократическом одноцентровом капитализме, когда он служит только сам себе, лишён всякого контроля, кроме контроля самого себя над самим собой, и буквально гниёт в собственном соку.       

     Если происходит смена диктатур (через победу буржуазных элементов в правящей партии), то бюрократический механизм управления расцветает максимально полно.

       
            Взяв власть в национализированной, централизованной хозяйственной системе, государственная буржуазия оказалась в ситуации всё нарастающего тупика. По мере того как вычищались последние остатки диктатуры пролетариата, как росла антагонистическая дистанция между верхами и низами, как махрово забюрокрачивались управляющие и впадали в пассивность и обывательство низы, социалистические по форме методы управления хозяйством становились всё менее эффективными, так как являлись теперь формой, лишенной социалистического содержания. 

      Бесхозяйственность, волокита, искажение отчётности, прямой обман и приписки, безответственность, разворовывание, стяжательство и паразитизм, поздно замечаемые диспропорции, необходимость мелочного громоздкого и тем не менее малоэффективного контроля, затоваривание ненужной продукцией и перебои материально-технического снабжения, потери от незавершённого строительства, низкое качество, неудовлетворительное положение с себестоимостью и производительностью труда, проблемы с внедрением новой техники, бюрократический волюнтаризм и некомпетентность, хроническая недогруженность производственных мощностей, - вот пороки, обрушившиеся на государственную буржуазию, уже сделавшую невозможным действие социалистического механизма, но ещё не внедрившую механизм классического капитализма.

     Такой капитализм неминуемо является капитализмом нежизнеспособным, умирающим. Он возможен, но возможен лишь как нечто временное, пограничное, дегенеративное. Он сталкивается с максимумом проблем, не дающих ему нормально жить и развиваться. И по-другому не может быть, ведь такая форма капитализма означает максимальную степень классического противоречия капитализма - противоречия между общественным характером производства и частным характером присвоения.

     Такой капитализм под давлением этих бесвыходных проблем будет вынужден сравнительно быстро перейти к форме обычного капитализма (разумеется, если пролетариат, активизированный пороками этого строя, не сумеет ещё раньше сорганизоваться и вернуть страну к социализму).

      Вся дальнейшая история этого обречённого госкапитализма заключалась шаг за шагом в настойчивом и последовательном внедрении спасающих методов обычного капитализма. Ученые экономисты буржуазного толка услужливо выполняли заказ власть имущего класса. Ученые противоположных взглядов оттеснялись и обвинялись в консерватизме. Мысль, что будто бы некоторые "нехорошие" учёные сбили с правильного направления доверчивых руководителей государства, - наивна и примитивна (если не сказать грубее).


            Итак, где-то к 70-м годам основания для критического недовольства у низовых трудящихся уже сложились. И такое недовольство, критицизм, нелюбовь к "верхам" действительно уже имели место. Следовательно, сложилась и первая стадия нового коммунистического процесса.

                (В связи с темой о недовольстве у нас есть повод коснуться одного теоретического вопроса. Часто молодые революционные активисты недоумевают, почему наличие общественного недовольства не ведёт тут же к революционной активности в обществе. Они рассуждают так: "Люди недовольны? Да, недовольны. Так почему же они не встают на революционную борьбу?"

     Они ошибочно считают, что между недовольством и революционной борьбой не может быть и не должно быть никаких других звеньев. Но такое звено есть. Точно так же, как наличие электрического напряжения, может быть, даже и сильного, ещё не означает электрический ток, точно так же, как здесь требуется ещё такое условие как электрическая цепь проводников, так и недовольству нужна определённая организационная структура, в рамках которой оно сможет претворить себя в активность. Недовольство же без организации и теории - это просто чувство и не более, находящее себе выход разве что в отдельных резких разговорах.

     Во всяком процессе стадия формирования соответствующей теории, образования организаций и выделения лидеров очень длительна. Может, я уже замучил читателей своими образными сравнениями, но всё же скажу ещё раз: появление недовольства - это сравнительно быстрый росток, массовая борьба - это уже плоды, а между ними - долгий медленный процесс роста дерева, от начального ростка до плодоносящего состояния. И не надо во время этой долгой и трудной стадии поспешно кричать, что у нас нет пролетариата.)


            Думаю, что всем понятно, каким трудным делом была эта стадия для позднесоветского общества как в смысле теоретического осознавания, так и в смысле складывания организаций.
               
               
                - - - -

            Поначалу для соответствующих теоретических изысканий просто не чувствовалось нужды. Движение шло от трудного послевоенного времени к относительно всё большему благосостоянию.

     Психология большинства людей такова, что для понимания им сначала требуется пережить касающиеся их последствия этого. Хотя и переживание последствий ещё не означает правильного понимания, просто люди получают толчок к размышлению, к попытке объяснить причины переживаемого, при этом объясняют они в меру своих возможностей и способностей. В этом смысле к более-менее правильному, научному объяснению способно лишь достаточно образованное меньшинство, основная же часть общества толкует происходящее в меру своего уровня и повседневного житейского кругозора, вырабатывая в своей среде не научный, а так называемый "простонародный" взгляд.

     Нарастание материальных и моральных минусов в позднесоветский период действительно начинало побуждать низовое большинство к критическому размышлению. К началу 70-х критический "простонародный" взгляд сложился достаточно определённо. Суть его сводилась лишь к тому, что "начальство" заелось, вознеслось, оторвалось от низов и не уделяет должного внимания делу правильного управления хозяйством и жизнью. Выше этого "простонародный" взгляд подняться не может, - для того, чтобы подняться выше, нужна марксистская наука.

            (Очень показательно, что даже сейчас, когда, казалось бы, уже есть достаточно материала для серьёзной теории, в так называемом "левом" движении ещё сохраняется объяснение минусов позднесоветского времени теми же словами, на том же крайне упрощённом уровне, без всякой попытки подняться выше. Мне кажется, что немалую роль в сохранении этого играет не только "простонародность" этих толкователей, но и в большей мере нежелание признавать действительную истину, нежелание называть тот строй правильным словом. "Был всё же социализм, просто руководители зажрались и оторвались", - вот их теоретический предел, который они, не скажу не могут, а скорее - не желают переходить. Вчера они были относительно сытыми вольными-невольными слугами этого госкапитализма, и сегодня так или иначе продолжают его защищать.)


            Но побуждение к размышлению действовало и в относительно образованных слоях позднесоветского общества, особенно в 70-х и ближе к 80-м. Это проявлялось в каких-то половинчатых теоретизированиях, в отдельных правильных мыслях, порой в интересной постановке новых вопросов. Но выход к правильному марксистскому объяснению был уделом лишь очень немногих.

     Для того, чтобы остро почувствовать неправильности того общества, присмотреться к ним, подумать и сделать правильный вывод, необходимо совпадение четырёх качеств: пролетарской психологии, достаточной образованности, владения марксистской теорией и самостоятельности мышления.

     Мало того, что в каждом из этих пунктов были свои проблемы, но ещё и необходимость их одновременного совпадения в одном человеке очень затрудняет появление таких личностей.

     Из-за меньшей образованности низового пролетариата, из-за отсутствия в прежней популярной коммунистической литературе разработок этой темы, из-за проблем с самостоятельностью мышления и из-за большой мелкобуржуазности, проявившей себя обывательством, подстимулированным ещё усталостью прежнего времени и последующим относительным ростом благосостояния, - из-за всего этого подобных людей не могло быть много.

     Отдельные люди, мыслящие в правильную сторону, были. Были не в силу уже сложившейся объективной нужды в этой теории, а из-за случайного наличия в них какой-то степени свойств, позволяющих им выйти на этот вопрос.

     Широкая объективная нужда в такой теории сложилась лишь к 80-м. Но от возникшей нужды до готовой теории, как мы все понимаем, дистанция ещё немалая.


            Все мы знаем, что в то время царила другая, официальная, теория, тоже рядящаяся в будто бы марксистские одежды. Она мощно пропагандировалась через все находящиеся в руках государства каналы: от школ до ВУЗов, от газет и телевидения до художественных произведений, от уличных плакатов до формальных политзанятий.

     Ранее уже говорилось о приспосабливании новой буржуазией прежней государственной и партийной структуры к своим классовым интересам. Это целиком относится и к пропаганде марксизма-ленинизма как элементу этой структуры.

     Да, в условиях того времени господствующая идеология этого капитализма не могла не оставаться ПО ВНЕШНОСТИ социалистической. Но понятно, что она могла быть социалистической ТОЛЬКО ПО ВНЕШНОСТИ.

     С марксизмом поступили так. Вредное для этой буржуазии отбросили, свалив всё на "сталинские искажения". Полезное (о руководящей роли государства, партии, о прежних подвигах, наследниками которых власть себя выставляла, о пороках западного капитализма и т.п.) - оставили. Что-то, что было нужно, присочинили под видом "творческого развития марксизма". Таким образом то, что из этого вышло и служило для обработки мозгов народа к выгоде этой буржуазии, было уже не подлинной идеологией марксизма, а идеологией государства паразитствующей буржуазии, внешне подаваемой как якобы марксизм-ленинизм.

            (От того, что многие наши современники изучали в своё время теорию именно по учебникам того времени и, не сумев отделить неискажённое от искажённого, невольно приняли за марксизм то, что на самом деле марксизмом не является, засорённость такого рода сохраняется, к сожалению, до сих пор.)

     Оттого, что этот капитализм, как и всякий другой, своей фактической реальностью взращивал буржуазную психологию, а носителям буржуазной психологии глубоко плевать даже на видимость марксизма; оттого, что такая пропаганда могла лишь оболванивать массы во избежание антигосударственных действий, но никак не решать действительные жизненные проблемы общества, ощущаемые простым народом; оттого, что дело этой пропаганды было сосредоточено в руках специального отряда дрессированных формалистов, чтобы, не дай бог, на базе этих остатков марксизма не стали самодеятельно возникать критические попытки прорыва к истинному марксизму; оттого, наконец, что низы видели явно вопиющее расхождение между этой, якобы социалистической, болтовнёй и фактическим повседневным и повсеместным буржуазным образом жизни этих же болтунов, - от всего этого данная пропаганда воспринималась всё большим и большим числом людей с равнодушием или отвращением, чего никогда бы не произошло с подлинным марксизмом-ленинизмом, всегда созвучным живым проблемам пролетариата.

     Впрочем, даже это устраивало власть имущих, ведь аполитичность и отвращённое равнодушие народа к марксизму гарантировало их от неприятностей. Хотя, как известно, в будущем это стало одной из причин, почему за них никто не вступился, когда их стала громить буржуазия рыночного толка. Кстати, это также и одна из причин, почему народ сейчас крайне слабо реагирует на нашу марксистско-ленинскую фразеологию, - наелись досыта.

                - - - -

             Вспоминается известное многим место из книги Светланы Аллилуевой "Только один год" о посещении ею семьи Молотова в 60-х годах. Ещё была жива его жена Полина Семёновна.

         - "Они сидели за столом всей семьей, и Полина говорила мне: "Теперь больше нет революционного духа, везде оппортунизм... Одна лишь надежда на Китай. Только там уцелел дух революции!" Молотов поддакивал и кивал головой. Их дочь и зять молчали, опустив глаза в тарелки. Это было другое поколение, и им было стыдно. Родители походили на ископаемых динозавров, окаменевших и сохранившихся в ледниках..." -


            Огорчение и возмущение этих людей понять можно, но в то же время нам, конечно, известно, что массовый революционный дух возникает и существует не сам по себе, а как следствие соответствующего процесса, причём уже немало продвинувшегося.

     Отсутствие массового революционного настроения, правильно констатированное в том разговоре, объясняется как раз тем, что старый коммунистический процесс уходил, а новый коммунистический процесс был ещё в самом-самом зарождении.

     Могут спросить: куда же делся старый коммунистический процесс, - тот, который шёл до этого? В предыдущих текстах об этом говорилось, но вероятно, надо повторить ещё раз.

            Старый коммунистический процесс в предыдущих десятилетиях был. Был несмотря на ещё несозрелые условия для его полноценного прохождения. Он сложился на антагонизме со старой, классической формой капитализма, сложился не в полноте, а в той степени, в какой позволял уровень его созрелости. Но хотя он сложился не в полноте, его внешнее проявление было поднято очень высоко волной антиимпериалистического процесса и подхвачено надеждами и чаяниями больших масс людей, страдавших от тех бед, которые охватили общество в начале ХХ века.

     Этот неполноценный коммунистический процесс, таким образом, шёл высоко, - на высоком гребне объективного антиимпериалистического процесса. Когда же антиимпериалистический процесс победоносно завершился и его волна спала, когда, вместе с тем, и старая, классическая форма капитализма уже не существовала, то и условия для прежнего коммунистического процесса тоже исчезли, так как то, ЧТО он мог сделать и КАК он мог сделать, он сделал.

     Но теперь, как уже говорилось, создались условия для другого, нового, полноценного коммунистического процесса. Партия, вожди, диктатура получили возможность, опираясь на традиции и опыт предыдущих десятилетий и на наработанные взаимные связи с народом, начать стимулировать, поднимать, организовывать новый, полноценный коммунистический процесс. Разумеется, он бы тоже сначала шёл от первоначального уровня, лишь постепенно поднимаясь всё выше. Но шёл бы он всё же достаточно быстро и успешно, поскольку за ним стояла бы организационная сила опытной революционной партии и опытных революционных вождей.

     Но изменения в партии, изменения в диктатуре привели к тому, что новая власть, как это легко понять, не только не пошла на эту работу, но стала всеми силами запирать и мельчайшие попытки такого развития революции, и саму теоретическую идею этого. "Всё, - социализм победил полностью и окончательно. Всё, - пользуйтесь им и славословьте своё правительство. Всё, - всякие попытки классово расколоть общество, выявить новый скрытый антагонизм, двинуть революционную борьбу дальше - это вредная левацкая ересь, это троцкизм, это маоизм и прочее, и прочее", - так был поставлен вопрос новой, антисоциалистической властью.

     Новый коммунистический процесс, таким образом, должен был теперь начаться без всякой партийной и государственной опоры, с "нуля", с постепенного, очень медленного "переваривания" массами того положения, в котором они оказались, с самостоятельного долгого и трудного подхода к новым революционным идеям уже в условиях этой, необычной, формы капитализма, - по мере неизбежного накопления новых отрицательностей в обществе.

     Вот почему ожидать массового революционного духа в позднесоветском обществе было ещё рано.


            Тот, кто помнит атмосферу 50-х, - ну или улавливает её хотя бы в фильмах тех лет, - согласится, что наряду с расширяющейся "хрущёвщиной" сохранялась ещё некоторая инерция прежних десятилетий, некоторая революционная романтичность и искренняя идейность. Но то была всего лишь инерция при уже прочно выключенном революционном "моторе".

     Тот же, кто помнит атмосферу конца 60-х - начала 70-х, я уверен, обязательно подтвердит отвратительную особенность того молодого поколения, которое попало как раз на период, когда идейная инерция УЖЕ затухала, или лучше сказать - затухла, а относительное благополучие ЕЩЁ не поползло вниз от накопляющихся пороков госкапитализма. Сочетание УЖЕ безыдейности и ЕЩЁ относительной сытости дало самое, пожалуй, отвратительное поколение в советской истории. Оно, в своём большинстве, впало в такое прочное обывательство, что, конечно, не стоит и удивляться его последующему восторженному поведению в так называемое "перестроечное" время или сегодняшней старческой мещанской ностальгии по "славной нашей советской молодости".
               
               
                - - - -

            Здесь у многих возникает вопрос, который не лежит в русле нашей темы, но коснуться его всё же нужно. Часто можно слышать в качестве аргумента в пользу того времени, что, мол, да, какие-то недостатки тогда были, но они не идут ни в какое сравнение с теми отрицательностями и пороками, которые мы имеем сейчас. Отсюда делается вывод о лучшести того строя по сравнению с этим, о неправомерности обозначать и тот, и этот строй одинаковым словом "капитализм" и о том, что если бы удалось опять вернуться в то время, это было бы благом для людей.

     Что на это ответить? Ну, во-первых, никто и не утверждает, что отрицательности того общества - такие же, как и сегодняшнего. С точки зрения, так сказать, качественной, многие отрицательности того и этого времени разные, присущие только тому или только этому устройству общества. Но я понимаю, что речь идёт о характеристике, так сказать, количественной, об их силе, о степени их остроты. Да, в этом смысле положение тогда было лучше, чем сегодняшнее. И это можно было бы объяснить тем, что тогдашнее устройство общества сменилось на нынешнее ещё до максимального обострения присущих ему отрицательностей, которые, однако, всё же росли и не будь этого изменения, тоже доросли бы до значительной остроты.

            Но главное здесь не в этом. Главное в том, что люди говорящие так, не понимают неразрывную связь того прошлого с сегодняшним настоящим, не понимают, что наше сегодняшнее является неизбежным последствием того прошлого.

     Если в обществе есть фактор, толкающий его вниз, то есть если в нём уже появилась болезнь и речь идёт только о её всё большем развитии, то, конечно, можно говорить, что на начальных этапах болезни состояние было лучше, чем на последующих. Но и начальное, и последующее состояния всё же надо обозначать одним и тем же существительным, по названию этого толкающего вниз фактора, - "капитализм", меняя лишь прилагательные, в зависимости от особенностей функционирования этого фактора, - то ли в огосударствлённом, то ли в приватизированном виде.

     Если, не устраняя этого фактора, переместить общество опять в прежнее устройство, то в лучшем случае произойдёт лишь подобное тому, как если бы онкологического больного переместили с его последней стадии на предыдущую. Да, ему стало бы сравнительно легче, но одновременно он опять бы начал закономерно двигаться к той же последней стадии.

     Но точности ради, надо к этому добавить, что национализировав сейчас всё хозяйство, переведя общество опять в состояние полного госкапитализма, мы не получим прежний, относительно низкий уровень госкапиталистических отрицательностей, а получим сразу самый максимальный их уровень, так как госкапитализм-то мы восстановим, но той инерции от предыдущих десятилетий социалистического строительства у нас уже не будет, - ни в экономическом, ни в политическом, ни в социальном смысле.

     Так что не будем, товарищи, и мечтать. Всё это пустое.

                - - - -

            Разворачивание нового коммунистического процесса могло бы пойти быстрей, если бы в ходе переворота 50-х или несколько позже произошло бы принципиальное разделение в партии.

     Но всем известно, что такого разделения не было, и наверное, всем понятно, что его и не могло быть.   

    Три причины этого уже названы: 1) теоретическое непонимание происходящего и идеологическая неготовность к этому; 2) преимущество в организованности у сторонников нового курса; 3) заметное улучшение положения после тяжёлых лет войны и восстановления.

     К этим причинам нужно добавить ещё три.

          Первая. - Ещё не преодолённая большая мелкобуржуазность страны, дающая настроения правого уклона, в том числе, конечно, и в партии.

     Вспоминая то время, Молотов в конце жизни говорил: "Страна крестьянская, правый уклон силён... Хрущёв не один, у нас их очень много, и подавляющее большинство... Хрущёв отразил настроение подавляющего большинства... Была крепкая рука у Сталина, и все равнялись на крепкую руку. Как только ослабла рука, запели своим голосом... Хрущёв сыграл на обывателе, на мещанине..."

          Вторая. - Надо признать, что в партии сложились такие черты, такие традиции послушания и подчинения, которые делали очень-очень маловозможным такое разделение.

     Здесь уместно вспомнить, конечно, известное всем, интересующимся этой темой, высказывание Сталина в последние годы (по свидетельству Ю.А. Жданова): "Партия... Что партия... Она превратилась в хор псаломщиков, отряд аллилуйщиков. Необходим глубокий анализ."

          Третья. - Понятно, что та политическая сила, которая овладела всей полнотой власти в партии и государстве, не могла не предвидеть опасность противодействия их линии изнутри и, естественно, принимала необходимые предупредительные меры. Думаю, всем известно, что в первые же послесталинские годы была проведена большая замена партийных руководящих кадров всех уровней, - от самого высокого до местного.


            Все эти причины, если посмотреть глубоко, не являются отдельными, самостоятельными причинами, а представляют собой разные стороны какой-то одной большой, общей причины. Эта большая причина коренится в особенностях первой половины советской истории, но здесь будет не к месту раскрывать эту тему более подробно. Здесь нам пока важен лишь вывод: ТА партия, в ТО время расколоться по принципиальному признаку не могла, и, следовательно, руководящей организации у пролетариата на новом историческом этапе его борьбы не стало.


                Во что превратилась КПСС в позднесоветское время? Партией какого класса она была? Партией крупной государственной буржуазии.

      Но ведь в составе партии была не только одна крупная государственная буржуазия. Не значит ли это, что сказанное не верно? Нет, не значит.

     Характер партии определяется не общим её составом во всей его полноте, а в первую очередь - задачами, которые ставят идеологи партии, и во вторую - составом кадрового костяка партии. Идеологами КПСС теперь стали представители крупной государственной буржуазии, их задача состояла в идеологическом и организационном обеспечении государственно-бюрократического капитализма; в кадровый же костяк партии брались лишь те, чьи интересы совпадали с этой задачей.

      Могли ли попасть в ту партию, а тем более в её кадровый костяк, пролетарии, сознававшие свой классовый интерес на том историческом этапе? Ни в коем случае.

     Конечно, в партии были и наивные простаки из рабочих, не осознававшие суть этой партии и своих пролетарских интересов, но они могли там быть именно потому, что по несознательности работали на интересы крупной госбуржуазии.

     Было в партии и огромное количество советской мелкой буржуазии всех типов, но она могла держаться в партии лишь до тех пор, пока была послушна перед крупной госбуржуазией.

     Таким образом, ни одно, ни другое не влияло на характер партии, так как не отменяло главную задачу идеологов партии и не меняло её кадровый костяк.


                (Такова была КПСС приблизительно в 60 - 70-х годах. В конце 70-х - начале 80-х в её характере стали происходить заметные изменения.

     С одной стороны, часть государственно-бюрократической буржуазии всё больше разлагалась и сплеталась с теневой приватной буржуазией, с другой - буржуазия приватного типа всё больше соединялась с кадровым костяком партии. Новым был не сам этот процесс, а его заметное ускорение.

     В результате таких изменений, - как в идеологии, так и в кадровом костяке, - КПСС уже не могла называться партией крупной госбуржуазии, да, по-видимому, уже не могла называться и партией вообще, так как не было ни цельности, ни определённости. Разноориентированная организация разных типов буржуазии - так можно, пожалуй, назвать самое последнее состояние КПСС.

     Когда же 1991 год решил вопрос в пользу классической формы капитализма, эта общая организация перестала существовать совсем. Новая форма строя потребовала новых партий.)


            Ясно, что ни о какой надежде на революционную организаторскую функцию этой партии или какой-то части её не могло быть и речи. Не случайно в то время в рабочей среде имела хождение такая расшифровка аббревиатуры КПСС - "коммунистическая партия сукиных сынов". В партию вступали либо для карьеры, либо, в лучшем случае, просто по глупой наивности. Использовать партийное членство для борьбы за исправление курса не было совершенно никакой возможности, да и не могло быть в принципе.

     Как уже говорилось, в разных частях большой страны политические одиночки-энтузиасты революционного марксистского толка появлялись. Но сколько-нибудь серьёзных организационных успехов они не достигли.

     Основания для критического отношения к новым властям у низовых трудящихся были, но оснований для активного, более-менее массового протестного действия ещё не было в достаточной мере, они ещё не сложились в достаточно острой степени; в той же мере, в какой они уже были, возможность организованных протестных действий упиралась в отсутствие практических механизмов такой борьбы и в ещё психологическую неготовность, непривычность советских трудящихся к этому.

     Своеобразное сочетание недовольства и критицизма низов с относительной ещё сытостью давало немалую склонность людей к критическим разговорам, с высказыванием порой даже довольно острых суждений, - но не более.

      
            Приведу пример из личного опыта. В 70-х мы, - тогда "зелёная" молодёжь, - попытались распространять взгляды, разоблачающие власть с точки зрения подлинного революционного большевизма. Нас было немного, - около десятка, хотя были ещё несколько "сочувствующих". Мы назвали свою организацию - "Буратино", исходя из того, что его отцом тоже был Карло и что он смело боролся со своими друзьями против злого собственника Карабаса. Это, конечно, по-детски. Но мы были очень молодые.
    
     В нашей полунаивной молодёжной организации "Буратино" насчитывалось всего около семи-девяти более-менее принципиальных товарищей (два студента, остальные - заводские рабочие). Правда, мы ещё и сознательно не увеличивали численность, считая, что лучше обрастать сочувствующими, не связанными прямо с ядром организации.

     Почти все эти члены принципиального ядра зачитывались литературой о принципах организаций народовольцев, знали рекомендации Михайлова, Нечаева, Ткачёва и тому подобных. Великолепную и полезную книгу народовольца Степняка-Кравчинского "Андрей Кожухов" читали и любили все. Нет, ориентация была марксистская, но согласитесь, что народовольческий этап нашей истории очень полезен в смысле принципов организации в недемократических условиях, - это признавали и большевики.

            (Ещё всем страшно нравилась фантастическо-политическая повесть талантливейшего писателя Лагина "Голубой человек" [того самого Лагина, который сочинил для детей "Старика Хоттабыча"]. В повести описывается поведение советского комсомольца 50-х годов, который чудесным образом, помимо своей воли, вдруг оказался в Москве 1894 года и решает трудную задачу, как быть, как действовать. Изумительно описана его случайная встреча с молодым Лениным [ещё даже не Лениным]. Кто не читал эту книгу, советую прочитать, если найдёте.)

            Из опыта разговоров с людьми, мы условно разделили их на четыре категории: "сытые", "отвлечённые", "оболваненные" и "откликающиеся". Разумеется, это не научное деление, а чисто практическое, просто для удобства.

     Эти черты, характеризующие ту массу, были распределены в ней в разных пропорциях и сочетаниях и имели объективные основания.

           = Поскольку государственно-капиталистическая хроническая кризисность ещё не дошла до своей крайней остроты (хотя и двигалась в этом направлении), поскольку положительности предыдущего социализма ещё не полностью стёрлись госкапитализмом (хотя и стирались шаг за шагом), поскольку, наконец, характерная обстановка бесхозности позволяла тем, кто ловчее, урывать себе от государственной собственности, - постольку существовало, у кого более, у кого менее, настроение спокойной обывательской СЫТОСТИ.

          = Поскольку политическая трескотня никак не соответствовала реальной действительности, а основания для практического протестного движения ещё не созрели в достаточной мере, - постольку существовала, у кого более, у кого менее, аполитичность и ОТВЛЕЧЁННОСТЬ личными делами и развлечениями.

          = Поскольку на народ оказывалось мощное воздействие официальной пропаганды на всех возрастных уровнях, - постольку существовала, у разных людей в разной степени, слепое принятие этих установок, некритическая, автоматическая ОБОЛВАНЕННОСТЬ.

           = Поскольку кризисность уже в какой-то степени была и сказывалась, поскольку гниение руководящего слоя было достаточно заметным, поскольку расхождение слов и дел становилось всё более явным, - постольку существовало и росло недовольство, направленное против руководящего слоя, и критическое отношение к той жизни, существовала ОТКЛИКАЕМОСТЬ на политические критические мысли

     Каков был процент "откликающихся" в общей низовой массе? Конечно, это приблизительно, но по опыту общения - где-то процентов двадцать.

     Но уже тогда мы понимали (и замечали), что "откликательность" тоже была разная. Одно дело - откликательность с точки зрения пролетарской, антибуржуазной, другое дело - откликательность тоже острая, критическая, но с точки зрения мелкобуржуазной, лежащей в русле нарастающего буржуазно-демократического процесса прозападного толка. Такие вещи надо различать.

     Условия той нашей деятельности были ужасными. Современной "левой" молодёжи, наверное, будет трудно это представить. Те, кто привык сегодня считать обычным делом изготовить плакат, стать в пикет, сходить на митинг, принести "левую" прессу к заводской проходной, городить всё, что вздумается, в интернете или свободно излагать свою позицию в беседах с товарищами, вероятно, с трудом поймут, как же это можно, что нельзя было даже более-менее внятно выразиться вслух, только тихо, только на ушко, только тому, в ком уверен, да и то поначалу полунамёками.

     Кто-то скажет, что я преувеличиваю? Нисколько. Даже на собраниях дело заключалось лишь в том, чтобы поднять руку, когда спросят "кто - за?". (Понятно, что я говорю не об обсуждении каких-то местных, деловых тем, а о выражении политической позиции.)

     Я помню, какая паника охватила учительницу литературы, когда я в школьном сочинении на тему "Ленин в моей жизни" по наивности написал, что надо ставить на первое место не фигуру Ленина, а ленинизм, - а то Ленина славословят на всех углах, а ленинизм же практически отодвинут. Я помню, как она буквально трусилась, говоря со мной один на один, и приказала на её глазах уничтожить тетрадь и больше никогда и никому такое не "ляпать".

     Если кто-то не верит, ну и не надо. Но общая атмосфера была действительно такой. Люди действительно жили двойной жизнью: среди своих - одно, а на людях, в обществе - "как положено". Это действительно было так.


            (Конечно, найдутся те, которые скажут: "А разве в первой половине советской истории не было подобного же режима? Был, и к тому же несравнимо жёстче." Эти люди просто не понимают, о чём идёт речь.

     Ведь я веду речь не о количественной степени жёсткости, а о качественном различии этих режимов. Одно дело - жёсткая режимность диктатуры пролетариата по отношению к буржуазии, другое - диктатура буржуазии, подавляющая проявления активной пролетарскости. Разве можно всё это сваливать в одну кучу и говорить только об уровне репрессивности, не видя принципиальной противоположности этих ситуаций? Ставить этот вопрос в абстрактной форме "государство репрессирует граждан", не вникая в конкретную классовость государства и репрессируемых, конечно, нельзя.)

            И вот тут мы как раз переходим к теме демократии в позднесоветском обществе. Об этом - в следующей  главе.


   (mvm88mvm@mail.ru)