Без родины гл. 9

         
                ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

    Как неохота возвращаться к действительности из чудесного сна! Однако в больничном коридоре, не стесняясь в  выражениях,  громко спорят о преимуществах  и недостатках колхозной системы сельского хозяйства.

  Я поневоле открываю глаза и вижу Сашку. Он зашел после работы,  сидит на краешке Колиной кровати.  Заметив, что я проснулся,  протягивает мне булочку  и стаканчик с чаем из термоса.

  Еда вызывает у меня прилив здоровой бодрости, и я спрашиваю  у друга, где  можно устроиться на работу. Сашка, почесав затылок, говорит:

–  Наш райцентр – ужасная глухомань, не рекомендую.  Может, съездишь в Обнинск? Хотя  город  переполнен беженцами,  и без постоянной прописки в нем делать нечего,   холостяка,  не исключено,  возьмут по лимиту и койку в общежитии дадут!

  Я наливаю еще немного прозрачного  цветочного чаю и после раздумья говорю:

– Нет, пожалуй,   я затоскую  в Обнинске. Это далеко, а кроме тебя, у меня  нет никого. Давай так: я оформлюсь здесь,  акклиматизируюсь, привыкну к  местному менталитету. А  там видно будет!

– Ну, если ты  не против  обосноваться в нашем захудалом районе, – Саша очень рад и не скрывает этого, – тогда советую обратить внимание на такую контору, как районный телефонный узел, или РТС. Я наводил справки, там нужны специалисты твоего профиля!

    От  такой информации уже хочется что-то делать.  Мне сразу кажется, что я   слишком долго болею.  Поэтому,  допив чай, я  говорю другу:
 
–  Поедем к тебе, я заберу «Москвич»,  вернусь,  оставлю его  во дворе больницы. А завтра незаметно уйду отсюда, и  направлюсь в этот,  твой РТС.  Вечером придешь, будет известно, берут ли меня. Тогда  обсудим ситуацию предметно!

  Сашка мимикой выражает сомнение в том, что я смогу  сидеть за рулем. Но я с такой решимостью смотрю на него, что он соглашается.

  Когда Сашка везет меня, нас обгоняет рокер на «Яве». У рокера за спиной подруга  в коротенькой юбочке. Как ей только не холодно?   Мысль о красавице, мерзнущей  осенью на мотоцикле, волнует  меня, пока я не начинаю разглядывать  красивые поля и островки  хвойного  леса по краям дороги.

        Там, где я родился,  лишь песчаные барханы, а из привычной растительности – верблюжья колючка. Я думаю, что  на обратном пути обязательно прокачусь, посмотрю ландшафт.  Возможно, почувствую российскую глубинку.  Есть  в ней  что-то такое, что  придаст моей жизни новый смысл? А то,  грустно! Я собираюсь впасть в меланхолию, но меня отвлекает  Сашка, который, как известно, долго молчать не умеет:

– Хочу рассказать, Гриша,  как я  познакомился с симпатичной командированной!

– Ох, Саша, и где свербит у тебя,  что при  всех твоих  тяготах, ты флиртом занимаешься?

– А что прикажешь? Сидеть в избе и слушать Лену? Ее бесконечное нытье, какой я неприспособленный к реальной жизни неудачник?  Я так,  взаправду сломаюсь! Впрочем,  не будем, лучше я  о приключении  расскажу!

  Сашка умеет увлечь своими любовными похождениями, и в нашем возрасте подобные истории  всегда слушаются хорошо.  Но на самом интересном месте он прерывает повествование: резко  затормозив,  сообщает, что  мы приехали. Я осматриваюсь. Маленькая деревенька. Вдоль посыпанной гравием дороги тянутся  двадцать изб. Та, возле которой мы  остановились, самая крупная, однако ушла в землю и покрыта белыми пятнами плесени.

    Половина, что Саша снимает,  освещается  едва тлеющий лампочкой под потолком.  Но  и этого нещедрого освещения достаточно, чтобы разглядеть всю трагедию живущей  здесь семьи. Возле деревянных ящиков, заменяющих мебель, дети играют сломанным грузовиком, катая его по щелястому полу.  Лена за шатким столом привычно сидит так, чтобы поймать вечернее солнце, с трудом проникающее через мутное оконное  стекло.  Она пытается наложить заплаты на дырявые простыни. Лоб у нее нахмурен, губы сжаты. Но моему появлению искренне радуется:

– Ой, Гриша, выздоровел! Как хорошо! Оказывается, и в этом паршивом существовании бывают перемены к лучшему! Молодчина! Ну, проходи, рассказывай, как тебе удалось?

– Здравствуй, Лена! –  как можно шире улыбаюсь я, – Нечего рассказывать! Точно   подметила: выздоровел, а не вылечили.  Медперсонал относится ко мне странно. Подозревает, что  я  скорее  злостный симулянт, чем их пациент.

  У нас завязывается дружеский разговор. Через некоторое время Саша, деланно потирая руки, предлагает  приготовить  ужин  по-быстрому.  Я отказываюсь.

– Ты нас огорчаешь! – говорит Саша.

    Только  мне кажется, что  не очень, исходя из того, как Лена повела бровями. Подумала,   что, к счастью,  ей не нужно  идти во двор,  растапливать печь.

  Дети  наконец замечают мое присутствие, оставляют игрушку и подбегают ко мне. Я присаживаюсь на корточки и обнимаю их. Они « мучают» меня за волосы,  спрашивают, почему я так долго не приходил. Супруги с умилением смотрят на нас, Лена украдкой вытирает слезы. Мы все во власти воспоминаний.

    На обратном пути я останавливаюсь  на одном из перекрестков, возле голосующей девушки.  Присмотревшись, я вижу, что это подруга рокера. Я узнаю в ней  Настю, процедурную медсестру из больницы. Но что она делает здесь, вдали от населенных пунктов, в столь поздний час?  Мотоцикл сломался?   Я опускаю стекло на дверце автомобиля и говорю:

– Добрый вечер, Настя!

– Григорий?! Как вы тут очутились? Вы  должны тихо и смирно лежать под одеялом  в отделении! – удивляется медсестра.

– Так получилось! – я делаю неопределенный жест рукой.

Настя безразлично кивает головой, смотрит  вдаль  дороги, а затем спрашивает:

– Подвезешь меня до работы?

– А почему нет? Садись! Но ведь ты уже сменилась! Забыла чего?

– Да не забыла! Я сутки дежурю: отгул зарабатываю. А сейчас отпросилась, мне  тут нужно,  кое – куда.  Договорилась со знакомым, чтобы съездить с ним на мотоцикле. Но мотоцикл нас  подвел!

    Рассказывая,  Настя открывает дверцу и усаживается на переднее сидение автомобиля. При этом  она совершает много ненужных, откровенных движений телом. Оглядевшись в салоне, говорит томным голосом:

– А чехлы у тебя классные!

  Сама того не подозревая,  она задела в моей душе струнку.  Чехлы преподнесла мне Наташа на день рождения. Причем весьма оригинальным способом: подхожу, открываю машину, а они, батюшки – светы, надеты! Да, Наташа! Она знает, что  и как дарить! Я вздыхаю.

  Настя мои чувства толкует по-своему. Обворожительно улыбаясь,  она подвигается ко мне так близко, что, кажется, ближе уже невозможно, и голосом, переходящим в жаркий шепот, говорит:

– Послушай, южный, а может,  ты меня отвезешь? Знай,  в долгу не останусь!

    Ее декольте, словно само собой, становится глубже.  Сколько раз я давал себе слово в таких случаях  быть тверже, не попадаться на эти «женские штучки»! Но вместо категоричного отказа я неуверенно  спрашиваю:

– А тебе как,  далеко?

– Не очень. Пару километров.

– Ну…  хорошо, я все равно хотел  прокатиться! –   нехотя соглашаюсь я.

    Настя тут же лениво отодвигается.  Считает, что теперь я никуда не денусь. Мысленно укоряя  себя за податливость, я разгоняю машину  до скорости ветра в штормовом море.  От этого получаю  такое удовольствие, что, забывшись, в полный голос исполняю песню собственного сочинения на фарси. В результате не сразу понимаю,  почему  Настя кричит мне в ухо:

– Приехали! Приехали! Тормози!

    Оставляя на мокрой траве обочины   след от колес, я  останавливаюсь  в  придорожных кустах,  за которыми  в наступивших сумерках  угадывается  длинное одноэтажное здание.  Настя высовывается из окошка  «Москвича», и  машет рукой водителю грузовика,  недовольному  нашим  маневром,  чтобы он ехал дальше.  Затем она шипит в мой адрес:
 
– Спасибо с поклоном, что хоть здесь затормозил! Что ж, обожди, я ненадолго!

– А что  это? –  спрашиваю я, сквозь кусты разглядывая здание, похожее на  барак.

– Колхозная гостиница для шабашников! – отвечает медсестра.

   Она выходит из машины, и, цокая каблуками, идет по  бетонке  к недалекому съезду. Я провожаю ее взглядом, а затем, зевнув от скуки, пытаюсь настроить радио. Но тишину вдруг нарушает автомобильный сигнал такой длительности, что я решаю пробраться к гостинице напрямую, через заросли, и посмотреть, что происходит.
      
    Настя находится  на стоянке,  возле единственной машины, марки «Волга».  Просунув руку в открытое окошко,  она изо всех сил давит на кнопку клаксона.  У меня сердце сжимается: на «Волге» такие же, как и у меня,  автомобильные номера. Надо же, земляки! Хорошо, что я сюда не заехал!  У меня совсем нет желания с кем – либо общаться, а тем более, по восточному, словоохотливому обычаю.

  Гостиничная дверь на пружине хлопает, и с крыльца,  освещенного яркой, но криво вкрученной лампочкой,  спускается мужчина с  темным  лицом. Он идет к Насте не спеша, обнажив в улыбке зубы, которые, от первого до последнего, все   золотые. На ходу он ругает  женщину непонятными ей словами. Настя  хмурится,  чувствует, как ее «приветствуют». Она перестает сигналить и говорит  грубо:

– Привет, кучерявый!  Иш, как челюстями  рассверкался! Ты не лыбся, лучше скажи, деньги где?

–           Зачем тебе?  Баба  без денег,  не пропадет!– говорит кучерявый   на русском,  и сально усмехается.

– Ты, скотина, паразит, деньги гони! Я что, зря под вами  ночь на казенной койке провела? Обещали ведь:  за спец лечение, хорошо  заплатим!

– Паг – паг – паг! – загибая пальцы, говорит  мужчина,– самогонку пили? фрукты, овощи кушали? Расчет, дорогая! –  подойдя,  он   пытается схватить женщину за грудь.

    Настя отпрыгивает и достает из сумочки охотничий  нож. Действует она уверенно, но недостаточно быстро. Мужчина с презрительной усмешкой перехватывает ее руку  и выворачивает в локтевом суставе. Пальцы у Насти разжимаются,  нож падает, звякнув на камне. А  «кучерявый»  бросает Настю на капот автомобиля, лицом в металл. Настя извивается, пытается вырваться, громко кричит.

    На шум из гостиницы выходят еще двое. Они идут, на ходу обмениваясь короткими, рублеными фразами. Тот, что повыше, с глазами садиста, кладет мускулистые пальцы на шею Насти и с силой давит.  Девушка постепенно затихает.  «Кучерявый» отпускает ее, и она медленно сползает  на землю по полированному боку «Волги».

    Третий персонаж,  с  волевым лицом,  покрытым холеной щетиной, постарше, чем остальные, низкий, в плечах по–спортивному  широкий, наклоняется, переворачивает Настю на спину и разрывает на ней кофточку.  Внимательно рассматривает ее, даже проверяет, целы ли зубы. Ничего не понимаю! На рядовое изнасилование  не похоже! Загадка разрешается быстро: из их разговора я понимаю, что стал невольным свидетелем того, как обделывают  дела современные работорговцы. 

  Садист достает из багажника машины  аптечку.  Похоже,  Насте сделают  укол опиума, и она очнется уже в лагере  боевиков. Там, в какой-нибудь землянке, умрет,  когда  станет никому ненужной.
 
    Я никак не могу определиться, вмешиваться мне, или нет. Стараясь не тревожить ветки кустов,   тихонько возвращаюсь к своей машине.  Ну,  в самом деле, женщины такого сорта  добровольно выбирают  себе жизненный путь!  Поеду, сообщу милиционерам, пусть  примут меры! Я сажусь за руль «Москвича», но вдруг думаю:  а  они успеют  принять, эти меры, до того, как Настю увезут отсюда?
 
       Не в силах  подавить противный голос совести, я заставляю себя вернуться обратно.  Здесь я   вижу следующую картину: «кучерявый» пытается совершить с еще пока бесчувственной Настей половой акт, а двое других мужчин копаются в «Волге».  С руганью выясняют между собой, куда могли подеваться шприцы. Определенно, Насте повезло: во–первых, я  тут оказался, во–вторых, похитители редкостные ротозеи!

  С «кучерявым»  мне удаётся справиться  легко:  я  отправляю его в глубокий нокдаун одним ударом. Зато широкоплечий  принимает характерную для национальной борьбы стойку, которая сообщает, что у меня серьезный соперник. Долгого  поединка я не выдержу: свистящее дыхание выдает меня с головой. Широкоплечий это  понимает. Он зло щерится, делает резкое движение, цепко хватает меня,  и всего через минуту активного сопротивления  я лежу под ним. Позвоночник у меня трещит,  я  паникую, что сейчас он мне его сломает, как …    хватка ослабевает.  Это очнувшаяся Настя  нашла  свой нож и   порезала  им  шею борца. По его дорогому пиджаку течет ручеек  крови.

  Я  отбрасываю от себя  широкоплечего    и поднимаюсь. Однако времени, чтобы  прийти в себя, нет:   после  скрипа  гостиничной двери  на крыльце появляется «садист» с пистолетом в руке. Пока мы дрались, бегал  за оружием.  Он  молодой,  и от волнения   беспрерывно подкашливает, как  туберкулезник. Поэтому  первый выстрел отправляет высоко, в небо.

  Как глупо! Уехать, оставить родину,  но все–таки получить ТУ САМУЮ ПУЛЮ. Как будто в городе меня не мог такой же  пристрелить! Или от судьбы не уйдешь?

     Находясь  в отчаянии,  я забираю нож у  Насти и бросаю  в стрелка. Не глядя, попал ли,  я толкаю женщину к дороге,  и мы бежим  через кусты к моему «Москвичу». За спиной вновь слышен  пистолет,  возле уха шелестят сбитые свинцом листья. 
 
    К счастью, мы успеваем уехать до третьего выстрела..