Планка

Атланты, что держали на своих плечах моё личное Небо, незаметно ушли… один за другим. Теперь вместо Неба – планка. Понятия не имею, кто держит эту планку. Подозреваю, что сама и держу.
 
Раньше, в Небе, не нужно было думать о разной ерунде – например, как не потерять равновесие и не перевернуться некрасиво вверх тормашками, или ещё что-нибудь.  Небо было просторным и безопасным, и очень тактичным по отношению ко мне. Теперь всё изменилось. Всё.

Планка придумана мною, конечно. Она искусственна и несовершенна по сравнению с Небом, но без атлантов ничего другого не остаётся, как держать её, планку эту... Получается не очень. Не очень. 
 
– Что значит «искусственна и несовершенна»? – спросила планка. Спросила мягко, без всякого наезда, как, собственно, и полагается высокой планке, но я, умница, уловила-таки недовольство.

– И это ещё вопрос, кто кого держит, – помолчав и не дождавшись моей реакции, сказала планка. – Мне представляется – уж извини! – что ничего ты не держишь. Привыкла с атлантами к невесомости, вот и избаловалась, честное слово. Поговорим по душам?

– Поговорим. Только мне немного больно, – сказала я.

– Мне тоже, – сказала планка. – Мы обе умеем делать вид. Но нам больно. Как-то нужно договориться друг друга держать.

– Я слабею, планка. От формальности и небрежности. Я думала, что понимаю и свою глубину, и чужую глубину, и вообще глубину всего – но меня сбили с толку. И я начала говорить на чужом языке. О! Я готова говорить на всех языках! Я это могу, как выяснилось. И не в этом дело, что я говорю на чужом языке – дело в том, что я хочу говорить и на своём тоже. Иногда. Хотя бы иногда. Как при атлантах. С ошибками и конфузами – но о своём. Чтобы не перебивали. Чтобы давали досказать, чтобы слушали. О господи.

– Каждый раз, когда ты видишь глубину, но тебя перебивают, мне всё тяжелее и тяжелее удерживаться, – вздохнула планка. – Я ведь и правда высокая планка интересной во всех отношениях женщины. Тяжело, честное слово. Гони их, прошу тебя – никаких формальностей и небрежностей по отношению к тебе я не переживу. Второсортности твоей не переживу. Скособочусь, и ты скатишься, а нам это зачем?.. Я понимаю, что должна быть беспристрастной и сдержанной, как положено высокой планке, но перспектива скособочиться меня не устраивает.

– Опять догмы и стереотипы, – сказала я, чтобы хоть что-то сказать. – Вот чёрт. Моя собственная планка – в догмах.

– Да какие догмы?! Таянье догм и хруст стереотипов, вот что я наблюдаю. Я насчитала за короткий срок три десятка ляпов извне, которые ты проглотила, не поперхнувшись. От мелких и вроде незаметных до… не хочу вспоминать. «Извне» уже перестало замечать тебя ту, настоящую. Оно, это «извне», не видит тебя, не слышит и не ценит. Ты стала обыкновенной. Потому что ты нарушила собственные законы. Соберись. Вспоминай, чему тебя учили.

«Похоже, разозлила я её…» – подумала я.

– Разозлила, – кивнула планка. – Реабилитируйся.

– Первое. Небо должно жить во мне и без атлантов. Небо должно жить во мне всегда.

– Годится.

– Дальше. Есть те, кому действительно нравится странный язык, на котором я говорю и молчу, и они ждут моих рассказов и моей тишины. 

– Да, так. Их немного, но они ждут. Ты им снишься, как и они тебе.
 
– А остальные?

– Остальных отпусти, пусть идут к своим. Пусть говорят со своими. Любят своих. Им с тобой трудно, хоть ты и говоришь на их языке, забывая свой. Ничего не выясняй, пожалей меня – нам, высоким планкам, нелегко держать объяснения.

– Гордыня, однако, – осмелела я.

– Да хоть бы и гордыня, – улыбнулась планка. – Кто-то из великих сказал: «Если надо объяснять, то не надо объяснять». Всех отпускай с миром, кто тебя услышать не смог. Не надо никого воспитывать. Не их вина. Твоя. Если спортивный мужчина не берёт у тебя из рук тяжёлую сумку, значит, ты ему это позволяешь. Люди делают то, что им позволяют. Давай дальше.

– Ага, дальше. Всё, что с нами происходит, идёт на пользу. – Я напряглась, слишком уж избито это прозвучало из меня.

– Это называют истиной, – сказала планка, – но лучше проговорить в деталях. Я не всегда согласна с истинами, даже тысячелетними.

– Если одна сторона планки опустилась, другая настолько же поднялась. Повысилось понимание в результате падения, а это и есть развитие. Так что не бойся скособочиться, это только сначала неприятно.

– У меня другие задачи, поэтому я буду сопротивляться, – сказала планка. – Мне высоту терять не хочется. Высота эта десятилетиями нарабатывалась. Сама знаешь, через какие преодоления. И если кому-то вдруг пришло в голову, что высота незаслуженно высока, ты не должна в это верить.

– Почему одно и то же происходит со мной?.. Приходится прощаться с людьми, чтоб не терять высоту.

– Это необходимо. Ты всё дала им, что могла. Если ты забудешь свой язык и привыкнешь к дежурной улыбке, ты погибнешь. Небо должно жить в тебе, иначе ты предашь главное. Саму себя. Жди того, кто сможет говорить с тобой, уважая Небо.

Я представила себе эту картину, и тут же постучали в окно.

– Переоденься, – сказала планка. – Не забудь бисерного стрижа приколоть на грудь – как знак. Возьми с собой выписки из любимых книг. Вспомни истории, когда ты летала чайкой среди мягких облаков, или сушила одежду после шторма. Как собирала травы. Искала исцеляющие точки на руке подруги, и находила. Болтала на равных с философами за рюмочкой. Строила и украшала свой дом. Плела мандалы. Сливалась с морем.

Я открыла дверь и впустила в дом гостей. Я преклонила перед ними колено и взгляд, чтоб скрыть свой восторг.

– Здравствуйте, королева, – сказали атланты. – Целуем ваши руки.