Чужое горе

    
     В детстве горе всегда бывает чужим. Только в чужих семьях люди умирают. Я и не думала, что может умереть кто-нибудь из моих родных, даже старенькая бабушка Настя. Нет, моя бабушка ещё сто лет проживёт и ещё сто лет будет моей бабушкой!.. Папа и мама тем более будут жить долго-долго. А я? А я вообще никогда не умру!

     Похороны где-нибудь на соседней улице были для нас, детей, большим событием.  Заслышав звуки похоронного марша, мы со всех ног неслись, чтобы посмотреть на покойника. Догоняли и перегоняли траурную профессию, залазили на забор и на деревья, чтобы со страхом и замиранием сердца заглянуть в гроб, который везли на открытой машине, посмотреть, кто там лежит – тётенька или дяденька, подсчитывали, сколько венков несут перед машиной, наблюдали, кто как плачет. Потом долго обсуждали это, а вечером рассказывали всё родителям и соседям, которые только-только пришли с работы. Слава Богу, судьба уберегла меня в детстве от потери близкого или даже хорошо знакомого человека.
 
     Однажды, когда я училась в классе четвёртом, наша учительница опаздывала на первый урок. Никогда ранее подобного не случалось, поэтому мы веселились, как могли: мальчишки кричали и бегали за девчонками, стараясь дёрнуть их за косу или « хвостик», а девчонки пищали и уклонялись от них, стараясь при этом треснуть мальчишек книжкой или линейкой по голове.

     Вдруг двери открылись и в класс вошла учительница.

     – Дети, сегодня уроков не будет, – объявила она. – У нашего директора погиб сын.
     – Ура! – закричали мы. – Уроков не будет! Уроков не будет!
     – Тихо! – учительница стукнула ладонью по столу. – Как вам не стыдно?! У нашего директора большое горе: его сын по неосторожности попал под машину. А вы веселитесь!

     Мы смущённо замолчали и тихо, почти на цыпочках, вышли из класса. Но, оказавшись за школьными воротами, радостной гурьбой понеслись по улице:
     – Ура! Не учимся! А у нас сегодня уроков не будет! Ура!

     Я кричала и радовалась нежданной свободе не меньше других. Да и, признаться, не очень сочувствовала директору, потому что, как и многие дети в школе, не любила его. Он был строгий и придирчивый, очень следил за дисциплиной в школе. Когда на перемене он шёл по коридору, бурная жизнь там сразу затихала. Высокий, худой, в очках, директор только крутил во все стороны своею длинной худой шеей, кивая головой на наши боязливые «здрасьте!», и приговаривал: «Не бегать! Не баловаться!» Из-за своей шеи он был очень похож на гуся, поэтому в школе его так и прозвали – Гусь. Директор это знал и очень обижался. Поэтому самые непослушные в школе мальчишки, в том числе и мой брат, всегда писали мелом или чернилами на стене или на подоконнике «ГУСЬ», а наши уборщицы потом старательно вытирали эту надпись тряпкой.

     Кроме того, у меня была своя обида на директора. Дня три назад, попросившись выйти из класса, я случайно увидела, как Гусь возле гардероба ругал уборщицу, бабушку Олю, за то, что она опоздала на несколько минут со звонком с урока. Директор аж покраснел от злости и, разойдясь, кричал на старушку, брызгая слюной. Бабушка Оля, молча, стояла перед ним в своей короткой чёрной плюшевой шубейке, судорожно сжимая пальцы рук, а из глаз её текли слёзы. Бабушка Оля была очень добрая и услужливая для нас, детей, поэтому мы все её любили.
 
       «Буржуй! – возмутилась я в душе, в то время это слово было для меня самое обидное: недаром же тогда я носила на шее пионерский галстук. – Буржуй! Пан! Гусь!!! Ну, погоди же!..

     Я вернулась в класс и до конца урока не слушала то, о чём рассказывала учительница у доски, а строила планы страшной мести Гусю за несчастную бабушку Олю. И план родился. Я решила устроить то, на что до этого не решился ни один хулиган в нашей школе, даже мой брат Сашка. Я решила написать слово «ГУСЬ»… на дверях директорского кабинета!

     Три дня я думала, как лучше это сделать. Я плохо спала, представляя себя юной партизанкой, которой нужно было выполнить важное задание. Я прокручивала в голове сцену, как буду выполнять это задание, и сердце моё заранее сжималось от страха: увидят,  поймают, исключат из пионеров, выгонят из школы!  Я представляла себе, как красный, будто рак, директор кричит и брызжет на меня слюною, как он брызгал на бабушку Олю. Как пошлёт меня домой за родителями. Как рассердится папа. Как меня поставят перед всею школой на линейке…

     В то утро я подхватилась раньше обычного и в школу прибежала ещё до дежурных-старшеклассников. Стараясь ступать как можно тише в гулком пустом коридоре, я дошла до своего класса, который, кстати, был как раз рядом с директорским кабинетом. Поставив портфель на подоконник, достала из него учебник по математике и будто бы стала повторять правило из него. Одной рукой я держала книжку, а другой сжимала мелок в кармане школьного фартука.

     Вокруг не было никогошеньки, но мне казалось, что за мной следят сотни глаз. Я никак не могла решиться… «Раз, два, три!» – скомандовала я сама себе, достала из кармана розовый мел и быстренько написала на белых дверях: «ГУСЬ». Потом пошла в класс, мел положила на маленькую полочку возле школьной доски – к другим мелкам, вытерла носовым платком руки и села за свою парту. Я ощущала себя героиней-партизанкой, которая расклеила листовки под носом у фашистов.

     А через двадцать минут пришла учительница и сказала, что мы сегодня не учимся, потому что у нашего директора – большое горе.

     Дома я с порога объявила отцу, который растапливал печку:
     – А мы сегодня не учимся!
     – Что случилось? – удивленно спросил он и чиркнул спичкой.
     – У нашего директора похороны – его сын погиб! Попал под машину!..
     – Ай-яй-яй! – закричал отец. – У директора сын погиб!

     Папа, как сидел перед печкой на корточках, так и сел прямо на пол. Зажжённая спичка догорела, дойдя почти до отцовских пальцев, и погасла. Папа машинально бросил её в печку.

     Я удивлённо уставилась на отца: почему он так расстроился – он ведь директорского сына не знает и даже ни разу в глаза не видел.

     – Ай-яй-яй! Какое горе! Какое страшное горе! – повторял отец, сокрушённо качая головой. Лицо его побелело.

     – Папа, почему ты так перепугался? – наивно спросила я.
     – Доченька, у человека сын погиб!  Ты только представь, что у него сейчас на сердце! Как ему тяжело, как он страдает, плачет… А если бы такое случилось с нашим Сашкой?!

     Я удивилась, что отец назвал директора человеком. Я никогда не думала про такое. Считала, что директор это… директор, что он может важно ходить по школе, командовать, делать замечания, даже ругать кого-то.  Но чтобы  он мог страдать и к тому же плакать?!

     Потом я подумала про брата. Представить себе неживым и неподвижным этого шалуна и «неслуха», как говорила наша бабушка, на котором «шкура горит», я тем более не могла. Но сердце моё почему-то вдруг сжалось…

     Вечером я рисовала и слышала, как отец время от времени повторял, сокрушённо качая головой:
     – Какое горе! Какое страшное горе!..

     Следующим утром мы стояли возле нашего класса и ждали звонка на урок. Все возбуждённо обсуждали события прошедшего дня: кто и куда пошёл вместо уроков. Я слушала, а сама поглядывала на двери директорского кабинета. Слово «ГУСЬ», написанное мелом, по-прежнему розовело на нём. Наверное, уборщица не мыла сегодня полы у директора,  потому и не увидела этой надписи. Было удивительно, что и мои одноклассники не замечают её. Я же старательно отводила глаза в сторону, чтобы никто не заподозрил меня.

     Вдруг все замолчали – по коридору шёл директор. Это был наш директор и в то же время не наш: он похудел и поседел, лицо его почернело и резко постарело. Всегда важный и строгий, теперь наш директор шёл, втянув  голову в плечи.
 
      – Добрый день! Добрый день! Здрасьте!.. – поздоровались мы.
      – Добрый день, дети! – тихо ответил директор и остановился возле  дверей своего кабинета.
 
      Внутри меня похолодело. Сейчас он повернётся к нам и спросит: «Кто это сделал?», и я не смогу ему солгать.

     Но директор достал из кармана ключ, отомкнул двери и вошёл в свой кабинет. Тут зазвенел звонок, и мои одноклассники гурьбой бросились в класс. А я сделала три решительных шага к директорской двери и, послюнив палец, быстро, но старательно стёрла обидное слово.

(Перевод с белорусского языка автора).
Рассказ опубликован в книге "Дзяўчынка з Вішнёвага завулка", издательство "Мастацкая літаратура", Минск, 2016.