Пруд

Есть неподалёку тут одна деревенька, а в деревеньке – старый заросший пруд. Молодежь из-за дурных слухов и местных легенд купаться в нём не пускают, однако отцы их подчас захаживают на рыбалку – о чём говорят всегда свежее кострище и склады пустых бутылок, разбросанные по кустам.

Улов с этих рыбалок был необычный – говорят, находили в пруду утопленников. Но этим слухам мало кто верит – ведь приносят их с собой те, кто уносит туда  спиртное. Тем не менее, люди всё-таки пропадали.

Впрочем, никогда мне это не мешало наслаждаться природой, сидя тет-а-тет с шепотом воды и журчаньем ив. Так и сегодня – я была погружена в свои мысли, скользящие, словно испарения воды над ее гладью, по мостикам нейронных связей моего существования. Берёзы, склонив упругие ветви, прощались с закатом, и белоснежное их лицо трогали розовым оттенком смущения ласки заходящего светила; облака же пылали страстно и бесстыдно, а лес, дремучей тучей врезавшись в горизонт за моей спиной, обнимал равнодушно и холодно собственною тенью прилежащие кустарники и травы. Я думала: как красноречиво и наглядно закаты в этом тихом месте иллюстрируют нравы человеческие! Берёзки, совсем юные, одинокие, совершенно белые  с виду такие недотроги, розовеют от тепла полигамного солнца – только что не получают радиационных ожогов сердца…  а этот чёртов лес, дремучее и бесчувственное повзрослевшее общество, каждый вечер исполняет свой чёрствый супружеский долг, невозмутимо и без эмоций накрывая собою молодое поколение полевых цветов…

Созерцание моё прервано было слышимостью шагов – аномалией в данном радиусе близости к пруду – и столь милыми моему сердцу писком и копошением. Я ждала появления Аксиньи Алексеевны уже около получаса, по своему обыкновению придя пораньше, чтобы успеть ещё раз как следует обдумать своё решение. Оно было твёрдым и осталось неизменным – как прежде.

    Я не подавала признаков своего присутствия до тех пор, пока женщина не показалась из-за высокой травы. Тогда я выскочила ей навстречу – она, как всегда, дёрнулась от неожиданности, и её губы тронула сначала привычная безвкусная улыбка, а затем и суетная безыдейная речь:

- Ах, опять ты, деточка, пугаешь меня своими резкими появлениями. Вот, принесла я тебе, - в её руке болтался бидон, доверху наполненный котятами. – Куда ж тебе столько?

- Жалко стало, когда сказали, что топить собираетесь, Аксинья Лексевна, - с сожалением выдохнула я, вытянув руку к высунувшейся серой мордочке. – Посмотрите вон, какие милые!

- Да ладно тебе, кошки наши деревенские рожают пачками, и так спать ночами не дают – носятся, как угорелые, прости Господи, орут свои песни, дерут друг друга. А эти – ну что поделать! Всё равно пока ничего не соображают, маленькие. Мне уж не впервой, - она махнула рукой.

Знаю, что не впервой, подумала я. Потому мы здесь сегодня и встретились – чтобы не подпустить этих котят к смерти ближе, чем это произойдет в естественном ходе вещей намного позже. Я забрала бидон и аккуратно "высыпала" котят на траву. Шести этих мокреньких носиков и комочков нежного пуха лишилась бы сегодня беспокойная мама… Я повернулась к стареющей вдове. Она тем временем оглядывала пруд и окрестности, скользя неспокойным взглядом по кострищу и мусорным пакетам.

- Никак ты опять бутылки все пособирала на этой шабашне? – слегка удивленно спросила она.

- Куда деваться, пунктик у меня на этот счёт, - согласилась я. – Я Вам не рассказывала? Отец мой пьяница был, всё детство пришлось бутылками и играться, резалась часто, плакала… Надоело ему возиться со мной – матери-то не было – так он по пьяни чуть меня однажды не утопил…

Женщина опустила голову и кивнула. Она присела, кряхтя, против меня на бревно и стала возиться с котятами. Пауза затянулась.

- Зато я всегда всех поражала талантом к жонглированию, - отшутилась я. – Да и история эта закончилась, и весьма благоприятно для обоих, так что… чего вспоминать. Люблю теперь порядок – ничего не стоит прийти да убраться на природе.

- Молодец ты, доброе дело делаешь, - согласилась женщина, - Хоть и детство трудное такое...

Снова эта пауза. Солнце уже полностью скрылось за горизонтом, но небо ещё подсвечивалось; глаза котят блестели, а сами они нервничали, нетерпеливо топчась друг по другу и приминая траву. Пищали.

- А… вы много уже счастья потопили?

Аксинья Алексеевна закатила глаза и, поворошив память, стала выдавать короткие истории, штука за штукой, будто читала бухотчет. Я знала, что заняла её мысли на ближайшие минут пять, кивала ей, но не слушала: мой вопрос внезапно показался мне настолько глубоким и саркастичным, что я пустилась в его анализ. Как ведь неоднозначно! Старушку эту, Аксинью, признаться, в деревеньке мало любили: много пакостей она сделала, да и ворчливая стала после смерти мужа. Осталась она одна, а тут я подвернулась – купила соседний с ней участок. Так нашла она свободные уши, как говорится. Я не возражала против её визитов: это помогло мне быстро влиться в коллектив, втереться в доверие. Многое поведала она моим ушам: и подлости свои, которые сама она считала справедливыми поступками, и вместе с ними список собственных бед. Типичная, в общем-то, история жизни обычного человека, с логичной закономерностью проступков и утрат. Так, метафорически люди ведь сами "топят" своё счастье дурными делами, образом мыслей – да и жизни в целом, предаваясь минутным наслаждениям в кредит у завтрашнего дня. Они подчас и не отрицают этого, сами всё понимают – но упорно исполняют это вновь и вновь.

- Кому-то котята – счастье, конечно, они ведь тоже детишки, цветы жизни, - стала подытоживать она, и я поняла, что мой вопрос был воспринят буквально. – Но мне возиться с ними совсем некогда, сама понимаешь. Ты молодая, и это даже и замечательно, что котиков любишь…

- Я бы назвала их своим тотемным животным, если позволите, Аксинья Лексевна, - улыбнулась я, умилительно разглядывая уже что-то подозревающих котят. Совсем не глупые они и всё понимают… Не просто так принесли их к пруду. Совсем скоро верну я их мамке, покушают, беспечно заснут единым клубком…


***
Неделю спустя новость о пропаже Аксиньи Алексеевны уже утихла – настолько неинтересным она была человеком. Сошлись во мнении, что сама утопилась – потеряв сыновей, мужа и не найдя себе больше места на Земле. Одно лишь доброе сделала перед смертью дело – отдала кошку свою с котятами молодой девушке.

Мне же, этой самой девушке, мысль об утопленных котятах была просто невыносима и по ночам не давала спать; помогали лишь они – мурчащие спасённые. Я всегда забирала  котят у своих знакомых, потому что с самых ранних лет единственным моим другом была кошка, которую я прятала от отца и которая осталась со мной после нашей с ним разлуки. И если одна половина моего детства прошла в холодной квартире наедине с разгорячённым алкашом, который пытался избавиться от меня в каком-то заросшем пруду недалеко от нашей пятиэтажки, ну и иногда в теплых объятиях моей Дашки (так я звала кошку), то вторая половина – под покровительством психологов, проверок, тестов и диет.  К тому времени, как мне поставили диагноз «здорова», я уже полностью свыклась с мыслью, что я психический инвалид. Этот недуг я и прикрывала гипертрофированной чистотой, что помогало считать себя полезной и даже нужной.

Однажды мне даже словесно подтвердили: я любима, я нужна! – это был мой первый молодой человек. Кстати говоря, он был первым ещё кое в чём: именно после его рассказов о юношеских проказах и издевательствах над животными  мне пришла мысль топить жестоких людей.

Нужна…

- Я нужна… Правда, малыш? Ну-ну, не плакай, вот твоя мамочка, - я подтолкнула неуклюжую мохнатую попку с серой морковкой хвостика в сторону беспокойной кошки. Розовая шершавая ленточка языка матери заботливо стала наводить порядок на спинке котёнка, готовя ко сну - и позже все мы, наевшись и наигравшись, отдали себя в объятия ночных грёз.