В начале прекрасного века. Завершение

…Пять лет прошли безмятежно: Анна так и не объявилась; не сказать, что это меня не радовало, но и ничуть не утешало, поскольку я боялась до безумия, что она все-таки вернется и тогда мне мало не покажется. Я не сомневалась в ее злопамятности и мстительности. Впрочем, об этом было немало сказано, поэтому сосредоточусь на более приятных для меня моментах.

Жизнь в особняке постепенно наладилась: прислуга, изгнанная невесткой, вернулась – и работа закипела; мои юные подопечные, двигавшиеся чуть быстрее и расторопнее меня, доделали начатое мною и Икке дело – полностью вычистили комнату Анны. Само собой, я деликатно промолчала о том, какие кровавые события имели здесь место (мы хоть и избавились от мертвых рептилий, однако на большее – оттирание кровавых пятен и сгустков – нас не хватило, старость все же берет свое, надо признать. Внимательный читатель непременно спросит: «А как же новое, молодое тело, в которое меня удивительным образом запихнула очаровательная невестка?» – на что я ему отвечу, что все зависит не только от оболочки, но во многом – от внутреннего настроя и содержания – а именно эта, пятидесятилетняя суть мешала наслаждаться тем, что подарила мне Анна), а девушки не задавали лишних вопросов: их задача состояла в том, чтобы раз и навсегда убрать страшные напоминания присутствия изящного исчадия ада. Чем они собственно и занялись, вновь оказавшись в моем – отныне – уютном гнездышке.

Вещи госпожи де Фьори, а также кровать, занавески, ковры, картины, туалетный столик и прочие предметы, принадлежавшие моей семье, были сожжены на заднем дворе; опустевшие четыре стены и окно, вымытые до блеска и более ничем не выдававшие прежнюю обитель ведьмы, прислуга накрепко заколотила, так что ни одна мышь туда не сумеет проскочить.

Я часто прихожу к Чарльзу, рассказываю ему о насущном, делюсь своими переживаниями – но разве кто-нибудь меня слышит? Мой сын, моя плоть и кровь, уже несколько лет лежит в холодной земле и никогда не сможет почувствовать мою любовь к нему, увидеть солнечный свет, улыбнуться и просто жить… Меня, однако, не охватывает дикое желание разразиться бранью в адрес Анны – горе слишком велико, чтобы предаваться ненависти, и я впадаю в беспредельное уныние и невообразимую тоску, которую ничто и никто не разрешит, пока я жива.

Каждые выходные я встречаюсь с Икке и Бьерном, и мы неизменно засиживаемся допоздна, развлекая друг друга историями, порой нереальными и мистическими, настольными играми (Бьерн обычно самоустраняется, когда мы с Икке предаемся азартным баталиям, ходит по гостиной и курит; я не раз украдкой поглядывала на него, думая о том, как он прекрасен, как похож на Оскара…) Это придает мне сил – но лишь на момент встречи: пять мучительных дней после я одиноко слоняюсь по дому, не зная, чем себя занять, на что потратить отпущенное мне время.

Я уладила все недоразумения с соседями, подвергшимися нападкам Анны, горячо заверив их, что она убралась из города; мальчик с кудрями, которому едва не досталось от невестки, тем не менее, по-прежнему таил на меня обиду, и я, к сожалению, никакими увещеваниями, извинениями и подарками не искупила свою вину (он и его отец предубежденно считали меня приспешницей зла и отказывались от любых предложений пообедать в моем доме). Что ж, всем невозможно угодить – и не очень-то хочется, особенно когда тебе за пятьдесят, здоровье подорвано, и погоня за добрым именем больше не кажется чем-то, на что стоит тратить последние силы. Это преходящее, даже в какой-то степени бесполезное и ненужное.

Предсказание Анны сбылось – не длилась вечно моя красота: на следующее же утро после проведенной на полу гостиной ночи зеркало предательски исказило ту юную пышногрудую Этуаль, которую я созерцала еще шесть часов назад, превратив ее в уставшую от жизни седовласую мамашу с испещренной морщинами кожей, красовавшимся на шее шрамом и поникшим бюстом.

Было ли мне обидно? Разумеется, очень. Все мое естество бунтовало против этого ненавистного облика старухи, желая вернуть то, что мне по праву не принадлежало, но являлось порождением чего-то злого и порочного, не имеющего под собой божественной основы. Я чувствовала в себе этот грех – непреодолимую тягу к нему – и ничего не могла с собой поделать. Долгие беседы со священником, его сочувствие снимали с меня тяжелое бремя вины и ответственности, однако искушение, тяжелое, мрачное, давящее, представлялось мне более интересным, чем то светлое, высокое, что раньше составляло мою жизнь. Я не понимала, что со мной происходит, пока…

***

[Автор хотел бы искренне попросить прощения у тех, кому посчастливилось добраться до этих строк, поскольку с этого момента больше нет «Я», личного присутствия Этуаль – отныне существуют только посредники, «третьи лица»]

***

…Однажды к Этуаль в гости не заглянула любимая подруга – совершенно неожиданно, потому как до выходных оставалась пара дней, а прежде они никогда не встречались на неделе; Икке Петерссон застала Этуаль в гостиной, печально сгорбившуюся в кресле, – вероятно, она размышляла о чем-то безрадостном.

– Этти! – громкий возглас Икке заставил нашу героиню вздрогнуть и испуганно выпучить глаза, как если бы она увидела привидение.

– Ты… Ты что тут забыла?

– О, вот это теплый прием! Неужели, чтобы повидаться со своей милой старушкой Этти, мне нужно специальное разрешение?

– Раньше ты не удостаивала меня своими визитами вне выходных… И без Бьерна. Наверно, мир перевернулся – или окажется в подобном состоянии в весьма скором времени?

Не дожидаясь приглашения, Икке примостилась на подлокотнике кресла, приобняв подругу:

– Этти, ты прости меня, конечно, но с каждым разом ты становишься все сварливее и сварливее… В чем дело? Что тебя беспокоит? Ты же знаешь, что можешь положиться на меня, а без поддержки я тебя такую не оставлю. Расскажи мне.

– Я в порядке, – Этуаль вяло отмахнулась, не желая вдаваться в подробности. – И не заставляй. Разговорчивей и вежливей я от этого не стану. Будет гораздо лучше, когда ты, наконец, объяснишь, зачем пожаловала ко мне – а то тебя разорвет, если ты не поделишься.

– Ну, хорошо, зануда, все-то ты замечаешь. Просто… как бы сообщить… В любом случае ты расстроишься. Очень.

– Господи, не томи! Говори как есть. И, прошу, не церемонься. Не терплю, когда мямлят.

– В общем… через неделю мы с Бьерном уезжаем. Мы получили от Греты приглашение пожить у нее несколько месяцев, поскольку она собирается замуж за какого-то туземца и хочет благословение отца – хотя Бьерн уверен, что у нее совсем иная мотивация позвать нас, но это его меркантильные домыслы. И, сама понимаешь, добираться до Новой Гвинеи – или Полинезии, я в этих каннибальских пристанищах не особо разбираюсь – придется, по меньшей мере, шесть-семь недель. Может, восемь. Поэтому я пришла попросить у тебя прощения за то, что покидаю тебя на столь длительный срок. Этти, ты чего молчишь? Ты себя нормально чувствуешь?

– Да. Я абсолютно здорова и счастлива, – против воли Этуаль поднялась, вырвавшись из объятий Икке, руки сжались в кулаки, и сквозь зубы она сдержанно произнесла роковые слова: – Тебе интересно, о чем я думаю? Так вот, а мне НЕИНТЕРЕСНО, кто ты, куда ты собираешься, и мне в принципе плевать на человека по имени Икке Петерссон! Тебе всегда везло: нет Оскара – ой, а не подбить ли мне клинья к Бьерну? А что? Он ведь – точная копия своего погибшего брата! И еще при деньгах… Удачная партия, Икке, браво! Заменила его детям мать – такая заботливая, нежная, лучшая мама на всем белом свете!

– Этуаль, ты что несешь? Кто тебя бешенством заразил? Не твоя ли дражайшая невестка?

– Не смей трогать Анну! Эта милая, великодушная девушка была самым прекрасным человеком из тех, кого я знала и – знаю! Мы любили друг друга, а тут нагрянули вы с Бьерном и прогнали ее… Я… да я ненавижу вас!!

Икке, ошарашенная, припечатанная к месту яростным потоком скверны в свою сторону, сидела на подлокотнике кресла, с каждой секундой недоумевая все больше. Этуаль стремительно менялась до неузнаваемости: некогда скромная женщина с характером и образом жизни монахини теперь бешено таращилась на нее, словно вместо Икке видела кусок мяса, по-обезьяньи скрючилась и угрожающе махала руками, а изо рта текла слюна, падая прямо на ковер. Неужели вместе со странным преображением подруги эта маленькая дьяволица впрыснула в нее полный желчи яд?.. Икке съежилась от внезапно пробежавших по спине мурашек – она боится ее, простодушную и почти безгрешную Этти?..

– А эти рыжие волосы… – гневно продолжала Этуаль, распаляясь сильнее от всего, что попадалось ей на глаза. – Правильно говорили, что ты ведьма – не Анна, отнюдь! Иначе ты бы выглядела сейчас старее меня! А ты будто молодишься после наших встреч! Признайся, ты высасываешь из меня жизнь? Почему я чувствую себя так плохо – а ты цветешь и пахнешь? Мне это непонятно и странно.

– А мне странно и непонятно твое поведение, Этуаль. Ты превращаешься в Анну, разве не видишь? Твоя агрессия, несправедливые обвинения, чудовищные заявления – это же не ты! Любимая моя, ты – доброе, ангелоподобное создание, а не зловонное испражнение, коим пытаешься быть! Зачем?! Зачем ты уподобляешься ей?!

Икке, пошатываясь и слегка дрожа, подошла к озверевшей – но своей единственной и поистине незаменимой – подруге и крепко обняла ее, не догадавшись сделать это раньше; слезы сами потекли по щекам и упали на плечо Этуаль. Она надеялась разбудить в ней вытесненного первобытной злобой человеческого существа – и, к сожалению, не сумела предвидеть дальнейшие события.

Которые оказались намного трагичнее, чем Икке Петерссон могла бы предположить.

Этуаль молчала какое-то время, а затем… сказала искаженным голосом – резким, надломленным, грубым – то, от чего ее подруга похолодела, но не успела ничего предпринять:

– За тем, что я и есть Анна, – и Этуаль с каменным лицом, засунув руку в карман юбки, достала оттуда острый нож и с легкостью всадила его в грудь Икке.

***

Ну, здравствуй, мой заждавшийся и – наверняка к этому моменту засыпающий – читатель, – ты же скучал по мне, не так ли? А я как соскучилась по тебе!

Тем не менее, это МОЙ эпилог! Эпилог Изящной Анны, госпожи де Фьори, уроженки Италии, родившейся в разгар эпидемии в 1… Впрочем, тебе пока это знать рановато: я лишь незримая плоть, одиноко странствующая по миру и ищущая свой философский камень. Суть ты уяснил – пора платить по счетам.

Ах, бедная-бедная Этуаль… Сколько же ей пришлось вынести! Я бы искренне сочувствовала ей, если бы не являлась частью ее жизни. У малышки в детстве началось раздвоение сознания, или, как теперь говорят, личности, – и ее alter ego была я, красавица и умница Анна, всегда на шаг опережавшая дурнушку и глупышку Этти. Родители подозревали, что девочка в умственном плане не совсем в порядке и отправили ее в… специальное заведение для одаренных детей. Там ее долго лечили, однако кровожадная Анна не отпускала Этти: ей безумно нравилось шалить с ней. Понимай в силу своего воспитания, читатель, что я имею в виду.

Повзрослев, Этти надоела успешная сестренка, частенько шокировавшая ее своими выходками блудницы, и она придумала себе… брата. Сперсена! Этого недоумка, вытеснившего меня, МЕНЯ из жизни моей несчастной жертвы!! Он стал для нее примером для подражания: интересный, обаятельный молодой следователь, обожающий малютку Этуаль, – своеобразным щитом между мной и ней, поэтому мне пришлось на какое-то время покинуть ее сознание, пока Этти сама не пристрелила братца! Видите ли, он оказался УБИЙЦЕЙ. Вот неожиданность! Разве у девочки с психическими отклонениями могло быть иначе? Она перенесла на Сперсена собственные недостатки, поначалу распространив свою жестокость на животных, а затем – и на людей. Не Сперсен, а Этуаль – и только она! – выпотрошила несостоявшегося мужа, Оскара Петерссона, будучи беременной, напала на Карин – ну, помнишь, читатель, симпатичная блондинка из первой главы, у которой с Бьерном было двое детей, Грета и Ганс, и она помимо прочего носила третьего? – и на Бьерна в лесу, но он не признал в ней нападавшего (слишком хорошо она сыграла! даже я позавидовала мастерству сумасшедшей), а также участвовала в других забавах и развлечениях (не без моей помощи между прочим), вроде поджога особняка, кражи морфия (усугубившего ее состояние), выступления «кровавой» Икке перед деревней и… Не припомню уж все – ох, эта невыносимо долгая жизнь, насыщенная приключениями! Этти за годы совместного паразитирования научилась у меня искусству перевоплощения – иначе, как бы у нее получилось бессовестно и непринужденно разгуливать в облике Сперсена? Несмотря на ее промахи и ошибки, она – моя самая любимая личность. Безусловно, удавшийся персонаж. Колоритный и многогранный. Правда, я до сих пор не могу взять в толк, как Этти находилась в двух телах одновременно – и в себе, и в Сперсене, когда он умирал на глазах у Икке… А, может, это она придумала для пущего эффекта – чтобы потешить твою фантазию, о, читатель? Занятная выдумщица!

Но не все Этти придумала, надо сказать (и то, что выдумано ее богатым воображением, написано замечательно – пусть Икке заберет свои слова обратно относительно нескладности, несуразности и бессодержательности книг Этуаль!.. а-а, да, прости, читатель, запамятовала). Она действительно родила мальчика, Чарльза, и, видимо, настолько к тому моменту помутился ее рассудок, что этот ни в чем не повинный ребенок напоминал ей никогда не существовавшего Сперсена! Вот ненормальная! Ты удивишься, читатель, но я была рада, что у нее появился кто-то, кто любил бы ее, несмотря на ее скрытое во мраке чудовище… И я бы ни за что не препятствовала ее семейному счастью. Однако Этти как была дурочкой – такой и осталась. Эх, я искренне жалела Чарльза, когда его мамаше вздумалось отравить парня – и в чем же причина, спросишь ты? Да не было никакой причины! Просто у Этти совсем крыша поехала. И, разумеется, пришлось вмешаться Анн-Луиз (м-да… ну и имя) де Фьори.

Что, не веришь мне?

И правильно! Ха-ха-ха!

Я же играю.

Так давай поиграем вместе.

Поскольку я часто лгу, попробуй догадаться, в чем тут соль. Через намеки, ключевые обрывки фраз. Помогу, чем смогу. Уж прости.

Я ведь – Изящная Анна, а не Икке Петерссон, которой посвятила столько глав. И теперь ее нет. Как и Бьерна.

Он всего лишь зашел за супругой… А в доме Этти обнаружил ее тело. Моя подопечная, переставив кресло к зеркалу, сидела в нем, погрузившись в транс, в забвение, в обливион, если ты поклонник англицизмов в родном языке… Бьерн, не осознавая произошедшее, подумал, что с его любимой расправился кто-то посторонний, а не ее подруга. Да и были ли они подругами, скажи мне, о, читатель? Разве возможна связь между людьми, когда один давным-давно отобрал у второго все? Честно, не понимаю. Мне неведома подобная бескорыстность. Но, наверно, Икке разрушила в этом плане мое, если не самое главное, но значимое предубеждение в сфере человеческих отношений. К сожалению, Этти, охваченная ленью и грустью, вовремя вспомнила о том, что своими же руками расправилась со всеми дорогими ей людьми – а ни о чем не подозревавшая Икке заявилась к ней с новостью о том, что они с Бьерном, счастливая пара, отправляются в полное авантюр путешествие на другой конец мира, дабы исследовать потаенные уголки диких племен, чье мировоззрение неандертальцев бережно передавалось от поколения к поколению по сей день… И сорвалась от зависти. Раньше Этти срывалась, но в основном на мне – ты, читатель, вряд ли забудешь этот капризный эпизод с похотливой Анной, «убийцей» Чарльза. Или наоборот – похотливый эпизод с капризной Анной. По-всякому подходит.

Сокращу свой пересказ на том, что Бьерн, безуспешно обращаясь к тихой и равнодушной Этти, понял, что это она оборвала жизнь его ненаглядной Икке. Конечно, ему захотелось отомстить – сломать тростинку Этуаль было проще простого такому бугаю под два метра ростом. Но кто ж знал, что тут выбегут мои любимчики – бультерьеры и ротвейлеры – и выручат беспомощную Этти, которая только ножиком умеет махать, а не мериться силами с настоящими мужчинами! Короче говоря, нет смысла описывать эту гостиную, практически утонувшую в собачьей и людской крови…   

На том история Этуаль подходит к концу. Любопытно ли тебе, что с ней произошло потом? Мне тоже не очень. Поэтому ограничусь лишь тем, что моя славная малышка Этти окончательно сошла с ума от горя, когда до нее дошло, что она наделала, и я покинула ее сознание навсегда. Больше мне с ней нечего делать. В моей помощи она не нуждается – за ней ухаживают так же, как и сорок лет назад, в современно обставленном учреждении, где ей оказывают всяческое внимание. Надеюсь, ее дальнейшая жизнь как-нибудь сложится, и все у нее будет хорошо.

А что же я? Жалею ли? Роняю ли слезы? Бьюсь ли головой о стену?

Пусть мои грехи останутся моими тайнами.

***

…Много лет спустя – то есть в XXI веке – я обнаружила одну интересную и заслуживающую моего внимания персону, в голове которого паразитирую и поныне. Этот человек сопротивляется мне, но я всецело контролирую его – побеждает более приспособленный и хитрый. А этот Мокан… Хокан? Чтоб его, ну и имя – никак не могу выучить! Таваста, короче. Он пытается уйти, придумывает себе отговорки, типа его замучило что-то невротическое – но ерунда все! Его, закомплексованного неудачника, терзаю я, хрупкая и спокойная Анна. И никогда не скажет, что я ему нужна! Да если бы не я – лучшее, что было в его жизни, – он не написал бы и строчки. Инфантильный лентяй, бездарный и никчемный… В общем, живем душа в душу: он предлагает идеи, я – отвергаю; он «созидает и творит», а я все выбрасываю на помойку… Мы – единое целое, два разных создания в одном. Мы омерзительны – и неповторимы.

Кого я люблю? Его. Не Икке и не Этуаль.

Его.

Здесь и сейчас.

В начале прекрасного века.