Я красивый гусь, плавающий в воде...

Полное название не влезло, вообще оно звучит так:

Я красивый гусь, плавающий в воде...
нюхающий полевые цветы

В Парижской подземке, крутятся в танце в клубе старом, под катакомбы расписанном и грязном пары. Я одинокий стою у стойки, сжимаю в руках бутылку, слушаю запах француженок, глотаю слюну от алкоголя горькую. Слезу горькую роняю, скупую свою мужскую.
Ко мне приближается панк, у панка на футболке грязный фрик, у фрика улыбка в четырнадцать оставшихся зубов. Панка в пьяном угаре, разврате, чуть ли не в сраку, рвет на клячу, цацу, вот с такими ногами, длиннющими, которые в капроновые чулки замотаны, блестят на тусклом свете старых ламп слоистым жирком на ляжках.
Сажусь за стол, на стул жопу, ноги под стол протягиваю в носках и туфлях лакированных. Ко мне в мини-юбке чуть ли без трусиков, тонкие ниточки, розовый велюр, официантка подходит и улыбается и честно так рада меня видеть.
- Красавчик, - официантка говорит, и блокнотик достает, и ручку достает, и меню на столик передо мной ставит, и пепельницу поправляет, и свечку зажигает, а в душе моей тепло зажгла, светом озарила окраины черноты. – Заказывать что-нибудь будешь?
- Б-б-б-б-бу-бу-бу, - как бульдозер завожусь, хоть слово выговорить пытаюсь, пытаюсь я сказать, что хочу заказать.
- Ой, - ручку свою ко рту приложила, грудь затрепетала, взгляд такой, что плакать хочется, а глаза ланьи слезами наполнились. – Вам, бумажку может? Ты напишешь?
- Дэ-дэ-дэ-дэ-да-да.
- Или вот в меню покажите пальцем, я запишу
Находчивая добросердечная святая простота. И поражает меня кричащей вульгарностью, манящей неприступностью, отупляющей отупляшностью.
- П-пэ-пэпри-ри-ри-ри-ринеси м-м-м-мн-мн-н-е
- Воды?
Смотрю в глаза и понимаю – поняла. На уровне эфирном осознала, на градации воздушной, там, где музы летают, на арфах играют, и амуры стрелами ранят.
Киваю.
- Закажешь, что-нибудь перекусить?
- Хо-хо-хоч-ч-ч-у.
- Мороженое хочешь?
И снова в точку, дырку, ранку. Проткнула пониманием, в яблочко червячком угодила.
- А знаешь? Ты, очень приятный, - сверкнула глазками.
Я улыбаюсь в ответ, накрываясь водопадом сомнительных идей - убить, избить, любить и первенца зачать.
Она подсела рядом, так, что дыхание ее жгучее обжигает желанием жадно жарить яичницу утром и так же жадно ее пожирать с беконом, и с кофе, и круассоном, под пение французского шансонье, и с птичьими трелями вперемешку с ее смехом, вкупе с моим хмурым взглядом, небритым подбородком и крысой в клетке, белой как снег по имени Эльза.
- Меня зовут Шона, а тебя? Дай угадаю, не отвечай.
Не отвечаю, я наблюдаю и молчу, и не дышу, и не старею и не моргаю, знаю, что жду.
- Ты, наверное – наверное, ты.
- Э-э-э-эя-я-я м-м-м-мо-о-о-йо-йо-йо им-ииим-м-м-мя…
- Нет-нет, не говори, иначе все будет не так как нужно... Тебя зовут Карл?
- Н-н-н-не-т.
И говорить мы могли долго ни о чем важном напрасно ждали, когда клуб закроется, чтоб за ручки пойти домой, как парочка голубков, воронков, вьюнков. Ко мне или к ней рассматривать коллекции какой-нибудь ненужности и сподручней за поручни держаться в метро.

Метро, где одиночество разит своим прекрасным запахом бомжа, где нет меня, и никого там нет, лишь свет огней ночных лампад. Ой, не судьба, мне говорить с той Шоной.
Мою натуру не поймет ни одна живая душа. И не живая тоже. Где я поэт, я лирик я ничтожен.
Я не услышан.
И с этим помыслом иду в сторону двора, родительский дом, немного «сутулый», квартира светится изнутри.
Старик отец, совсем один, а матушка уж померла. Он спит со светом, потому что страх закрался в душу. Не зайду, сказать привет, мой папа.
Иду я дальше, не обращая внимания, не оборачиваясь на прежнюю жизнь. Ведь там за могильной плитой, меня дожидается враг.
Мой враг – слепота людская, ночная жизнь – мне друг.
Из-за угла машина проносится рядом, мерседес. Упал, от шин брызги летят, капли грязной воды прям на лицо и тошно от того, что я лицом – себе набиваю цену. И головой удар. Зудит, звенит в ушах, свистит.
Остановилась под светом тусклого фонаря, открылась дверь и показалась нога, так честно обутая в сапог, и шпилька, как звон монеты – тцок, копыто.
- О, мой бог, как вы? Вы не ушиблись? – подбежала ко мне и села рядом, проверить нет ли крови. – Вам нужна помощь?
- Йа-йа-й-й-йа-я в-в п-п-по-по-пор.
- В порядке? – не дождавшись ответа, ответила за меня и верно.
Сразила наповал, своим ответом, быстро нашлась.
- Ох, простите меня! Давай, я помогу вам встать, осторожнее.
Поддерживает меня за тело, за руку и нежно руками водит по рубашке, задевая мою никчемную надменность.
- Вы, так красивы, - нежность в ее словах, спрятанная за богатой душенкой, королева тушенки, отрезает мужские мошонки, стерва, я разгадал тебя, Богиня.
- С-с-спа-спас-с-с…
- Нет, не стоит благодарить, может нам выпить вместе? Познакомиться поближе? Меня зовут Марта.
- А. М-м-ме-н-н-нннйа…
- Нет, - палец к губам, испачканный в крови моей, вонючий гадкий палец. – Не говори мне имя. Ведь я же тебя сбила!
И мы знакомились… под вопли дворовых котов, поющих серенаду ночным кошечкам.
Мостовая, щебнем укрытая старинная дорога, уводящая вглубь парижских лабиринтов, слушала наше знакомство.
Гримаса отчаяния на лице и крик экстаза, ненужный крик, ничего не говорящий.
Роса на траве. Рассвет в окно просторной квартиры, крестовый поход в моей голове, марш рыцарей, так что болит… прости милая Марта... УТРО.

Я шел медленным и, честно признаться, неуверенным шагом, поддавая жестяную банку. Хмурый Париж медленно просыпался. Великая Сена искрилась и переливалась на солнце. Запах свежего хлеба доносился из какой-то пекарни, люди понемногу выходили из зон комфорта. Я способствовал шуму, банка громыхала, прыгая по мощеной дороге парижских дворов.
После вчерашней аварии, сильно болел затылок, но это все равно не помеха ненавидеть свою жизнь, хотя, скорее всего, стоит обратиться к врачу.
И снова эта рутина, возвращение в реальность, после небольшого приключения.
Бреду в бреду, хоть в Сену вброд. Не хочется зевать, но зевается, скулы напрягаются, и рука автоматически прикрывает рот.
Сажусь на первый автобус, который по идее довезет меня хоть куда-нибудь. Бессмысленность видится во всем. Особенно в зеркальном отражении, там, говорят красавец.
Смотрю в окно на смену улиц и людей. Мысленно подгоняю автобус ехать быстрее, возможно нам светит авария, ведь жаль, что ночью я не умер, а был хороший шанс.
На остановке одна художница проходит и садится рядом, улыбнувшись мне. Я подмигнул, хотя, конечно, понимаю, что вид тот еще. Перепачканное лицо, впалые глаза, вот с такими мешками, взъерошенные волосы. Художница мигом ушла в себя, уткнувшись в телефон и носиком шмыгает периодически, так мило.
Я неотрывно таращусь на нее и, кажется, даже улыбаюсь сам себе.
А ведь подумать и наша жизнь сплошная спешка, где нет времени на слова доброты, где нет времени ни на что. Во мне лишь видят что-нибудь, красоту или симпатию, видят, то что хотят увидеть, но не меня, из них никто даже имени моего не знал.
Была не была:
- П-п-п-прив-в-в-ве-т, м-м-м-мме-е-е-енн-н-ня з-з-з-з-з-зо-зоов-в-в-ву-уут Мма-р-р-р, - я запинаюсь и заикаюсь и жутко бешусь, но художница слушает. – Мма-р-р-рс-с-ель. Мар-р-рсель. Марсель!
Дослушала! Впервые, и взгляд не отвела.
- П-пп-п-п-приве-е-е-ет к-к-ккккр-р-ра-крас-с-с-а-ввввец, - отвечает она.