Сделка - день второй. Другая встреча

День Второй. Другая встреча.

- У тебя дурацкое имя, и ты всё время грустишь.
- Ну, на счёт имени, я не знаю. Ты можешь придумать для меня другое, хотя я бы на твоём месте не стала его менять. А что касается грусти…я всегда такая….Особенно в последние дни, - тихо добавила она, но он скорее не расслышал.
- Расскажи мне о себе.
- А что именно тебя интересует? Рост, вес, образование…Что?
- Всё, начиная с самого рождения.
- Правда, всё? – нахмурилась она, вглядываясь в его глаза. – Может всё-таки немного сократить рассказ, а то он получится длинным?
- Нет, давай всё.
- Ну, хорошо. Тогда в этой истории меня будут звать Саломея.
- Почему это?
- Потому что ты сам сказал, что хочешь слышать во мне другое имя. Тебя что, Саломея тоже не устраивает? Какой же ты разборчивый!
- Да, нет… Пускай будет Саломея. Мне всё равно.
- Вот видишь. Тебе уже всё равно, как меня зовут. И что мне теперь делать?
- Рассказывай.
- Ну, если ты настаиваешь, тогда слушай:
«Саломею родила грусть…»
- Почему грусть?
- Не перебивай, а то я тебя стукну. Я начну по-новой, а ты молчи. Итак, Саломею родила грусть, и она не хотела искать оправдания и объяснения для своей загадочной теории происхождения. Она ей нравилась. Она освобождала её от ненужных поисков других версий появления на свет. Грусть приняла её в свои объятия, и Саломея слилась с ней, даже скорее пропиталась, как если бы её постоянно пичкали грустью всё равно что материнским молоком. Иногда ей казалось, что раньше самой Саломея родилось это чувство, теплой, обволакивающей грусти. Оно излилось вместе с внутриутробными водами и увлекло за собой Саломею,  которая пришла в этот мир спокойной и тихой, будто бы желая остаться незамеченной. Она не издавала истошных криков, не будила свою мать по ночам, требуя грудь. Она будто продолжала свой никому неизвестный сон, начавшийся с тех пор, как две клетки, встретившись, растворились друг в друге, и получилась одна, с правом на жизнь – Саломея. Эй, ты слушаешь?
- Да. Ты очень красиво рассказываешь. Только я не пойму, при чём здесь грусть. У тебя же есть родители.
- Какой же ты всё-таки… Саломея – это материализовавшаяся форма грусти. Не понимаешь?
Она с досадой покачала головой.
- Хорошо. Тогда я скажу, что грусть – это у нас наследственное. Теперь понятно?
- Как болезнь, только не заразная?
- Да, как болезнь. И только по женской линии. Мужчине это не грозит, а тебе тем более,- она закусила нижнюю губу и  посмотрела на него доверчивыми детскими глазами.
- И что, бабушка и прабабка тоже грустили, то есть «болели»?
- Представляешь, тоже, - покивала она головой. – Ужасно, правда?
Он промолчал, уставившись в пол, будто впал в оцепенение.
- Ну, всё, хватит! Мне надоело, я устала. Слышишь? Неужели, ты думаешь, что все встречи так вот и происходят, и люди тратят время на глупые разговоры?
- Я что, по-твоему, плохо справился со своей ролью? Это же была, как это назвать – репетиция – на тот случай, если всё получится.
- Не нравится мне этот спектакль.
- Давай попробуем по-другому. Есть ведь масса других тем для разговора.
- Нет, остановись. Всё будет не так.

Дверь в комнату открылась. Вошла Дита.
- Развлекаетесь?
- Нет, всего лишь разговариваем.

Дита села в кресло и запрокинула голову.
 - Устала?
 - Нет, - ответила она резко и слегка раздраженно. – Ночью видела Алекса…Алекса….Алекса…, - задумчиво произнося его имя, повторяла Дита.
- Что-то меняется?
- Пока не знаю. Скоро станет ясно. Тебе, детка, в любом случае не стоит волноваться  переживать. Ты неплохо справляешься со своими задачами. И это очень хорошо. Я полагаю, что программу придется немного усложнить, но ты это практически не почувствуешь. Ты ведь у нас умница. Впереди самое интересное. Улыбнись.
 - Ты говорила тоже самое в прошлый раз, когда…
 - …когда что? Перестань и не начинай заново! – Дита вскочила с кресла. – Прошлое тебя погубит, если ты постоянно будешь к нему возвращаться. Черте что!!! Я скажу Машинисту, чтобы он сделал тебе коррекцию. Так будет лучше. Саломея, прекрати немедленно. Иди лучше в танцевальный зал. Больше пользы будет. Иди, детка, потанцуй.
Она положила руку на голову Саломеи и погладила ее по волосам.
 - Я не хочу сегодня танцевать. Пойду спать. Я устала.
«Если бы она не была ко мне добра, я бы её уже давно убила», подумала про себя Саломея, но не стала озвучивать эту мысль.

Дита снова села в кресло и улыбнулась в пустоту комнаты.
 - Всё слышал? – спросила она, будто у невидимки.
 - Ну сама-то, как думаешь? Еще немножко, и ты бы начала кричать. Пришлось бы вмешаться. А так сидел себе тихонечко, никого не трогал, просто слушал.
 - Какой-то ты сегодня  разговорчивый. А у меня язык отваливается. Клиенты были, как на подбор, каждый второй хотел душу излить и поговорить. Думала, не выдержу под утро. После таких трудоночей хочется завязать.
 - Ты уже говорила.
 - Правда? Что правда, так и говорила, что хочу завязать?
 - Ну да. Забыла что ли? В последний раз, когда виски перебрала и в ванне отмокала, плакала и говорила, что больше не можешь, что надо бы уходить.
 - Старею что ли? А, как думаешь?
 - Да, откуда ж мне знать?! По тебе не скажешь, чувиха, что ты старая вешалка! Все-таки ежедневный апгрейд на лицо.
 - Ладно. Проследи за Саломеей. Не нравится мне она в последнее время. Мне кажется, что с ней что-то происходит. Нельзя терять ее из-под контроля. Ты же знаешь. Надо все-таки предупредить Машиниста, иначе может быть поздно. Ну я не хочу сгущать краски, ты же меня понимаешь, просто я опасаюсь повторений. Неудачных повторений. Надо бы подстраховаться. Машинист сейчас в некоторой эйфории пребывает. Он уверен в успехе и не замечает и не хочет ничего замечать. Поэтому кто-то должен контролировать ситуацию.
 - Я понял. Сделаю, что смогу.
 - Ну, ты же на многое способен, уж мне-то не рассказывай, - Дита поднялась, сложила руки на невидимой талии и поцеловала воздух. – Нет, ну почему всегда целоваться с тобой, все равно, что с покойником? Никакой взаимности. Тьфу!
 - Прости. Мне это чуждо.
 - Так хочется тебя к черту послать после твоих оправданий, но я же знаю, что ты мне ответишь.
 - Правильно, поэтому воздержись.
 - Какие же у тебя красивые, безумно красивые сиреневые глаза. Я так тебя люблю. Я бы отдала все, если бы мы могли остаться вместе навсегда. Почему это невозможно? Почему так несправедлива к нам жизнь?
Она обняла воздух и наклонила голову так, как будто хотела найти утешение на чьей-то груди.
 - Дита, я не знаю. Я ничего не могу тебе сказать.
 - Мне кажется, что Алекс чем-то похож на тебя. Но он человек.
 - И на это мне нечего тебе ответить. Иди спать, а я пойду к Саломее. Ты сама меня просила, проследить за ней. Так что без обид.
 - Да, конечно. Я все понимаю.
Дита развернулась и вышла из комнаты. Ее собеседник незаметно, как и  появился, исчез. Занавески в окне колыхнулись, и снова все стало спокойным и безмятежным.

Саломея, придя в свою спальную комнату, что располагалась в дальней части пентхауса, еще некоторое время побродила вдоль прозрачной стены, а потом села возле нее на пол, и прислонившись к стене лицом, закрыла глаза.
За стеклом шёл дождь, который она так любила, особенно спать во время дождя. Так и случилось на этот раз. На фоне льющейся с неба воды сидела девушка в фиалковом платье и спала. На её лице была едва заметна лёгкая улыбка. Только она знала, кому улыбаться и почему.

В дверь постучали, и кто-то открыл. «Кажется, это Коровьев», - подумала Саломея. С некоторых пор в квартире происходило что-то невероятное. Чтобы не вникать во всё непонятное, Саломея пошла в ванную. Она открыла кран, и из него вместо прозрачной воды вдруг потекла красная жидкость похожая на кровь. Самым страшным, как ей казалось, было то, что ванна наполнялась обычной водой, чистой и светлой, а из-под крана продолжала бежать красная. Жидкость попадала в ванну, на какое-то время расплывалась кровяными пятнами и растворялась совсем, превращаясь в обыкновенную воду. Саломея была в полной растерянности. Она молча, как была голая, вышла из ванной, и пошла по коридору этой большой и странной квартиры. В окне соседней комнаты маячали какие-то люди, мелькали лица, больше похожие на уродливые гримасы. Саломее захотелось спрятаться, и она открыла дверь в зал. Увиденное заставило её вскрикнуть, она отпрянула назад, и захлопнула дверь. В зале на диване, едва прикрывшись пледом, лежали двое обнажённых мужчин. Возможно, они даже не заметили, как их застукала Саломея. А она, оставшись в коридоре, почувствовала, как у неё подгибаются колени, темнеет в глазах и деревенеет язык. Она по стеночке сползла, усевшись на корточки, и упёрлась затылком в стену. Казалось, что сознание постепенно покидает её. Сквозь опущенные ресницы она  попыталась разглядеть мужчину, который склонился над ней. Он взял её за кисть, нащупывая пульс, и Саломея ощутила тепло его руки. Незнакомец дотронулся пальцами до её шеи, а потом подхватил её слабое тело под мышки и поднял на ноги. Саломея всё ещё не открывала глаза, но ясно и отчётливо представляла себе силу и какую-то пока неизвестную ей сверхвласть этого человека. Он обнял её, и она, казалось, растаяла в его объятиях, такая маленькая и хрупкая статуэтка. Его губы коснулись губ Саломеи, и он поцеловал её так ласково и нежно, почти невинно. «Воланд», - тихо произнесла или подумала в тот момент Саломея. «Воланд», - эхом отдалось где-то в сознании. Всё на минуту стало ясным и разборчивым. Она уже не испытывала страха и беспокойства. Лишь тепло губ Воланда напоминало ей о странных недоразумениях, творящихся в этой квартире.