Лёнька

    Уже третий день Лёнька на уроках сидел спокойно. Его зелёные глаза безотрывно были устремлены на большую бабочку, стягивающие волосы Таньки Мухиной, и выражали всю гамму чувств, вспыхивающих в горячей лёнькиной груди.
   
Третий день наш герой мучился, изнывал, томился, муками, до сих пор ему не ведомыми и, что самое странное, не знал, что делать. Он, гроза улицы, отъявленный сорванец, могущий на спор перекусить червяка или дать подзатыльника своему однокласснику, не знал, что делать, и от того мучился.
   
- Танька, Танька, повернись! Повернись, я тебе сказал! Ну что, тебе трудно что ли? Не хочешь? Не надо! Сегодня после школы я тебе такое устрою…, кажется, кричали его глаза, но всё было бесполезно.
   
 Волны лёнькиной телепатии не доходили до склонённой русой головки, Танька не поворачивалась, а продолжала спокойно что-то писать.
   
Так дальше продолжаться не могло. Едва досидев до конца урока, Лёнька схватил свой портфель, выбежал из класса, в раздевалке отыскал пальто и шапку, оделся и заспешил домой.
   
Стоял март. Снег между стволов деревьев уже провалился и темнел, набухший влагой. Ели распустили под пригревающими лучами ветви, и с иголок медленно сбегали тяжёлые капли, падали вниз, выдавливая в сугробе синие дырочки.
   
- А куда я иду? – вдруг подумал Лёнька, - мать обязательно спросит, почему так рано. Что я ей скажу? Врать Лёньке сегодня не хотелось, и он присел на одиноко торчащий возле дороги старый пень. Переждать время…
   
 Солнце уже катилось к закату, и его неяркие лучи освещали неярким светом деревянные домишки посёлка багровым светом. А над ледяным скатом оврага всё ещё раздавались детские голоса, среди которых весёлым колокольчиком звенел смех Таньки Мухиной. Лёнька был, конечно же, здесь.
   
Накатавшись вдоволь, ребята собрались было домой, но идти не хотелось, и они весёлой стайкой уселись на брёвнышки, уже вытаявшие из-под снега, и стали оживлённо беседовать о школе, «про Киев, про турка, про чудных зверей», обо всём на свете.
    - Теперь или никогда, решил Лёнька и, повернув веснушчатое лицо к Таньке, тихо сказал:
- Таня, можно я тебя… поцелую?
   
 Наступила тишина. Девочка стала медленно заливаться краской, в её больших голубых глазах выступили слёзы стыда и обиды.
    - А прыгни с крыши, - надменно поставила она условие и показала замёрзшей варежкой на соседский сарай.
    Ни на секунду не задумываясь, Лёнька вскарабкался по забору на крышу, чуть помедлил на самом краю и шагнул вниз, на блестящую гладь дороги.
   
 Танька стояла, широко раскрыв глаза, и, не отрываясь, смотрела на происходящее. Когда же Лёнька коснулся льда, его левая нога как-то странно подвернулась, и он рухнул на дорогу, шапка его скатилась с головы и кувыркнулась в сторону. Через несколько секунд он встал и, хромая, подошёл к Таньке. Закусив нижнюю губу от боли, он стоял перед ней – маленький и гордый – и ждал её приговора.
   
 - Нет, нет, тысячу раз нет! – воскликнула зло девчонка и заплакала.
   
 А из лёнькиных грустных глаз выкатились две большие слезы, скользнули вниз и растаяли. Он ничего не сказал, в его взгляде не было даже обиды, а только какая-то недетская грусть с лёгким укором. Он повернулся и, припадая на ушибленную ногу, тихо побрёл домой.