История одного покушения

… Она вошла в кабинет  директора.
Стояла прямо, как стойкий оловянный солдатик.
Сказала: «Или Панкратов – или я!»

Директор школы Валентина Григорьевна Парамонова посмотрела на свою бывшую ученицу Ларису.
Потом посмотрела на строки, выведенные ее аккуратным почерком: «Прошу принять срочные меры в отношении Панкратова Петра, присутствие которого небезопасно для окружающих его учеников и учителей, о чем свидетельствует…»

Перед словом «свидетельствует» следовало бы поставить точку.
Но директор знала - и от этого никуда не деться – что эту точку ее ученица никогда не поставит. 

Валентина Григорьевна взяла в руки помятую и уже как будто закапанную слезами бумагу.
Перечитала пересказ происшествия от «…22 мая сего года, как было изложено в заявлении в детскую комнату милиции».

Событие было директору известно.
Как, впрочем, и другим обитателям этого микрорайона на окраине Москвы.

«Прошу не допускать  ученика Панкратова к занятиям в нашем классе, - было приписано в нижнем правом углу листа, - т.к. я отказываюсь дальше отвечать за его непредсказуемое поведение».

Панкратов Петр все это время горько плакал в коридоре.
Ему было восемь лет.

Директор школы подняла глаза.
Лариса стояла, прикусив губу.
Она тоже была готова разрыдаться.

- Панкратов, - сказала  директор, - без сомнения, Панкратов. Я выбрала. Лариса, ты можешь писать заявление об увольнении.

***
История началась с записки, нацарапанной на уроке рисования и   переданной тайком из рук в руки, испачканные разноцветными фломастерами.
Любовь к новой девочке с самыми красивыми бантами в косах – она, конечно, любовь.
Даже во втором классе!

«Давай будем дружить два года…», - так начиналось послание.
Новенькой предлагали дружбу не на всю жизнь (как положено в этом возрасте), а - на два года.
Это свидетельствовало – или, скажем так, могло свидетельствовать - не о самых благородных намерениях. 

После слова «дружить» автор поставил союз «и» - чтобы в душе у самой красивой девочки класса не осталось сомнений. 
А затем Панкратов Петр прибавил точное слово, которому научился не то у безработной мамы, бывшей работницы ЖЭКа, не то у папы, торгующего сантехникой и исчезающего бесследно всякий раз после очередной аварии семейных отношений.
Слово выражало действие, совершаемое при наличии желания, которого Петр Панкратов, по причине своего юного возраста, еще  не мог испытывать.
Именно об этом действии (и сопровождающем его желании, а может быть, не-желании) его родители говорили (более того – орали) при каждой ссоре. 

Лариса записку прочла.
Затем она собственноручно сложила вещи Петра Панкратова в  его рюкзак.   
Петр Панкратов сказал, что дома никого нет.
Лариса ответила, что это его проблема.   

Валентина Григорьевна, директор школы с многолетним стажем, уже проводившая на пенсию своих первых учеников, тоже прочла записку.
Только вечером того же дня. 
Потом она посмотрела на Ларису, красную от возмущения. 
- И это все? Такие выражения в его семье употребляют и мама, и  папа. Мама делает это даже чаще. 

- Если вы считаете, что это нормально, я напишу заявление об уходе, - вспылила выпускница пединститута. – Петра Панкратова
нужно изолировать от других детей.   
- Лариса, - сказала директор, - ты помнишь, сколько я возилась с тобой? Помнишь, что случилось с тобой в десятом классе? Когда ты решила забрать документы из школы и отправиться во взрослую жизнь с шофером «Скорой помощи»? Ведь твое решение чуть не разбило семью твоих родителей. Однако я говорила с тобой и с твоими родителями, и постепенно все наладилось. Ты благополучно закончила школу и поступила в пединститут.
- Но со мною это было в десятом классе, - запротестовала учительница, - а у Панкратова – во втором! К тому же этот  ребенок агрессивен, он представляет опасность для других детей.
- По-моему, сейчас опасность для детей представляешь ты, - сказала директор.

Лариса хлопнула дверью.
Потом принесла заявление об уходе.
Валентина Григорьевна нашла на столе ручку и написала через весь лист: «Согласна».
Затем стала ждать.
Через несколько дней на пороге ее кабинета появились озабоченные родители Ларисиных второклассников.
 - Как вы могли уволить учительницу наших детей? – спросили они. – Она воюет каждый день с этим ужасным Петей Панкратовым и с его другом Андрюшей… который, по правде сказать, еще хуже! Наши дети очень ее любят. Пожалуйста, верните нам Ларису!

***
Потом Валентина Григорьевна призналась: родители говорили про Ларису только хорошее. Слушать это про свою бывшую ученицу было приятно.
Разговор с Ларисой, состоявшийся на следующий день, был долгим.
Директор предлагала ей перейти в соседнюю школу.
Спрашивала, не хочет ли она поработать воспитательницей в детском саду.
Но Лариса клялась, что наладит отношения с «ужасными» Петей и Андрюшей.
Единодушная поддержка родителей убедила ее в том, что она – именно она - была права. 
Лариса вернулась к своему классу.

Теперь директор наблюдала за каждым ее шагом.
Она знала то, о чем ее ученица еще не догадывалась.
Победить в войне с восьмилетним Петром Панкратовым или хотя бы остановить эту войну Лариса не могла.   
Победа должна была остаться за ее учеником. 
 

***

План мести, родившийся в головах Пети, Паши и Андрюши – двое  были из класса «Г», которым руководила Лариса, третий учился в параллельном классе (во втором «В» или в «Б», директор забыла) и вообще-то не имел личных претензий к учительнице своих друзей – был изысканным: набрать в бутылку муравьев и подпустить ненавистной «училке» в квартиру.
Потом выяснилось: собирать муравьев – долго.
Злоумышленники оставили эту затею.
Чтобы отомстить наверняка, они решили сбросить на Ларису бутылку с жидкостью.

По их признаниям (невнятным, потому что троица почти все время рыдала), бутылку они нашли под какой-то машиной.
Что было в бутылке, организаторы покушения не знали.
Лариса этого не узнала тоже.
Во всех заявлениях пострадавшие написали: с девятого этажа на них упала бутылка с водой.
Упала, с грохотом разбилась о шиферный козырек над подъездом дома, перепугала пса, которого выгуливал отец учительницы.   

Внешность пса Петя и Андрюша установили безошибочно, но свою учительницу с высоты девятого этажа не узнали: приняли за нее другую молодую женщину, которая катала коляску в нескольких метрах от собаки.
Зато отец Ларисы их узнал. 
Он поднялся на лифте на девятый этаж и схватил в охапку всех троих зломышленников.
Убежать никто из них не успел.

- Я не хотел ее убивать! – рыдал, дрожа всем телом, Андрюша. Петя и Паша вторили ему громкими криками: «Мы хотели попугать! Мы хотели отомстить!»
«Я не знаю, что еще можно ожидать от таких детей, - написала Лариса в своем заявлении. - Я считаю, что поведение Панкратова Петра непредсказуемо. По-моему, его злоба и агрессивность м. принести людям непоправимый ущерб…»
Больше всего в этом тексте меня поразило сокращение: буква «м» с точкой.
Лариса собиралась написать слово «могут».
И – не смогла.
Потому что сама себе не верила?
Не верила – и все же писала?
«Очень прошу принять меры, - говорилось в последнем абзаце ее заявления, - я боюсь за безопасность своих близких, особенно дочери».

***

В кабинете директора школы Петя Панкратов твердил: «Я не люблю Ларису Александровну. Потому что она врет! Она всегда врет! Я ее ненавижу»!..
Потом Валентина Григорьевна призналась: она повысила голос на Петю, Андрюшу и Пашу, она угрожала им невозможными карами: судом и даже тюрьмой - а сердце ее разрывалось.

- Я чувствовала: эти дети из несчастных семей правы. Трижды правы. Они назвали по имени то, чего я не смогла определить в своей бывшей ученице: то, что у нас, в мире взрослых, зовется неискренностью. Ведь и меня Лариса неоднократно обманывала. Моя бывшая ученица ленива. Видимо, поэтому любит прилгнуть. Но дети – о, как это чувствуют дети! Я часто спрашиваю себя: в чем неискренность учителя? В том, что лицемерно хвалит? В том, что ругает с усмешкой на губах? Я сама порой могу затопать ногами, закричать: «Ах ты, такой-сякой, по тебе колония плачет, а мы тебя еще в школе держим!». Конечно, я ни минуты так не думаю, но говорить так с детьми можно лишь тогда, когда сам чувствуешь, что это могло бы быть правдой… Может быть, таким образом я пытаюсь создать образ грозного директора школы?.. Возможно. (Кому как не директору быть грозным?). И все же в своих эмоциях я всегда стараюсь быть искренней. А вот Лариса не смогла… Когда родители второклассников приходили ко мне и просили вернуть Ларису в класс, они очень хорошо знали, что она несправедлива к двум мальчикам – к Пете и к Андрюше. Но какое им было дело до этих детей из неблагополучных семей? Ведь к их собственным детям учительница относилась хорошо…

***
Эта школа стоит на окраине Москвы.
Кошки зевают от жары на школьном крыльце.
Кусты сирени, высаженные под окнами родного класса злоумышленников,  кажутся испуганными.
Листья сирени, похожие на маленькие зеленые сердца, трепещут, когда в небе над ними начинают переговариваться ласточки или над далекой спортивной площадкой взмывает баскетбольный мяч. 
Мир за школьной оградой – огромен и устремлен ввысь: уткнувшиеся в небо многоэтажки, трубы промышленных предприятий, далекие жерла ТЭЦ…
Большие белые облака, плывущие в небе, кажутся сродни заводам: они укладываются спать на заводские корпуса, как диванные подушки – на родной диван.

…Я поднимаю голову: вот он, дом, из окна которого днем двадцать второго мая вылетела бутылка с неизвестной жидкостью.
О покушении на учительницу узнали даже не все родители.
А теперь уже и не узнают.
Петр Панкратов и его друг Андрей осенью пойдут в третий класс.
- В конфликтах ребенка и взрослого всегда виноват взрослый, - сказала директор Валентина Григорьевна.

А что же Лариса?
Она заперлась дома. 
Потом пришла к школу и забрала свое заявление.
Она решила остаться классным руководителем в том же классе. Пообещала, что станет взрослее.
- Ей двадцать три года: она ребенок, - сказала директор. – Её еще надо воспитывать. Понимаете, все они – и Петя, и Андрюша, и Лариса, - все они - мои дети. Иначе я не могу.

Скоро начнутся занятия в злополучном «Г» классе.
Верит ли Валентина Григорьевна в то, что война закончилась?
Не знаю.
Дверь директорского кабинета выходит в коридор для младшеклассников.
Теперь эта дверь всегда открыта.