Рим 99-го

          Из Яшиных дневников

          Таксист – здоровенный дядька, упиравшийся животом в баранку, неожиданно быстро согласился на предложение. А я тут же огорчился, решив, что переплатил. Но в дороге мы разговорились, и печаль прошла. Обсудили погоду минувшего лета и виды на предстоящую неделю. Решили, что все будет «окей» и «санни».
          Итальянец рассказал о концертах классической музыки в термах Каракаллы. Потом о семи холмах, на которых стоит Рим. На мои сомнения в количестве холмов (хроники упоминают двенадцать) мужик так твердо (почти грозно) заявил, что их именно семь и ни разу больше, что пришлось поспешно согласиться. Удивляясь его излишней серьезности, я предположил, что таксистов отдельно инструктируют по теме «ландшафт» на случай, если турист заартачится или «позволит себе».

          Прижался попой к согретым полуденным ступеням. Вся улочка – лестница, похожая на любопытный ручеек, что кинулся в сторонку от матушки Veneto. Здесь уютно. Тихо. Прищурился на солнце. Птицы кругом. Сады рядом.

          Мимо меня и высокого стакана латте шествуют итальянские мужчины в костюмах, бешеных галстуках и кожаных туфлях на босу ногу. Они торжественны. В прозрачном воздухе растворяется бархатный колокольный звон. Спелые итальяночки прям на ходу что-то шепчут в телефончики, торопливо постукивая каблучками. Они очаровательны. Прохожим радуется лавочник, нахваливая фрукты, а «Bongiorno!» звучит в его исполнении по-особому приветливо. Это неизменно.

          Автомобильные клаксоны заставляют вздрагивать… После них, как пляжный песок, долго не отстают от кожи мурашки. Хозяйка, высунувшись по пояс из окна, ловко бросает на веревки сырые рубашки, официанты под навесами ресторанчиков Trastevere весело напевают игривые мелодии, мороженщики открывают разноцветные палатки на склоне Капитолия. Рим оживает...

          В тени зелёного сада греют бока оранжевые мандарины и пожилые итальянцы. Последние устроились на скамейках с газетами в руках и вчитываются в них завороженно. Абсолютно не шевелясь. Готов немедля заключить пари с очаровательной блондинкой в короткой юбке и на высоких каблуках – ей не удастся привлечь внимание ни одного. Эти поднимут глаза только если мимо пробежит Мэрилин Монро. И неодобрительно покачают головами. Но это уже случилось однажды и более не повторится.
          А штука в том, что газеты сообщают о погоде и здоровье Папы. Старики не пользуются иными средствами доставки новостей. Чтение в парке – это образ жизни. Точнее, наслаждение ею. А еще возможность побыть одному. Вдалеке. От жены.

          Piazza Navona. В лучах вечернего солнца чайки на легком крыле разносят переливы гитарных мелодий, смешанные с детским криком и добрым ритмом контрабаса...
          Диоклетианова арена бежит потертым травертиновым кольцом мимо трех фонтанов...  Шпиль египетской стелы горит, словно удивленная вершина времен... возникшая из прошлого. Символы четырех рек стыдливо прячут взгляды от архитектурного совершенства Борромини. На картинах горе-художников в центре площади летит и мечется в обжигающе красном образ испанской страсти – Кармен. И скучают постные лица киногероев.
          Голуби нагло топчутся в кудрях Посейдона, на спинах морских чудищ и испуганных лошадей, рвущихся к вечному из-под брызг фонтана.

          Пантеон растерянно глядит колоннами чужого фасада на площадь, которая скрыла ступени величественной лестницы, ведущей к его подножию.

          Два престарелых итальянца режутся в карты за столиком кафе, и у каждого по очереди на галстук сыплется пепел сигары в тот момент, как партия завершается резким щелчком по столу и криком «Astalavista!»

          Закат. Яркий до невозможности и медленно угасающий розовым теплом. День уползает по граниту к вершине Испанской лестницы. Странно, что ей и не снилось то величие, которое она теперь медленно опускает к пьедесталу изящной лодочки Бернини, утонувшей в лужице воды…
          Краски меркнут, а небо, в ожидании первых звезд, благоволит прекрасной погоде. Таксисты не врут. Два ряда оранжевых огней вдоль Via Sistina понесли благую весть к Santa Maria Maggiore.
          Теперь ночь.