XII

 Все на свете имеет свой конец. И моя история также не является исключением, я наконец-то дошел до момента описания ее финала - последнего аккорда в мелодии тьмы, зла и порока, который, как и положено, оказался кратким, но самым значимым и мерзким.
 Я завершил портрет мадемуазель Дюбуа достаточно быстро, работал ночами, не замечая усталости. Прекрасно помню день, когда, преисполненный гордости, я любовался ее. Сняв законченный вариант с мольберта, я поместил ее на самое видное место своей комнаты, будучи абсолютно уверенным в том, что уж это полотно точно купят и за весьма солидную сумму. Потому что прекраснее этого я не видел ничего, на картине была изображена именно не Жизнь и не Смерть, а нечто иное, среднее, составляющее между этими двумя понятиями промежуточное звено. И воплощением такой Грани была самая красивая девушка, которую я когда-либо видел.
 Приняв решение на время устроить себе перерыв от работы над рисунками, я тщательно помял и почистил свои кисти, палитру и другие художественные инструменты, заточил заново карандаши, а также небольшой ножик, который обычно использовал если было необходимо соскрести с холста лишний или плохо севший слой краски. Несмотря на свое скромное предназначение, этот ножик был достаточно острым. Закончив, я аккуратно убрал все рабочие принадлежности в коробочку. Я тогда еще не знал, что делаю это в последний раз: я уже никогда не смогу воспользоваться ими. Всеми своими инструментами, кроме одного...

 Несмотря на свое желание временно отойти от дел, я все равно не мог сопротивляться возникавшим в моем воображении фантазиям и желаниям. Мои внутренние демоны сделались намного сильнее, чем прежде, они упорно требовали от меня возобновления "игры", причем теперь можно было уже не маскировать это желанием создать очередное произведение искусства: на смену высоким порывам и мечтам пришла обычная человеческая похоть - низменная и нечистая. Недаром говорят: один раз познаешь плоть - и уже не сможешь хранить вечно обет безбрачия. Вот и я, впервые поцеловав девушку в бессознательном состоянии, уже не мог не мечтать сделать большее. И сделал. А вслед за этим я окончательно пересек черту морали и закона, как небесного, так и земного.
 Это произошло так: решившись уже во что бы то ни стало познать наконец женщину физически, я понял, что на свой новый "сеанс" должен пригласить уже именно проститутку, чтобы точно не возникло проблем с ее девственностью. Рисовать ее я не собирался, поэтому внешность на сей раз не играла для меня особой роли. На какое-то мгновение я даже думал о том, чтобы не применять с ней хлороформ, ведь таким девицам достаточно просто заплатить, и они готовы делать с клиентом что угодно. Но почти сразу я осекся - вспомнил то, как такие женщины обычно смотрят, этот их отвратительный взгляд, полный упрека, насмешки или просто безразличия. Меня невольно бросило в дрожь. "Нет, такого я точно не вынесу, мне этого не надо" - сказал я себе и понял, что нельзя сходить с проторенного пути. Как начал, так и закончу. Иного уже не может быть.
 Я нашел ее ранним вечером, в районе Ист-энда. Одинокая фигура в светлом платье под газовым фонарем... Я еще издалека понял, что она, хоть и уже имела какой-то опыт, все же выбрала (скорее всего не по своей воле) такую работу сравнительно недавно, не больше месяца назад. Да, ее лицо было ярко и безвкусно накрашено, белокурые волосы глупо накручены, точно овечья шерсть, а платье украшал нелепый узор из красно-коричневых цветочков. Но при этом в душе она еще не являлась полностью испорченной. Когда я, как всегда выйдя из скрывавшей меня тени, подошел к ней и дотронулся до плеча, она внезапно подняла глаза, похожие на какие-то странные болотные цветы, и сразу произнесла свое имя: Софи.
 Дальнейшее ничем особенно не отличалось от всех моих приглашений: я даже как всегда сказал, что являюсь художником и постоянно нахожусь в поиске новых натурщиц. Только конкретно я ей так и не сообщил, хочу ли просто провести с ней ночь или же именно сделать несколько набросков. Но, видимо, этой бедняжке было уже все равно: стояла холодная осень, и она успела изрядно замерзнуть, поэтому была рада любому крову, в том числе в обмен на собственное тело с вознаграждением.
 Всю дорогу мы шли молча, я не чувствовал особенного волнения вплоть до момента, пока все не случилось. В этот раз я не укладывал ее в гроб, просто на постель, я даже старался не смотреть на ее вульгарно накрашенное лицо и волосы. Меня, пожалуй, впервые в жизни, больше волновало именно то, что находится ниже столь любимых мной прежде лица и шеи.
 Я уже не церемонился. Не желая тщательно расстегивать и развязывать все то, из ее одежды, что стояло на моем пути к достижению желаемого, я просто разрезал их тем самым ножиком, который очень кстати подвернулся под руку. Закончив с этим, я отложил еще чуть в сторону, после чего полюбовался на совершенный результат. И опять я не смог полностью обнажить ее: только снял платье и корсет, а нижние юбки остались, я решил просто их задрать, когда навис сверху, неловко пытаясь избавиться от части собственной одежды тоже.
 Дальнейшее мне сложнее описывать: я никогда прежде не видел полуобнаженное женское тело так близко, не ощущал столь явственно его тепло, не вдыхал запаха дешевых духов вперемешку с ее собственным настолько сильно... Вскоре это наваждение поглотило меня всего, без остатка, накрыло с головой, и я уже был не в силах остановиться. Мир ее физической оболочки вторгся в мой, всецело. Я принялся целовать ее груди, ласкать их, гладить, как некогда проводил кончиками пальцев по лицам своих прежних жертв. А затем сделал глубокий вдох и поднял оставшееся на ее теле белье, чтобы впервые увидеть вживую то, что прежде знал лишь по иллюстрациям в книгах анатомии.
 Не могу точно вспомнить сам момент, когда наши тела стали едины. Скажу одно: я никак не мог поверить, что такие чудесные вещи происходят со мной. Испытываемые мной блаженство и физическое наслаждение существовали где-то отдельно от меня, или же моя душа в то время находилась вне тела; иными словами мне тогда казалось, что я словно летаю в воздухе, кружусь там и кувыркаюсь, невесомый, точно пушинка.  Действительность же перестала для меня существовать. Когда же все наконец закончилось, и случился последний рывок и выплеск, я с глухим стоном рухнул с небес на землю, уткнувшись лицом в тело, над которым только что совершил уже настоящее насилие. Но тогда я об этом не думал. В моих мыслях все смешалось, перед глазами плавали какие-то неясные разноцветные пятна, голова кружилась, а сердце колотилось как никогда прежде. Даже в театре на премьере "Ромео и Джульетты" я не чувствовал ничего подобного, все то, что я делал сам с собой не шло ни в какие сравнения с этим. И я вновь твердо знал: находись эта блудница в обычном состоянии, мне не удалось бы испытать и половины такого.
 Спустя некоторое время я наконец немного восстановил дыхание и с усилием приподнял голову. Лицо Софи, не слишком красивое, все же выглядело вполне спокойно, и я был уверен, что успею привести себя в порядок прежде чем все станет явным. Но каково же было мое потрясение, когда девушка внезапно издала негромкий стон и открыла глаза!
 На несколько секунд я замер в ступоре. Затем, с огромным усилием воли, я убедился в том, что мне не показалось: Софи действительно вполне сознательно на меня смотрела, пускай еще и не успела понять всего случившегося. Мгновенное осознание, что прямо сейчас она может закричать окончательно лишило меня рассудка. Не понимая, что делаю, буквально как кукла-марионетка, управляемая, очевидно, Дьяволом, я с удивительной быстротой и ловкостью дотянулся до лежащего неподалеку на тумбочке ножа, которым совсем недавно разрезал шнуровку ее корсета, и без всякой дрожи в руках вонзил его в грудь несчастной.
 С ее губ не сорвался крик, как я сперва опасался, лишь в глазах появилось выражение неподдельного удивления, словно у маленькой девочки. При этом я, мысля на удивление хладнокровно (пускай и не здраво) осознавал, что ее рана пока что не смертельная и также ровно вонзил лезвие глубже, с расчетом уже точно дойти до сердца.
 Мои усилия оправдались: в эти же секунды глаза Софи начали закатываться, а рот стал судорожно хватать воздух, прежде чем она затихла и замерла уже навеки, обмякнув на своем последнем ложе.
 Только приняв ее последний вздох я вынул нож из ее груди. Крови было немного - я не запачкался. Но в моей голове окончательно начался хаос, ведь прежде девушки не умирали вот так, на моих глазах, да еще и от моей руки. Несмотря на охватившее меня потрясение, я прекрасно понимал, что натворил, но не мог в это полностью поверить. Точно все происходящее было не со мной, а с кем-то другим.
 Кое-как поднявшись на ноги и застегнув брюки вновь начавшими труситься руками я, убрав, однако нож в карман, внезапно резко развернулся на каблуках и бросился прочь из своего дома.
Я бежал куда глаза глядят, не разбирая дороги, не видя ничего вокруг. Бежал до самой окраины города, пока вновь не очутился в трущобах, причем именно возле увеселительного заведения. Не говоря ни слова стоящим рядом пьяницам, я вошел внутрь.
 Если вы помните рассказ про то, что у меня непереносимость спиртного, думаю, вы не удивитесь, узнав, что даже в тот момент я не заказал ничего из выпивки. Мне самому предложили (кажется, хозяйка заведения, но точно я не помню) выбрать себе какую-нибудь девочку на час или больше, я остановил выбор на двух и не глядя расплатился, бросив на стол все деньги, что лежали в другом кармане моего пиджака, отдельно от ножа со следами еще не засохшей крови. После чего спокойно поднялся с двумя проститутками наверх, в грязную и темную комнатку, где и совершил свое самое отвратительное деяние из всех.
 Осторожно закрыв за собой дверь, я велел одной из девиц пойти "погулять", и она ушла в другую комнату, вход которой находился в темном дальнем углу, а сам же довольно резко уложил в постель другую. Мне было противно смотреть ей в лицо и, прежде чем приступить к началу, я вновь достал нож, так, чтобы она не видела. Затем тоже пронзил им ее сердце и совокуплялся с уже агонизирующим телом, из которого медленно но верно вытекала всякая жизнь.
 Вторая проститутка не заметила сперва ничего подозрительного и лишь когда я тихо ее позвал подойти, попыталась завизжать. Однако я быстро зажал ей рот рукой и, также бросив на кровать, поспешно содрал нижнюю юбку и сбросил туфли а затем полоснул лезвием по горлу. Я специально рассчитал нанесение раны таким образом, чтобы смерть не была мгновенной, поэтому девушка захрипела, схватившись за окровавленную шею рукой, что еще больше меня разозлило.
 Гневно прошипев "Заткнись уже!", я углубил ее рану, совершив в третий раз за вечер соитие. Она больше не кричала, только в ее горле еще сипело и клокотало, а лицо сделалось белым, точно снег. Закончив, я специально прислонил ухо к ее груди и лежал на ней до момента, пока сердце не перестало биться. Я не отпускал ее тела до тех пор, пока она не умерла.

 И только после я, уже не смущающийся своей залитой кровью одежды и вообще внешнего облика в целом, встал на ноги, продолжая сжимать нож в руке. Кто-то скажет, что я уже был обречен, однако нет, я вполне бы еще мог сбежать, незаметно ускользнуть, если бы только захотел. Уверен, Сатана вновь бы мне помог. Но я сам уже отказался от его помощи. Я сказал самому себе только одно слово: хватит. Это было слишком, я нарушил собственное правило не причинять жертвам физический вред, и должен за это ответить. Больше скрываться и прятаться я не буду.
 Именно по этой причине, а не потому, что я не успел скрыться, меня арестовали. Собственно говоря, я сам пришел в полицию. Выйдя из борделя через заднюю дверь, я на с трудом гнущихся ногах, шатаясь, добрел до полицейского участка и, переступив порог, глухо сказал стоящему поблизости служителю закона:
"Я только что совершил преступление, убил троих девушек... Судите меня!"
Сразу после этого я рухнул на колени, бессильно опустив голову вниз. Круг замкнулся. Спектакль кончился, и свет погас.