Два кораблика

Два кораблика
(сценарий по мотивам нескольких рассказов)


Песок, покрытый кусочками коры, шишками и сосновыми иголками, узловатые корни, сосновые стволы, берег полого спускается к воде; ясный день. Мальчик и девочка, ей лет десять, а мальчик помладше, стоят по щиколотку в воде и гонят на открытую воду самодельные кораблики. Руки поднимают волну, в воде плещутся сосновые иглы, шишки, кусочки коры; волна качает кораблики. Детские лица – возбужденные, увлеченные. Волны качают кораблики, дети стараются во всю и кричат: «Вперед! Ну! Плыви! Плыви! Мой первый! Давай! Ну! Ну!»; волна идет к берегу, оставляя на песке пену; над мысом шумят огромные сосны, дети далеко внизу; волна за волной идет к покрытому мхом и хвоей берегу, а кругом ясное, без единого облачка небо. Дети стараются поднять волну, кораблики подскакивают, крутятся на месте, вдруг шум ливня, кораблики устремляются прочь от берега, словно их тянут за веревочки. Дети замирают и смотрят им вслед; за их спинами, едва не доходя до воды, стеной стоит ливень; под ливнем, прямо на земле, примостив на коленях блокнот, сидит Писатель и пишет. Писатель поднимает голову. Стекло в каплях, за стеклом проплывает мысок, и дети пускают кораблики, но весь пейзаж виден сквозь потоки воды, стучат колеса на стыках, звенит трамвай, его звон все глуше.

Комната белая (стены побелены известкой) и почти без мебели, только глубокое черное кресло и большой стол. За столом сидит Писатель, средних лет худощавый мужчина с резкими складками у губ и высоким лбом, одетый в кремовую рубашку с расстегнутым воротом. Писатель пишет, отрывается, с радостной и даже загадочной улыбкой смотрит в окно, вновь пишет. В окно светит солнце, шум дождя, отдаленный стук и звон трамвая, стекла в каплях, но что происходит за окном не разглядеть. Звонок в дверь. Шум дождя обрывается. Писатель поднимает голову и с недоумением прислушивается, коротко машет рукой - шум дождя возобновляется, но, как только Писатель вновь обращается к бумаге, раздается звонок, на этот раз настойчивый, бесцеремонно длинный. Писатель вскакивает и пружинящей походкой направляется к двери; при этом он размахивает руками и словно бы разговаривает сам с собой, но не произносит ни слова.
Дверь открывается с характерным звуком трамвайной пневматики, на лестничной площадке толстяк лет сорока; в левой руке он держит раскрытый зонт, в правой – портфель. С зонта течет, с портфеля течет, течет с белого парусинового пиджака, с брюк, с лица мужчины стекают потоки воды.
- Господи, как вы промокли! – Писатель пытается принять из рук толстяка зонт и портфель, но тот не дается. – Сейчас я вас напою!...
- Я по поводу вашего поведения, уважаемый, - говорит мужчина и, отодвинув Писателя, пытается пройти в коридор, но мешает зонт. -  Писатель, оказавшийся позади Управдома, взмахивает рукой - зонт закрывается, и визитер, в тот самый момент навалившийся всем брюшком на зонт, влетает в темный коридор. Двери с лязгом захлопываются.
- Пожалуйте направо! Сейчас я налью Вам рюмочку, потом найдем сухую одежду и отправимся в путешествие… - Писатель делает приглашающий жест, но толстяк застывает в дверях, глядя на Писателя осуждающе. Совсем рядом звук набирающего скорость трамвая. Трамвай набирает скорость и теперь звучит беспрестанно.
- При мне жалоб… - гремит гром, толстяк пугается и роняет портфель, хватает его и с трудом подтягивает к пузу: портфель сделался вдруг неимоверно тяжелым. Писатель наклоняется, нажимает замочек, портфель раскрывается и из него в потоке воды вырываются бумаги. Хлынувшая вода несет их по коридору в комнату. Толстяк от неожиданности снова роняет портфель, Писатель поднимает его, перехватывает зонт и, раскрыв, кладет в коридоре, потом приобнимает толстяка, увлекая за собой.
- Не беспокойтесь, бога ради, все бумаги благополучно приплывут себе в комнату, а мы следом, следом. Сегодня удивительный день. Сейчас мы по рюмочке, с вашего милостивого позволения, и поедем, - тем временем оба входят в комнату.
- Я ваш управдом… - гремит гром, сверкает молния; от неожиданности Управдом приседает. Писатель ставит портфель у стола, снимает с мужчины шляпу, пиджак.
- Сейчас наденем все сухое. А уж брюки, с вашего позволения, вы сами, сами, - Писатель встряхивает пиджак и шляпу, с них мгновенно перестает течь вода. Управдом столбенеет, брюки сами падают с Управдома, Управдом судорожно хватается за брюки и садится в кресло. Писатель набрасывает на Управдома пиджак, кладет шляпу на стол, берет графин и две рюмки. – Как вам будет угодно, хотя сидеть в мокрых брюках, по-моему, не совсем комфортно. Извольте попробовать, это настоечка (Управдом пытается что-то сказать, но из губ исходит нечленораздельный звук, руки судорожно хватают портфель)…Нет, нет, секретец не выдам и не просите! А, вы бумаги? Так вот они, совсем сухие, - Писатель берет со стола пачку бумаг и протягивает Управдому, тот в третий раз роняет портфель, хватает бумаги, копается в них. Писатель в это время протягивает гостю рюмку, тот машинально залпом выпивает и продолжает копаться в бумагах. – На вас поступила жа… – бумаги одна за другой взмывают в воздух и кружатся, обратившись бумажными голубками. От неожиданности Управдом роняет рюмку, но Писатель успевает подхватить ее на лету, бумаги выскальзывают из рук Управдома и исчезают, на коленях остается только одна, Управдом тупо глядит в нее. – Это нектар. Его надо пить глоточками. Это огонь и розы! Огненные розы! Придется вам выпить еще одну. Только, пожалуйста, пейте внимательно, прикрыв глаза, а потом скажите, что вы слышите.
- Соседи пишут: у вас тут Содом с Гоморрой, ни дня, ни ночи! Крики, смех… - гремит гром и сверкает молния, окончание фразы тонет в грохоте.
- Сначала еще рюмочку. Вы же никуда не торопитесь, надеюсь. А даже и торопитесь, так куда вам идти в такой ливень. Скоро он кончится, хотя жаль, жаль! Да, чуть не забыл, мы ведь уже едем, – Писатель наливает в рюмку настойку и подносит Управдому. Вторую рюмку берет в руку и отходит к окну. По комнате мелькают полосы света, а звучавший непонятно где трамвай заполняет комнату. – Закройте глаза. Маленький глоточек, - Писатель закрывает глаза и с наслаждением пригубляет напиток. Управдом глаз не закрывает, пьет не сразу, смотрит на рюмку ошалело, наконец опрокидывает в рот половину. – По небу несутся молнии, словно молодые кони по лугу! Как я счастлив! Солнце – это вода небесная, солнечный свет – вода! Живительный, нескончаемый поток! – в тот момент, когда Управдом отпивает из рюмки, раздается звон железа о камень. – Вы слышали? – Писатель открывает глаза и бросается к Управдому, тот затравленно оглядывается по сторонам. – Сейчас родилась история. История печальная, как этот звон, и прекрасная, как солнечный свет. Вы отпили глоток, чтобы услышать ее!
- Вы не даете людям спать… - жалобно блеет Управдом, но гром заглушает его голос, а молния сверкает так ярко, что комната в мгновение пропадает.

История первая.

Холмистое поле сбегает вниз, под деревья, их три-четыре у самой дороги, узкой, петляющей среди высокой травы; она изгибается влево, исчезает в низине и появляется вновь уже на самом гребне холма; под деревьями сидит мужчина. Мужчина сидит спиной к дороге, неподвижно, опустив голову, свет невысоко еще поднявшегося солнца ложится ему под ноги, прорезая тень ветвей; перед ним воткнутый в землю посох, на посохе висит серый дорожный мешок об одной лямке. Одет мужчина в бежевый плащ, на голове черная шляпа. Неожиданно сидящий поднимает голову, поворачивается к дороге, вздыхает и поднимается; он сидел на плоском глубоко ушедшем в землю камне, камня не было видно – его скрывали полы плаща. Мужчина закидывает за спину мешок, берет посох и, выйдя на дорогу, спускается по ней вниз.
Камень возвышается над травой у обочины, он все ближе; под камнем лежит потемневший от времени ключ. Звон железа о камень, и опять вся дорога, прорезающая поле, перелесок по краю, низина, где дорога пропадает, чтоб появиться вновь на склоне холма, на дороге мужчина, он идет не спеша, уверенно, не опираясь на посох, а отталкиваясь им от земли; вот он переваливает через гребень и пропадает из виду.

Мужчина останавливается, смотрит влево; на вершине холма полуразрушенный дом. Путник стоит, опершись на посох, а потом решительно сворачивает к дому.
В кухне-передней запустенье: плита из почерневших заплесневелых кирпичей напоминает надгробие, полки покосились или рухнули, и утварь валяется на полу; мужчина оглядывается, из-за двери в комнаты тихий жалобный стон; мужчина подскакивает к двери и резко отворяет ее. В комнате гораздо светлее, чем в кухне у печки ползает на четвереньках маленький человечек с перевязанной щекой; волосы на его голове стоят дыбом, одет он в ветхую толстовку, из которой клочьями лезет вата, и коричневые латаные штаны; ноги обуты в огромные резиновые чеботы на босу ногу. Человечек держит правую руку у самого лица, а левой опирается о пол; на скрип двери он поворачивается, подскакивает, словно собирается прыгать вприсядку, но, не удержав равновесие, садится на пятую точку, морщится, вздыхает, безнадежно машет правой лапой (на запястье болтается огромных размеров лупа, к ручке которой привязана веревочка) и вдруг, схватившись за перевязанную щеку, стонет. Мужчина подходит вплотную и стоит над человечком, а тот сидит с закрытыми глазами и раскачивается.
  Ты домовой? – мужчина присаживается на корточки.
- А? – домовой поворачивается к мужчине левым ухом.
- Ты домовой? – мужчина наклоняется к Домовому.
  Угу, можешь напихать мне в глотку чеснок, обсыпать вереском, а заодно уже перекрестить. Если не поможет, стрельни сере…,   домовой вскрикивает коротко и вновь начинает мерно раскачиваться, держась за обвязанную щеку.
  Болят? – мужчина роется в карманах плаща.
- А? - Домовой опасливо косится и отодвигается.
- Зубы болят?
  Застудил. Здесь холодно,   глаза Домового красные, взгляд мутный. Мужчина протягивает домовому таблетки, тот смотрит грустно и качает головой.
– Так не пройдет: я домовой. Тепла нужно. Печку горячую, горшочек каши, - Мужчина смотрит на домового, потом поднимается и вдруг смеется. – А? Ты чего? – Домовой обиженно смотрит снизу вверх и кусает губы, будто сейчас заплачет, а потом, и в самом деле, всхлипывает; мужчина перестает смеяться.
  Извини. Не думал, что у домовых зубы болят. – Домовой смотрит на мужчину и вдруг улыбается.
- Зубы? Зубы еще остались, пять штук.
- Этот дом рухнул. Уходи отсюда, - покрытые плесенью бревна, рухнувшая внутрь и упершаяся косо в стену балка перекрытия, одиноко стоящий посреди комнаты голый дощатый стол и черный зев печи.
- А? – Домовой прикладывает к правому уху ладонь, на запястье болтается лупа. Мужчина наклоняется к левому уху домового.
- Здесь никто не живет.
- И-ох. Давно не живет, а мне трудно уйти отсюда. Сам не знаю, почему так трудно. Все равно буду вспоминать о ней. Есть что-то главное. Так что я лу… Ой! – вскрикнув, Домовой подскакивает, прижимает ладони ко рту.
  Нерв дергает?
- М-м?
- Нерв?!
  Не-е. Язык прикусил. С непривычки: лет пятьдесят не разговаривал, - Домовой опирается левой рукой об пол, потом вдруг щупает, хватает железный гвоздь, поднеся его к лицу, смотрит через лупу, отбрасывает, быстро встает на четвереньки и ползает, разглядывая под лупой пол, осторожно разгребая руками мусор, приникая к обугленным доскам пола, просматривая щели.
- Что ты ищешь? – Домовой не отвечает. Мужчина некоторое время наблюдает за Домовым, потом поворачивается к двери. – Прощай. – Мужчина идет к двери, открывает ее, дверь скрипит.
  Подожди! Почему ты решил, что я не хочу рассказывать? Я расскажу. Когда говорю, легче, теп… ох, - Мужчина оглядывается. Домовой поднимает голову, смотрит на него, все еще не меняя позы, не опуская руку с лупой, и одна половина лица до невероятия огромная. Стекло лупы все ближе, за ним радуга цветов и расплывчатые очертания предметов.

Закадровый текст (голос Домового): Оглянись. А теперь представь себе…В этом доме жили муж и жена. Мужа звали Филипп, а жену - Анни. Он много работал и никого не видел, ничего не видел, только жену. А она видела. Она разрисовала стены в доме.
Простая посуда, сверкающая чистотой, полотенца, фартуки, мелочи и цветы. В светлой комнате стол, цветы, зелень за прозрачными занавесками и разрисованные вручную стены. В затененной комнате постель, книги, цветы и опять разрисованные где красками, а где углем и цветным мелом стены, и тяжелая зелень лезет в открытое окно. Музыка.

   Вот, если тебе это нравится, то она была точно такая,   музыка обрывается. Домовой разглядывает в лупу маленький синий цветочек, стебелек тянется из щели в полу. Мужчина подходит, но Домовой резко выбрасывает вперед руку, потом манит к себе Мужчину, снимает с запястья лупу и протягивает подошедшему. Мужчина берет лупу, Домовой делает приглашающий жест, но мужчина, повертев в руках лупу, отдает ее Домовому.
 - Я и так вижу, - цветок покачивается на тонком стебле.
 - А?
 - Вижу!
 - Ага, - оба стоят на коленях, склонившись над цветком.

Звучит прерванная мелодия. Молодая женщина прыгает в ручье, рассыпая брызги, окатывает береговой куст и показывает ему язык, а потом тянет за ветку в воду, приглашая искупаться, и смеется, запрокинув голову. Из куста выползает мокрый Домовой, отряхивается, фыркает, смех смолкает, домовой испуганно оглядывается и превращается в пень с торчащим вверх мохнатым ухом.
Женщина вскакивает с кровати и хлопает в ладоши – по стене комнаты прыгает солнечный заяц, женщина смеется и снова хлопает - вдогонку за первым скачет второй, женщина скачет по комнате и хлопает в ладоши – зайчики прыгают вместе с нею, мечутся по стенам, выскакивают в окно. Из-под кровати осторожно выглядывает Домовой, рядом с его лицом скачут женские ноги, мечется подол платья, Домовой протягивает лапку и одним пальцем касается щиколотки. Женщина взвизгивает и резко нагибается – из-под кровати вытекает вода и разливается маленькой лужицей.
Женщина на чердаке, свет падает на нее из единственного окошка, женщина осторожно ступает на половицу, и та скрипит, женщина наступает еще и еще, в такт, словно играет музыку, и музыка начинает звучать. На стропиле сидит Домовой, он блаженно улыбается. Женщина-танцует, и звучит музыка досок. Домовой, все так же блаженно улыбаясь, открывает рот и фальшиво-громко подражает мелодии, та мгновенно обрывается. Женщина оглядывается. Со стропилины свисает черная тряпочка. Женщина подходит к тряпочке, берет ее двумя пальцами за уголок, треплет и одновременно грозит пальцем другой руки.
Женщина бежит по улице с одуванчиком в высоко поднятой руке, за ней дети с одуванчиками, пух летит вдоль улицы. Из придорожных лопухов выглядывает Домовой, смотрит вслед бегущим, в лицо ему летит целое облако семян, Домовой вертит головой, чихает и ныряет в лопухи.
Женщина ударяет по большому камню железным ключом, слушает, потом прикладывает к камню ухо и кладет ладонь туда, куда ударила, снова прикладывает ухо. С другой стороны камня выглядывает Домовой. Три четыре дерева у дороги, камень между ними, женщина стоит на коленях, приложив к камню ухо, по другую сторону в такой же позе – Домовой.
Закадровый текст (голос Домового): Не удивляйся, это не причуда, а знание, а вы говорите «магия». Только мы умеем разбирать живые знаки; люди непроницательны. Только мы знаем о связях всех явлений этого мира, потому и умеем превращаться, так вы говорите, «превращаться», а на самом деле, мы подражаем. А люди…люди тупы и вовсе не умеют видеть. Даже она больше догадывалась, чем понимала. А ее муж не знал ни о чем, даже не подозревал, какой огромный мир раскинулся вокруг. Он видел только свой дом.

Домовой поднимает голову, солнечный луч ложится на лицо, Домовой улыбается и прислушивается.

"Анни!» - стол в комнате накрыт на двоих.
«Анни!»   Филипп стоит у калитки и улыбается. Анни выбегает из дома. Филипп ловит Анни и несет ее на руках к дому.
Закадровый текст (голос Домового): Каждый день они встречались так, как будто находили друг друга. Я не видел, чтобы хоть раз холодно взглянули они друг на друга, а я все вижу. Я не слышал, чтобы они ссорились, а я все слышу.

Домовой стоит напротив калитки, дверь в дом закрывается, будто кто-то только что вошел. Домовой еще смотрит, вздыхает, отворачивается и взлетает серенькой птичкой.
Поздний вечер. Анни, склонив голову и опустив руки, сидит под деревом и слушает. Дерево и сидящая под ним женщина уплывают вниз, вокруг поле дом среди поля, лес, окружающий поле.
Закадровый текст (голос Домового): По вечерам она слушала засыпающий мир, и каждый звук был подобен поющему камню на перекрестке.

 - Ральф приезжает! Он ошвартовался в Гресе! – Филипп выбегает на крыльцо, подбегает к жене. Анни смотрит снизу вверх и улыбается.
   Я хочу спать, - Филипп аккуратно берет Анни на руки и медленно открывает дверь, но Анни вдруг поднимает руку и выскальзывает. Она смотрит Филиппу в глаза с тревожным вопросом.
Голос Анни: Филь, кто шепчет в вершинах деревьев? Кто ходит по крыше? Чье лицо вижу я в ручье рядом с собой?
Филипп смотрит и улыбается нежно-покровительственно.
Голос Филиппа: Ворона ходит по крыше, ветер шумит в деревьях; камни блестят в ручье. Спи и не ходи босиком.

Анни спит в маленькой спальне. Сумерки; Филипп идет к дому с охапкой дров в одной руке и топором в другой, открыв дверь, исчезает за ней.
Закадровый текст (голос Домового): Он засыпал сразу и всегда забывал все, что видел во сне. И он никогда не ударял ключом по камню на перекрестке. Музыкальная тема, ставшая в финале эпизода тревожной, обрывается.

Домовой берет кочергу и пытается пошуровать в печке, лицо его искажается – сейчас заплачет. Он заглядывает в печку, хватается за щеку садится на прежнее место и стонет.
  Ох-ох… и в печке нет…
- Что было дальше? – Мужчина сидит на столе рядом с Домовым.
- Немного осталось мне рассказывать, - руки Домового бессильно опущены, глаза полуприкрыты.

Вновь звучит мелодия, но теперь лирическая тема соединяется с тревожной. Солнечный день; Анни останавливается у камня, вынимает из кармана ключ. Ключ ударяет по камню. Звук   Анни стоит над камнем (сверху). Звук – Анни стоит над камнем (более общий). Звук – Анни стоит над камнем (еще общее). Анни слушает, склонив голову, звук затихает. Пальцы гладят камень. Анни приникает к камню. Анни приникает к камню. Анни приникает к камню. Каждый раз затихающий звук повторяется. Анни слушает, полузакрыв глаза, и солнечные пятна бегут по камню, а по лицу Анни - водяные блики.
Закадровый текст (голос Домового): Наши лесные дороги - это сады. Красота их сжимает сердце, цветы и ветви над головой рассматривают сквозь пальцы солнце, меняющее свой свет. Желтый, и лиловатый, и темно-зеленый текут, как вода. Солненчный свет и есть вода.
Анни слушает, водяные блики скользят по ее лицу (все тот же кадр); раздается звук удара ключа о камень, Анни поднимает глаза, не переставая улыбаться. Рядом с ней стоит мужчина и смотрит на Анни с улыбкой восхищения. Анни поднимается. Мужчина смотрит с восхищением. Анни с влюбленной благодарностью; глухой звук стихает. Мужчина протягивает руку, и Анни медленно поднимается. Его лицо. Ее лицо. Оба они улыбаются одинаковой зачарованной улыбкой. Они стоят друг напротив друга – между ними камень. Мужчина поворачивает голову и смотрит за спину женщины. Анни оборачивается. Оба стоят и смотрят, как подходит к ним вышедший из-за поворота Филипп.
   Это Ральф?   тихо спрашивает Анни подошедшего мужа.
   Да! – шепчет Филипп, глядя радостно на друга. Анни растерянно смотрит на Ральфа. В лице Ральфа безнадежная тоска, раздается крик. Отбросив шляпу, Филипп бросается к Ральфу, кричит, обнимает: «Ральф, это Анни, Ральф!   шепчет Филипп, в ухо друга; его лицо горит радостным возбуждением. – Ральф, это ты! Приехал!   Руки Ральфа беспомощно хлопают по плечам Филиппа, в лице Ральфа та же беспомощность. - Ты поживешь у нас, Ральф; мы все покажем тебе. Моя жена тоже ждала тебя! - Ральф потерянно смотрит на Анни. Анни так же – на него. Филипп все обнимает Ральфа. На губах Ральфа появляется улыбка, пока еще вымученная. Ральф отстраняет Филиппа и улыбается уже радушно.
 - Филь, я перепутал твой адрес и отослал багаж черти куда…И я…немедленно отправлюсь за ним,   Ральф прощается взглядом с Анни. Анни бледнеет. Ральф быстро уходит по дороге, оборачивается, машет рукой и снова уходит. Муж и жена стоят там, где стояли и недоуменно смотрят друг на друга, а потом Анни отворачивается от мужа. Она с тоской смотрит вслед уходящему.
 - Я скоро вернусь! – Ральф еще раз оглядывается, снова машет и больше уже не оборачивается. Анни продолжает смотреть ему вслед. Филипп с беспокойным недоумением – на Анни.

Домовой раскачивается из стороны в сторону и смотрит через лупу вверх. На штукатурке синей краской нарисовано было когда-то небо, белой – облака, а черной - птицы.
 - Ральф вернулся? – Мужчина внимательно смотрит на Домового и спрашивает не сразу, коротко качнув головой, словно отгоняя какую-то мысль.
 - Он написал…Дела неотложные, что-то такое… – домовой вновь встает на четвереньки и принимается ползать, неразборчиво бормоча про себя. Рука Домового давит цветок, цветок ложится на доски среди мусора и стебель его уже не виден.Домовой наползает на цветок.
 - А они?
 - Они умерли, давно уже. Холодная вода в жаркий день. Она простудилась. Он шел за ее гробом, потом исчез…Но это уже неважно. С ним все равно было холодно. Зубы болят, и я не могу понять…Я не могу понять их всех…И…зачем я здесь остался? – перевязанная щека, кулак с зажатой в нем лупой, копна волос, латаная одежда, босые пятки и болтающиеся на передней части стопы чеботы.
- Что ты ищешь? – мужчина стоит посреди комнаты.
- А?
- Что ищешь?
Домовой садится среди мусора на пол, опершись обеими руками о доски и согнув ноги в коленях, в глазах слезы, под рукой скрипит и трескается линза лупы, легшая на кусок кирпича и придавленная сверху ладонью. Домовой поднимает ладонь, смотрит и вдруг рыдает.
- Ключ, - шепчет он сквозь рыдания, - Ключ, ее ключ…ключом об камень «дзинь»…
- Боюсь, ты никогда не поймешь ни их, ни себя. Лучше уходи отсюда, - говорит Мужчина и быстро идет к двери.
- А? – Мужчина оборачивается, Домовой сидит все так же, только рука протянута вперед ладонью вверх.
- Не ищи! – громко, но мягко и убедительно говорит Мужчина, а потом медленно выходит.

Мужчина стоит у камня под деревьями, что-то привлекает его внимание, он резко нагибается. В руках у мужчины ключ. Мужчина приседает перед камнем, медлит, потом бьет ключом о камень – раздается уже знакомый звук. Поле, дорога, заходящее солнце наполовину скрылось за холмом, деревья, под деревьями стоит на коленях мужчина – все тот же звук. По дороге бежит к деревьям маленький человечек.

Шум дождя за окном и грохот едущего трамвая; Писатель сидит у окна, залитого водой, за окном проплывает поле и полуразрушенный дом, но все видно смутно; у ног Писателя примостился Домовой.
- Прошу вас… - Управдом сидит в кресле, все в той же комнате, опершись одной рукой о спинку кресла, другая рука вытянута вперед, в ней он держит лист бумаги, начав говорить, Управдом осекается и испуганно оглядывается, ища глазами собеседника.
- Похоже, вы не здесь: сидите с отсутствующим видом, ничего не слышите и не замечаете, – Писатель поворачивает голову в сторону невидимого собеседника.
- Прошу удостовериться, здесь значится шесть подписей… - Управдом продолжает искать Писателя глазами, тыча вытянутой рукой во все стороны. Писатель протягивает руку, берет листок, на листке акварельный набросок: дом в окружении яблонь, дорога и забор вдоль нее; в доме открыто окно, вечерние тени ложатся на дом и дорогу.
- Замечательный рисунок! Спасибо вам большое, именно такого освещения мне и не хватало на финал. Теперь рассказ написан.
Управдом раскрывает рот и смотрит на свою пустую руку.
- Вот видите, - говорит Писатель, разводя руками, - нет под рукой бумаги, и вы уже не знаете, зачем пришли, что хотели мне сказать. А ведь нужно совсем немного: один взгляд, неожиданный, со стороны, и сразу многое понимаешь. Посмотрите на себя. На себя, - поясняет Писатель жестом, и сразу шелестят листья, поют птицы. Управдом опускает голову, на белом пиджаке и брюках Управдома качаются тени ветвей, тень птицы перескакивает по теням веток. Управдом смотрит на себя, разведя руки, на груди вдруг возникает тень оконной рамы, окно распахивается, за ним полутьма.

История вторая

Домик едва проглядывает в зелени сада. У полуразваленного крыльца, глядящего на улицу, стоит ведро. Окно чердака, темное, слепое, полузакрыто цветущей веткой. Белье сушится во дворе, на маленькой лужайке, залитой солнцем. Белье белое, и тени плывут по белому белью.
Комната с земляным полом затенена. Окошки маленькие, за окошками солнечная зелень. Под одним из окошек стоит маленький самодельный стол, напротив него, вдоль глухой стены – кровать, на которой лежит долговязый худой мужчина лет около шестидесяти; он одет в куртку, холщевые брюки, на ногах кирзовые сапоги. Мужчина курит, а по нему скользят тени веток, переплывая на стену, чередуясь с солнечными пятнами. Под окном табурет, на табурете – таз, в тазу, освещенном солнцем, грязная, мыльная вода. На подоконнике огрызок огурца и колбасные шкурки. К столу придвинуты старое ломаное плетеное кресло и темный самодельный табурет. Между столом и кроватью, на полу, - яблочная и огуречная кожура, еще не втоптанная в землю; у ножки стола лежит бутылка темного стекла. К дверному косяку прислонен веник, под ним жалкая кучка мусора, а рядом, вдоль стены, - четыре открытые корзины с бельем; на улице звяканье, отдельные приглушенные возгласы, пение птиц, далекий смех.
Мужчина, а это Клиссон, затягивается коротко и глубоко, смотрит перед собой мрачно, один раз он поворачивает голову к окну, но сразу же вновь погружается в свои мысли, время от времени Клиссон шевелит губами, и лицо его при этом становится злым, будто он говорит гадость. Солнечные зайчики бегают по крошкам хлеба на столе, по шкуркам на полу, по складкам белья, висящего у двери; и тени колышутся, и веселый визг вдруг врывается с улицы, но Клиссон зол и сосредоточен, он бросает папиросу на пол, у кровати уже два окурка, третий дымится. В этот момент в комнату входит маленькая худенькая женщина, примерно, одних с Клиссоном лет, одетая в черное застиранное платье; в левой руке она несет дымящуюся сковороду, в правой – чайник; женщина не глядя на Клиссона, проходит к столу. Она шваркает сковородку с яичницей на плохо оструганные, потемневшие доски, потом ставит чайник, сильно стукнув им о стол; ее плечи и грудь прикрыты большим клетчатым платком, который она сейчас поправляет. Ногой она задевает бутылку, та откатывается к кровати. Клиссон привстает и наклоняется за бутылкой, но отбрасывает ее, и та катится к столу. Женщина, даже не оборачиваясь, цедит сквозь зубы: «Готово», - и садится на табурет. Клиссон медленно встает, почти сразу, не разгибаясь, переваливается в кресло; глядит исподлобья на женщину, потом берет вилку, лежащую в сковороде, но есть не торопится. Глазки яичницы попадают в пятна света и отблескивают непрожареной жидкостью, ноздреватый белок дрожит от жара, словно дышит; заливисто поют птицы, и, вторя им, свистит за окном детская свистулька. Клиссон еще раз смотрит исподлобья на женщину и набивает рот большим куском яичницы.
- Опоздал на поезд, - произносит он невнятно. – Разве я хотел? Так получилось… - Женщина отдирает маленькие кусочки и сосредоточенно жует, глядя в сковороду. В чайнике смутно отражается ее лицо и стирается набежавшей тенью. По столу пробегает полоса тени, чайник вдруг плюется из носика кипятком. – Бетси, один шиллинг! – Клиссон смотрит заискивающе и жалобно, пытаясь изобразить нежность, но улыбка кривая, а в глазах неуверенность и тоска.
- А будь я проклята, если дам, - Бетси наливает себе кипятку в оловянную кружку, что стоит на краю стола, под самым окном, когда она тянется за кружкой, солнце скользит по ее щеке, когда она разгибается – вновь скользит. – Я пять домов обстирала за неделю. Вот брошу все и начну пить, как ты.
- А ты не пьешь? Вчера вот напилась и рубашку с кружавчиками надела…чужую, между прочим, – бурчит Клиссон, вычищая остатки зажарки со сковороды.
- Так и не давал бы мне пить. Я столько не пила до тебя…Теперь пью и буду пить, а денег не дам, - Бетси отпивает из кружки. Клиссон провожает взглядом кружку и плюет на пол. – Что плюешь в честном доме?!
- А тебе-то что? Хочу и плюю! Лучше помогла бы! Опохмелиться надо! У тебя что, не бывает? Голова раскалывается! – Клиссон стучит ладонью по столу, все более распаляясь, вода в кружке раскачивается и переплескивает через край. Бетси вскакивает и разливает воду по столу.
– Это мой дом! Собственный! Выметайся, захребетник!
- А-а-а! – вскрикивает Клиссон, хватая сковородку за ручку, но тут со двора кричат: «Бетси!»
Перед крыльцом женщина с корзиной белья. На другой стороне улицы Писатель стоит за мольбертом и наблюдает, держа кисть наотлет. Из окна высовывается Бетси.
- Что ты орешь в выходной с утра пораньше?
- Да какое утро?! Сдурела совсем?! Не протрезвилась доселе, пьянь старая?! – Бетси исчезает.
Она подбегает к двери, но задерживается, смотрит на корзину, стоящую ближе к углу комнаты, а потом переводит взгляд на Клиссона, шагает было в угол, но со двора крик: «Ты не подохла ли, карга старая?! Стирки полон рот!» Бетси выскакивает за дверь, и оттуда раздается ее голос: «Да чтоб ты сама подохла со стиркой вместе!» - «Сама подохнешь со стиркой и пьяницей своим в придачу! Он мужа моего к Фуксу таскает каждый день!...»
Голоса постепенно затихают. Клиссон смотрит в угол. Корзина белья в углу. Клиссон прислушивается, встает и быстро, но осторожно подходит к корзине, оборачивается на дверь и роется в белье, не переставая слушать и наблюдать за дверью. Руки вынимают папиросную коробку. Клиссон открывает коробку, в ней монеты; вынув крупную, Клиссон закапывает коробку в белье. На пороге шаги. Клиссон прыжком достигает кресла и садится, положив стиснутые кулаки на колени. В дверях появляется Бетси с корзиной белья. Она смотрит на сидящего в напряженной позе Клиссона, потом переводит взгляд на корзину, в которой только что рылся ее муж, еще раз подозрительно смотрит на Клиссона и проходит к кровати. Как только женщина отворачивается, Клиссон наклоняется, разжимает кулак, и монета исчезает за голенищем сапога. Бетси снимает с кровати одеяло и подходит к окну.
- Ну что сидишь? Не наелся еще? Нечего. Чаю нету, - женщина открывает окно и, перевалив одеяло через подоконник, так что остатки еды падают в траву, принимается энергично встряхивать кусок шерстяной ткани, уже кое-где дырявый.
Под окном густая трава и рядом ствол яблони, чьи ветки лезут в окно, тихо раскачиваясь. За яблоней стоит сарай, по стене сарая солнце положило наискось светлую полосу, слева от сарая полуповаленный, затененный деревьями забор и кусок солнечной улицы – золотой песок, - где стоит за мольбертом одинокая фигура. Порыв ветра заставляет ветви потянуться к дороге, улетает вверх полоса света со стены сарая, только фигура художника остается неподвижной, словно он притягивает к себе все; и одеяло взлетает, мгновенно заслоняя картину.
Скрипит кресло. Бетси оборачивается. Клиссон встает и направляется к двери.
- Ты куда намылился? – женщина стоит, все еще держа одеяло за окном.
- А тебе какое дело? Ну, туда, куда король без свиты ходит, - Клиссон поворачивается и, достав из кармана кепи, надевает его.
- А кепка тебе там зачем? – Бетси с неожиданной силой втаскивает одеяло в комнату и швыряет на кровать. – А ну, выворачивай карманы! – Бетси подскакивает к Клиссону, готовая вцепиться в него. Тот медленно выворачивает карманы куртки, откуда сыплется табачная крошка, ломаные спички и прочий мусор.
- И чего ты взъелась, Бет, понять не могу. Вот. Нет у меня ничего.
- Ладно, - Бетси отступает, подходит к столу и берет сковородку. – А за ворота ни шагу. Сейчас мне поможешь. Проспал пароход, так хоть делом займись, и завтра в порт пойдешь, со мной пойдешь! – Кричит Бетси уже в дверях. Как только она исчезает, Клиссон подбегает к окну, оглядывается, вспрыгивает на подоконник, сигает вниз, бежит к сараю зигзагами, словно опасаясь пули в спину, его фигура, перемахивающая через забор, возникает только на пару секунд.
Дом, открытое настежь окно, женщина, всходящая на крыльцо, она держит что-то в руке, медлит, прежде чем войти, оборачивается в сторону улицы и замирает. По пустой улице, поднимая пыль, бежит Клиссон. Бетси бежит к калитке. От остановки отходит маленький обшарпанный автобус. Бетси, закусив губу, смотрит вдаль, позади женщины стоит Писатель и тоже смотрит вдаль.

Клиссон, гуляющей походкой, засунув руки в карманы куртки, переходит дорогу, впереди полуподвальчик с вывеской, и вдруг мужчина замирает испуганно, втянув голову в плечи. Прямо на него идет Бетси, смотрит она пристально, недобрая улыбка кривит губы. В лице Клиссона жалобный вопрос. Бетси кивает головой, прищуря глаз, будто отвечает: «Сейчас получишь». Клиссон срывается с места и бежит, оглядываясь. Бетси бежит следом, придерживая платок на груди. Клиссон вертит головой, не сбавляя скорости. Бетси бежит. Кругом стены домов, улица довольно узкая. Клиссон в отчаянии ищет, куда спрятаться; сзади крик: «Стой, прощелыга чертов!». Узкий проход между домами, тяжелая дверь.
Освещенный холл и широкая лестница, несколько хорошо одетых людей стоят перед лестницей и разговаривают; Клиссон взбегает по лестнице мимо разряженных господ. Девушка в белой блузке с жабо и коричневой юбке загораживает ему дорогу: «Ваш билет?». Руки Клиссона шарят в кармане. Клиссон оглядывается. Двое мужчин рассматривают его с недоумением. Клиссон протягивает девушке монету, она открывает сумочку, принимается считать мелочь. Клиссон оглядывается и сует руки в карманы, стараясь принять независимый вид, но не выдерживает и оглядывается еще раз. «Ваша сдача», - девушка протягивает Клиссону монеты, тот машинально берет их и бежит по лестнице. «Билет!» - кричит следом девушка, но Клиссон не останавливается. В зале, куда Клиссон попадает с лестницы, народу мало, Клиссон останавливается и оглядывается по сторонам, потом тихо идет вдоль стены, сторонясь людей и затравленно глядя на развешанные по стенам картины. Картины везде, но только у одной, совсем рядом с лестницей, собрались люди. Клиссон поворачивается к лестнице и замирает – прямо перед ним стоит Бетси.
- Пойдем, поговорим, - шипит она, зло прищуривая глаз.
- Только…Здесь выставка. Я на выставку поехал, - лепечет Клиссон, а последнюю фразу говорит почти радостно.
- Пьянь ты! Пойдем-ка на улицу!
- Тише, здесь приличные люди! Отстань! – Бетси хватает Клссона за руку и тащит, Клиссон, сообразив, что драки здесь не будет, приходит в себя, вырывается и отходит, машинально приближаясь к толпе.
- Отдай деньги, скотина! – Бетси пытается уцепится за него, говорит громким шепотом, Клиссон сбрасывает ее руку и подходит к стоящим у картины. Те с любопытством оглядываются, какой-то мужчина открыто улыбается.
- Люди здесь, заткни глотку! Сама пьянь! Вчера нажралась! Прыгала в сорочке! Музыку требовала! Плясать меня тащила! – шипит Клиссон, вырываясь, это ему удается. Бетси вдруг всхлипывает и закрывается платком.
- А кто меня споил! Всю жизнь загубил, а теперь сосет последнее! - сжавшись и уткнувшись в платок, воет Бетси. Клиссону становится не по себе, он испуганно оглядывается, нерешительно дергает Бетси за руку, но та не обращает внимания. Тогда Клиссон отходит в сторону, избегая вопросительных недоуменных, а то и насмешливых взглядов. Отвернувшись от Бетси, он бросает взгляд на картину. На картине нарисован его дом. Клиссон столбенеет, смотрит, разинув рот, потом в голос зовет:
- Бетси, это наш дом! Бетси! – Клиссон оглядывается. Бетси все еще плачет, Клиссон подходит и решительно тянет жену к картине. – Бетси, смотри скорее! – люди расступаются, пропуская странную парочку.
- Ты сбрендил, что ли? – Бетси отнимает от глаз платок и шмыгает носом. – Какой здесь дом? – Бетси застывает на месте, посмотрев туда, куда указывает муж; глаза ее красны, но уже полны восхищенного удивления.
- Смотри, банка, которую я выкинул из окна, вон отблескивает.
- А помойное ведро не видно. Оно с заду, за крыльцом, - с гордостью говорит Бетси, прижимаясь к мужу.
- Ага, зато в доме что делается…Хоть бы подмела, - Клиссон обнимает жену и смотрит на нее с нежным упреком.
- Так я подмету. Вот придем и подмету. Ты посмотри, какая у нас яблоня красивая. Я даже не видела ее. И ветки в окно заглядывают, как дети.
- Да…А у нас с тобой и детей нету, - Клиссон и Бетси стоят, прижавшись друг к другу. Бетси всхлипывает.
- Пойдем домой, - они отходят, но останавливаются и еще раз подходят к картине. Картина все ближе.

Дом и сад такие же, как на картине; в калитку входят Бетси и Клиссон. Они идут к крыльцу, обнявшись, и голоса их слышны отчетливо, хотя сами они все дальше.
- А все-таки мне много дают стирки, и живем мы не так уж плохо.
- Да-а. А я, кажется, видел этого художника. Думаю, что он здесь все смотрит, вроде, и не здешний, а чего ему надо? Хотел попросить по добру…
- Ладно уж, выпей сегодня, только не на все.
- Тогда сейчас сходим, только отдохнем. Я выпью. Раз решил выпить, обязательно выпью. А завтра поговорю с Гобсоном, он место обещал.
- Будь уверен, что тебя водят за нос.
- Ну ничего, выпьем и с Гобсоном поговорим.
Последние две фразы звучат, когда Бетси и Клиссон стоят на крыльце. Она ерошит его волосы, а он целует ее в щеку. Оба исчезают в доме; дом отдаляется, на улице стоят Писатель и Домовой; они смотрят на дом, потом почти одновременно поворачиваются друг к другу. Домовой спрашивает взглядом, готовый сорваться с места. Писатель, словно отвечая на вопрос, прикрывает веки с легким кивком. Домовой радостно кивает, на его лице нет повязки.

Писатель смотрит за окно, сквозь дождь виден проплывающий мимо окна дом Бетси.
- Видите, как все просто. Люди не замечают, где живут и как говорят друг с другом каждый день.
- Так невозможно! – Управдом всплескивает руками, на его коленях сидят мальчик и девочка, пускавшие кораблики, Управдом машинально обнимает их.
- И я о том же. Работа, жена, дети, каждый мужчина должен что-то вырастить, построить, посадить. Это все отговорки от жизни. И кто кому что должен, кроме внимания, просто, тепла? Что вы скажете? – Писатель подходит к кабине водителя трамвая и последний вопрос задает его спине; в кабине сидит Управдом, вместо приборной доски перед ним столик с бутылкой пива и телевизор, в одной руке он держит бокал с пивом, в другой – ленивчик; на коленях его сидят дети, за спиной, положив руки ему на плечи, стоит женщина; трамвай проезжает по узкой улочке мимо трехэтажных домиков, за окном солнце и много зелени. Мимо идут парень в форме вагоновожатого и девушка, они разговаривают, парень, отвлекается от разговора, улыбается и машет рукой. Писатель машет ему в ответ.

История третья

Улица тонкая и зеленая, окна первого этажа очень низко, на подоконнике где цветы, где утюг, где боксерские перчатки или кошка; под стеной, у водосточной трубы, растет одуванчик. На балконе последнего этажа стоит тумбочка, а на ней тазы. Вкопанный в землю стол под деревом, вокруг скамейки; по улице бодро идет юноша в фуражке, синих штанах на лямках и оранжевом бадлоне. В руках у него зеленая детская лейка без носика, пассатижи, отвертка и ветошь; замасленные рабочие рукавицы заткнуты за лямку. Тень от молодого человека ложится на асфальт среди других теней. Сквозь ветки деревьев над его головой просвечивает солнце, голуби взлетают, дети бегают вокруг стола, вдалеке идет женщина с авоськой.
Молодой человек останавливается, задирает голову и, улыбаясь, рассматривает что-то, стоящее прямо перед ним: «Привет!». Лицо юноши вдруг становится озабоченным, он складывает на асфальт инструменты, протирает ветошью высоко расположенное стекло; обходит не видный нам высокий предмет, похлопывая его: «Красавец», присмотревшись, протягивает руку: «Ничего, мы тебя вечером подкрасим, за ночь высохнет». Юноша приседает, делает движение, словно поднимает вверх тяжесть, слышен лязг; юноша лезет куда-то, оттуда раздается стук. «Сейчас мы тебя будем лечить», - с этими словами юноша берет инструменты, опять лезет под машину, раздаются лязг и свист выпускаемого воздуха. «Вот, и всего делов, да?» - обращается юноша к машине, потом нажимает невидимую кнопку, и раздается звук открываемых трамвайных дверей. «Сейчас мы еще маслицем, и совсем будет хорошо», - юноша прикладывает ветошь к носику лейки, потом лезет под трамвай. Трамвая нет, юноша сидит на корточках и протирает что-то видное ему одному, потом встает, закрывает невидимый кожух. Юноша вытирает руки чистым концом тряпки и, прищурившись, глядит на трамвай: «Теперь можно ехать, да?» Пустая улица вытянута ниткой, солнце блестит в луже.
Юноша надевает невидимую ручку контролера, крутит тормозное колесо, проверяя скорость падения «башмака», лицо юноши сосредоточенно. Он опускает стекло, нагибается и рассматривает что-то под левой рукой, приводит тормозное колесо в прежнее положение, отпускает его на секунду, чтобы сдвинуть на затылок фуражку; и когда сдвигает, прижмуривает глаза, потом улыбается, вздыхает глубоко, словно готовясь прыгнуть, а правая рука уже привычно ложится на тормозное колесо и, крутанув его, слегка приподнимается; левая рука сдвигает ручку контролера. «Поехали», - шепчет юноша на выдохе, и плавно уходит вправо; на асфальте не было все это время тени трамвая, но тень юноши была, он словно бы висел над землей.
Вагоновожатый покачивается на ходу, стучат колеса. Левой рукой юноша переключает скорость, колеса стучат быстрее. Губы юноши шевелятся – он напевает что-то, но слов не разобрать; в уголках губ улыбка, глаза широко открыты, юноша смотрит по сторонам, потом высовывается вбок и смотрит вниз. На асфальте детский рисунок. Юноша смотрит вверх. Совсем рядом проплывает ветка. Юноша поворачивает голову. За стеклом, на подоконнике, сидит большая кукла и вдруг из-за занавески протягиваются детские руки, кукла исчезает. Дорогу пересекает проулочек. Юноша крутит тормозное колесо и смотрит по сторонам; порыв ветра, срывает с юноши фуражку. Остановив трамвай у самого перекрестка, юноша спрыгивает на землю. Он подходит к лежащей на асфальте фуражке, поднимает ее, вдруг подпрыгивает в балетном па и, улыбаясь, заскакивает на подножку.
Трамвай въезжает на переезд (колеса стучат иначе, будто пересекают стрелку); сразу за переездом юноша прибавляет было скорость, но вдруг замечает что-то и притормаживает. На дороге валяется красный мячик, к нему с криком: «Нашел!» бежит мальчик, хватает мяч и исчезает. Звенит трамвайный звонок; Вагоновожатый смотрит вниз – за ним, постепенно отставая, бегут дети и кричат: «Трамвайный дурачок! Стой, дурачок! Давай поиграем! Стой!» Юноша юлыбается, отрицательно качает головой и машет рукой, но вдруг пугается и резко тормозит. Выскочивший сбоку мальчик пускает прямо перед юношей мыльные пузыри, ветер сдувает их, будто вагон, в самом деле, гонит перед собой воздух. Пузыри летят вверх, к высоким кронам деревьев, остается один пузырь, и он плывет плавно; стук колес и детские голоса стихают. Опять стук колес и детские голоса; дети отстали и теперь, стоя посреди улицы, что-то кричат и машут; идущий по улице юноша, обернувшись, коротко взмахивает на ходу рукой и отворачивается.
Рвущийся среди проводов воздушный шарик, взлетающие голуби. Вагоновожатый прикрывает глаза, вдыхает полной грудью воздух, и от этого трамвай вдруг сам по себе звонит. Слева проплывает лужайка, за ней красного кирпича дом. Юноша вдруг выпрямляется и крутит колесо. Посреди дороги разбросаны вывалившиеся из рваного мешка бутылки и банки. Вагоновожатый выпрыгивает на мостовую, оглядывается. Вокруг ни урны, ни мусорного контейнера. Юноша собирает бутылки и банки в рваный мешок и аккуратно относит на обочину: «Кто так делает? Здесь ведь люди живут», - ворчит он про себя. Повернувшись к воображаемому трамваю, юноша видит пожилую женщину. Она идет с сеткой-авоськой, полной продуктов.
- Доброе утро! – юноша подходит к женщине, она кивает ему:
- Здравствуй.
- Давайте я вас подвезу, - юноша встает на первую ступеньку и протягивает женщине руку.
- Спасибо, мне за тобой не угнаться, - женщина гладит юношу по протянутой руке.
- Тогда давайте сумку, довезу, - женщина и юноша стоят посреди улицы. Юноша нагибается, чтоб подхватить сумку.
- Да что ты, - замявшись, отвечает женщина, - она не тяжелая, - Вагоновожатый растеряно смотрит на женщину. Та понимает, что сделала, сначала пугается и вдруг улыбается. – Ты поезжай, - она делает, было, шаг к юноше, но останавливается и улыбается ласково. Юноша разворачивается, вспрыгивает на подножку, раздаются звуки закрываемых дверей и отъезжающего вагона; а женщина смотрит вслед и в лице ее жалость.
Деревья расступаются, солнце бьет в лицо и отражается от запыленного лобового стекла. Трамвай заворачивает, Вагоновожатый смотрит на сиреневый куст в цвету, к стуку колес присоединяется пение птиц и шелест. Вагоновожатый вдруг выпрямляется и нажимает на звонок. Навстречу идет мужчина. Вагоновожатый машет рукой, сигналит еще раз. Мужчина, ничего не замечая, разговаривает по телефону. Вагоновожатый кричит: «Берегись!» изо всех сил крутит колесо тормоза. Мужчина толкает юношу, срывает с него фуражку: «Катись ты со своим трамваем, козел гребаный!» и, не прерывая телефонного разговора, идет дальше: «Да нет, не тебе. Трамвай тут под откос пустил. Так что ты хотел? Тормозни там пока без меня. Приеду сейчас, разберемся». Мужчина проходит мимо девушки, которая только что вышла из дома и теперь смотрит на Вагоновожатого. Тот стоит растерянно среди улицы. Мужчина подмигивает девушке, та смотрит на него так, что тот пожимает плечами и проходит мимо. Девушка подходит к Вагоновожатому.
- Привет. Меня подвезешь? – вагоновожатый улыбается и кивает, потом встает на подножку и подает девушке руку. Та протягивает руку, но вдруг нагибается, сделав шаг в сторону, подбирает фуражку и только тогда подает руку юноше. Они стоят рядом, девушка надевает на юношу фуражку. – Мне недалеко. За поворотом высадишь. Ладно?
- Хорошо. А ты куда едешь? – Вагоновожатый крутит колесо тормоза, потом сдвигает ручку контролера.
- В центр надо, на работу.
- Тогда тебе пересадку придется делать, - юноша и девушка идут рядом. Девушка старается идти в ногу с юношей и тоже раскачиваться, хотя у нее это не сразу получается. – Как братишка твой?
- Болеет все еще.
- А что врач говорит?...
Юноша и девушка все дальше; по дороге идет мужчина и разговаривает по телефону, навстречу ему женщина с авоськой, ее обгоняют дети, Писатель сидит за вкопанным столиком, рядом Бетси с Клиссоном, похоже, что они играют в домино; возникают все новые люди, а юноши с девушкой уже не видно за оживленным движением.

 - Хватит морочить мне голову! – Управдом вскакивает с кресла и бьет кулаком по столу, при этом с него падают брюки. Писатель сидит за письменным столом, он поднимает глаза от бумаги, удивленно-сурово оглядывает стоящего.
 - Вы потеряли штаны, - Управдом хватается за воображаемые штаны и приседает. Теперь он стоит посреди трамвая. Все сидящие и стоящие поворачиваются к нему: «Добрый день». Управдом испуганно оглядывается, приседает, нащупывая штаны. Вся его одежда в полном порядке, портфель зажат между колен, зонтик висит на руке. В трамвае уже знакомые нам герои: Клиссон и Бетси сидят рядом, а сбоку от Бетси примостился Домовой; девушка из трамвайной истории сидит вместе с Вагоновожатым и что-то шепчет ему на ухо; рядом с Управдомом стоит группа мужчин и тихо беседует; дети сидят на коленях друг у друга и смеются; мужчина с телефоном, прижатым к уху, смотрит в окно и «угукает»; Анни с Филиппом читают письмо (она заглядывает ему через плечо).
- Вы что-нибудь потеряли? – Управдом вздрагивает и поднимает голову, рядом стоит Писатель, он, видимо, отделился от группы беседующих мужчин. – Или забыли?
- Н-нет, - мотает головой Управдом.
- А где вам выходить? – Управдом хочет сказать, потом непонимающе смотрит на собеседника.
- А где?
– Мне так и показалось, что забыли.
 - У вас есть дети? – обращается к Управдому пожилой мужчина в форме моряка речного флота.
- Да…Двое, - Управдом переводит взгляд с моряка на Писателя, словно ждет объяснений.
- У нас тоже двое, - радушно улыбается моряк.
- Очень рад за вас, - Управдом продолжает бегать глазами по лицам.
- А чего вы так боитесь? Надо всего лишь выслушать человека, он же хочет вам рассказать о себе. Почему вы так боитесь просто послушать случайного попутчика? От вас не убудет, ей богу, - Писатель перехватывает взгляд Управдома и некоторое время оба смотрят один на другого: Управдом смущен, а Писатель требует.

История четвертая

Солнечный день. На самой окраине уже знакомого нам мыса стоит, оборотясь лицом к морю, мужчина в кителе и фуражке; на руках его двое детей.
Потрясенный Управдом смотрит на нас: «Я буду рассказывать, как запомнил…Боюсь только, мне не удастся передать вам главное…Они любили друг друга уже три года, встречались редко, потому что он учился в мореходке, начал плавать. Приехал делать предложение, а отец выдал ее за другого».
Вечер; на мысу, где дети пускали кораблики, стоят мужчина и женщина. Лицо женщины: она глотает слезы, глаза широко раскрыты. Лицо мужчины: рот полуоткрыт, взгляд потерянный, полный безнадежной тоски. Она поворачивается и почти бежит прочь, он делает несколько шагов за ней, потом останавливается и, повернувшись в другую сторону, медленно уходит. Пустой мыс.
Лицо Управдома: «Шло время. Он так и сказал – «шло время»».
Гудок парохода, лицо девушки. Пока еще далеко, огибая берег, выплывает пароход. Лицо юноши. Очень далеко девушка стоит на мысу, за нею высокие сосны, она стоит без движения, простоволосая. Лицо девушки. Пароход прямо против мыса. Лицо юноши. Девушка стоит без движения на мысу, ее уже плохо видно. Лицо девушки. Гудок, пароход скрывается за деревьями.
Голос Управдома: «Подплывая к месту их свиданий, он всегда давал один гудок. И еще один на прощание».
ЗТМ. Музыка.
Гудок парохода. Лицо девушки. Снег падает на воду, огибая остров, выплывает пароход. Лицо юноши. Девушка стоит среди сосен, далеко на мысу, потом бежит вниз, к воде. Лицо девушки, она улыбается, потом смеется. Он выходит из рубки, машет рукой и резко натягивает на себя маску деда-мороза. Лицо юноши (он сдвигает маску). Она подпрыгивает, стоя у самой воды, машет в воздухе картонной морковкой, на лбу у нее детская маска зайца, которую она сдвигает на лицо, а потом продолжает подпрыгивать, все удаляясь и удаляясь. Девушка перестает прыгать и срывает маску. Ее лицо – в глазах тоска. Пароход все дальше и вот-вот скроется за следующим мысом. Юноша стоит, держа в вытянутой правой руке маску. В глазах его тоска. Мыс и стоящая у воды девушка скрываются из виду. Гудок парохода.
ЗТМ
Гудок парохода. Лицо девушки. Солнечный день. Пароход выплывает из-за острова, затянутого легкой зеленой дымкой. Лицо юноши. Она бежит вниз, за ее спиной сосны и легкие березки, затянутые едва заметной зеленью; девушка останавливается у самой воды и посылает воздушный поцелуй. Лицо девушки. Он прижимает руки к груди, шлет ответный поцелуй и вбегает в рубку; пароход резко идет к берегу. Девушка мгновенно пугается, потом смеется и аплодирует. Пароход плавно выруливает влево, юноша выскакивает из рубки и встает, скрестив руки на груди с комически-гордым видом. Лицо юноши – гордое выражение сменяется грустью. Мыс и девушка на нем уже далеко. Лицо девушки – она ловит глазами далекий предмет, подавшись вперед и покачиваясь (привстала на цыпочки). Пароход скрывается из виду. Гудок.
ЗТМ
Гудок парохода. Пароход выплывает, огибая зеленый остров. Лицо юноши (он уже сильно возмужал). Девушка бежит к берегу. Лицо девушки (она повзрослела). Он выходит торжественно из рубки с букетом цветов. Его лицо. Она подбегает к воде и машет рукой. Ее лицо. Он, сильно размахнувшись, кидает букет. Она делает движение, будто собирается букет ловить. Ее лицо. Букет плывет по воде; пароход уже далеко. Девушка смотрит, стараясь разглядеть что-то; букет совсем рядом. Она делает шаг, подскальзывается, садится на берег, съехав ногами в воду, и сидит с недоуменно-глупым выражением лица, к ее ногам подплывает букет. Его лицо – он хочет закричать. Едва видная вдалеке, сидит девушка, не понятно, в воде или у самой ее кромки. Звучит гудок.
ЗТМ
Гудок парохода. Лицо женщины. Резкий ветер крутит над водой листву; из разноцветных пятен (это листья раскрасили остров) выплывает пароход. Лицо мужчины. На мысу стоит женщина, волосы ее треплет ветер, подол юбки подоткнут, обеими руками она прижимает к груди сверток. Лицо мужчины: он всматривается. Совсем близко женские руки, держащие завернутого в одеяло младенца. Лицо мужчины: он едва справляется с собой от радостного волнения, весь подается вперед, будто хочет взять ребенка. Женщина смотрит вдаль радостно-успокоенно и кивает, будто видит лицо мужчины. Мыс и женщина на нем скрываются за деревьями. Парохода не видно. Гудок.
ЗТМ. Голос Управдома: «Они даже поговорили. Один единственный раз».
Он стоит на палубе и приветствует пассажиров. По сходням поднимаются люди, их много, они движутся друг за другом: за фигурой – фигура, за лицом – лицо. Появляются и проходят. Голос мужчины: «Здравствуйте. Раз приветствовать вас. Здравствуйте. Чувствуйте себя как дома, располагайтесь. Здравствуйте. Проходите, пожалуйста. Будьте осторожны». Он оборачивается на крик: «Сигнал подать?» - это кричит сверху, из рубки молодой моряк. Наш герой кивает, оборачивается к сходням и застывает. Она совсем рядом, поднимается по сходням, ведет за руку девочку лет пяти, другой рукой держит завернутого в одеяло младенца; она поднимает глаза и смущенно-радостно улыбается. Мужчина делает шаг, протягивает руки, едва слышно произносит «Здравствуйте. Я вам помогу», бережно берет ребенка.
- Простите за беспокойство, - женщина в смущении опускает глаза.
- Я провожу вас в каюту, - мужчина тоже смущен. Женщина с девочкой сходят на палубу и идут к надстройке, следом мужчина несет ребенка.
Лицо Управдома, он улыбается, всматриваясь в видимое только ему, и шепчет: «Простите за беспокойство…Я провожу вас в каюту…».
ЗТМ
Он, всматриваясь вдаль, тянет кольцо, раздается гудок. Из-за ближних деревьев выплывает еще далекий мыс, но он пуст. Он опускает голову, потом еще раз смотрит вперед и вправо. Проплывающий мимо мыс пуст.
Трясутся сходни. Он, одетый в парадную форму, бежит по сходням на причал. Справа и слева мелькают сосны, среди сосен открывается мыс, за ним водная гладь. Он, тяжело дыша, словно только что бежал, медленно выходит на открытое место; слышны детские голоса. Берег приближается, под берегом девочка лет десяти и мальчик помладше, стоя по щиколотку в воде, пускают кораблики: они, нагнувшись, гонят от берега волну и кричат. Он подходит, дети оборачиваются. Он высоко над водой. Девочка смотрит снизу вверх.
 - Хотите в море пустить? Волна не даст. Прибьет.
 - Я вас видела, только не помню где. – Он кивает. – А вы здесь что делаете? – младший мальчик стоит молча и исподлобья наблюдает за незнакомым мужчиной.
 - Гуляю. А вы почему без мамы? - Девочка вдруг перестает смотреть на собеседника, и лицо ее лишается определенного выражения. Он испуганно смотрит на мальчика. Лицо мальчика кривится.
 - Мама умерла, - раздается голос девочки. Его остановившийся взгляд. Он шагает вниз, его ботинки в воде. Он подхватывает обоих детей на руки и делает еще шаг от берега, голову он опускает, прижавшись щекой к груди девочки; мальчик сразу обнимает мужчину, девочка сидит неподвижно, а потом кладет руку на голову мужчины, фуражка при этом падает. Об его ноги бьются кораблики, брюки намокают, и в том месте, где еле плещется о намокшие брюки вода, лежат солнечные пятна.
Лицо Управдома: «И тут он почувствовал, что она уходила на время, а теперь вернулась к нему навсегда. И никто уже их не разлучит».
Далеко, на мысу, стоят мужчина в морской форме и женщина в кофте и юбке; на руках они держат детей – он девочку, она мальчика; но стоят ли они у самой воды или в воде, разобрать невозможно. Стоящие на мысу все дальше; звучит гудок парохода.

Писатель сидит на скамейке, за окном трамвая смутно видимый городской пейзаж.
 - Прошу прощения, - Управдом наклоняется к Писателю, - зачем я должен был все это рассказывать?
Писатель внимательно смотрит на собеседника.
 - Вы изменились.
 - В каком смысле? – Управдом оглядывает свой костюм.
 - К лучшему.
 - К лучшему?
 - Вы сами скоро увидите. Садитесь, пожалуйста, - обращается Писатель к маленькой пухлой старушке, ковыляющей по проходу; на женщине соломенная шляпка с деревянными вишнями и виноградинами, отекшие ноги обуты в туфли на слишком высоком каблуке. Женщина оглядывает Писателя подозрительно и плюхается без лишних слов на освобожденное ей место. Писатель с Управдомом удивленно переглядываются. Женщина еще раз окидывает Писателя подозрительным взглядом, вдруг хватается за сумочку и судорожно в ней роется. Из сумочки падает кошелек. Управдом нагибается, чтоб его поднять. Руки женщины вцепляются в руку Управдома, раздается душераздирающий женский визг: «Воры!»

История пятая

Из крана течет тонкая струйка воды, под зеркалом полочка с флакончиками, тюбиками, стаканчиками и аптечкой. Женщина лет шестидесяти с лишним, одетая в слишком узкую и коротковатую ночную рубашку, копается в аптечке. Зеркало отражает отекшее лицо с узкими глазками и приплюснутым носом. Женщина низенькая и с трудом достает до полочки, роняет на пол стаканчик со щетками, стаканчик трескается, две щетки и зубная паста разлетаются, нагибаясь, женщина наступает на тюбик. «Господи, за что мне это!» - вскрикивает она, всплеснув коротенькими пухлыми ручками. – «Где он? Господи!». Чуть не упав, женщина присаживается на край ванной, стоптанный тапок оставляет жирный белый след на кафеле. «Издевательство какое!» - женщина бьет по коленям руками и охает. Поднявшись, она снова приближается к полке. В ванной лежит одинокая щетка. Женщина снизу вверх глядится в зеркало, вздыхает, касаясь рукой пряди волос: седые, местами ярко-рыжие, местами поблекшие, серые жидкие прядки с просвечивающей лысиной; пальцами женщина касается дряблой кожи отекшего лица: «Господи, господи, как я устала от всего этого!» Еще раз пошарив в аптечке, женщина безнадежно машет рукой и с тяжелым вздохом выходит из ванной, шаркая, оставляя за собой белый след и бормоча под нос что-то неразборчивое.

За окном грохот большой улицы, окна зашторены. В спальне незастланная двуспальная кровать, на стульях и в кресле одежда, на трельяже бесконечные пузырьки. Женщина щурится, потом хватает себя за лицо: «Господи, очки! Как же…» - бормочет она, быстро шаркая к трельяжу, наступая по дороге на лежащую возле стула пачку писем и на край красивого платья, лежащего, словно в обмороке: рукав запрокинут за спинку, второй рукав и подол на полу, ворот свешивается с седалища. Добравшись до трельяжа, женщина принимается шарить на нем, попутно берет какую-то бумажку, вскрикивает, бросается с ней в другую комнату, подскакивает к книжной полке, и при этом не перестает бормотать: «Как же это, я же клала в седьмой номер! Господи, шарился кто-то… Соседи, боже мой!» - бессильно уронив руки, женщина стоит перед полкой с журналами, потом судорожно хватает седьмой номер, попутно сунув бумажку с гербовой печатью между номерами журналов. Из журнала вылетают и веером рассыпаются облигации. Женщина с трудом садится на пол и начинает их собирать, собрав все, кряхтя встает, держась за стеллаж, стеллаж шатается, на женщину падают два тома энциклопедии, из них вылезают углами ценные бумаги, несколько выпадает. «Господи!» - восклицает женщина, закрыв руками голову и глядя на разгром, потом, пихнув журнал в полку, нагибается за ближайшим томом энциклопедии, но раздается телефонный звонок. «Кого еще? Вот нелегкая!» - причитает женщина, направляясь в спальню. Рядом с кроватью стоит пара туфель на высоком каблуке. Женщина спотыкается о них, туфли летят под кровать. Не садясь, женщина срывает трубку, очки, подлетев, ударяют ее в грудь и падают на пол; держа трубку одной рукой, женщина, опустившись на колени, пытается другой нашарить очки.
 - Да! – кричит она в трубку. – Господи!
 - Добрый день, мадам. Вас беспокоит управляющий. Что-нибудь случилось?
 - Какое вам дело?
 - Ровно никакого, мадам, простите, но вы два дня не выходите из дому, и я решил…
 - Больше дела нет, как за мной шпионить?
 - Что вы, мадам. Я вовсе…Вижу, у вас все в порядке.
 - Всего хорошего, - женщина вешает трубку, из которой доносится далекое: «Спасибо. Всего вам…», потом тяжело опирается о край кровати и садится: «Чтоб его черти съели», - шепчет она и тут же вскакивает, близоруко щурясь, всматривается в то, что лежит на одеяле, потом берет в руки очки с отломанной душкой. «Господи милосердный! За что мне это?! Житья мне нет!» - женщина отшвыривает подушку, под ней флакончик. Пристроив кое-как оправу на нос, женщина берет в руки флакон с краской для волос. «О боже мой! Как он здесь очутился? Скажите мне кто-нибудь! Я его все утро ищу, а он…!» - не договорив, женщина встает и идет в ванную, прижимая к груди флакон.

Женщина перед зеркальной дверцей шкафа пытается застегнуть на груди корсет, она вся потная и красная, волосы свежевыкрашенны, цвет их больше всего напоминает охру. Приладив крючки, женщина открывает шкаф, зажимает нос и охает. В шкафу стоит открытая кастрюля с супом, напоминающим цветом борщ. «Господи! Как его сюда занесло! Я здесь с ума сойду!» - женщина хватает кастрюлю и бежит в туалет, с трудом открывает локтем дверь, выплескивает содержимое кастрюли в унитаз, куда устремляется и поварешка. Женщина склоняется над унитазом. Поварешка, упершись ручкой в дно, отблескивает стальным черпаком, он весь в радужных разводах жира. «Боже мой! Боже!» - женщина ставит кастрюлю на пол, двумя пальцами вылавливает черпак, пытается выйти из туалета и чуть не падает, споткнувшись о кастрюлю, хватает ее, кидает на дно половник и чуть не бегом устремляется на кухню. Шторы на кухне тоже закрыты, обеденный стол в крошках, на разделочном столе кавардак – миски, пакеты, банки и баночки. Шваркнув кастрюлю в мойку и включив воду, женщина споласкивает руки, выключает воду, потом вновь идет к шкафу, достает оттуда платье в мелкий цветочек и пытается натянуть на себя. Платье сидит косо, очки (вместо душки прилажена резинка) тоже. Женщина подходит к кровати, сбрасывает шлепанцы и ищет туфли: «Они же с утра здесь стоят! Господи милосердный, сколько можно?!» С трудом опустившись на четвереньки, женщина заглядывает под кровать и достает один туфель, потом шарит рукой, вылезает из-под кровати, садится, тяжело дыша, на пол и отпихивает рукой осиротевший туфель.

Женщина уже в платье и даже в туфлях ковыляет на кухню и проверяет закручивает газовый кран, потом оглядывает кухню. Рука запирает буфет, рука запирает шкаф, рука запирает комод, рука снимает ручку с форточной дверцы и кладет за цветочный горшок, руки щупают матрац, руки прячут ридикюль в корзину с грязным бельем, руки засовывают пачку денег под обшивку кресла и застегивают молнию, руки лепят полоску самоклейки на дверцу шкафа.
Тяжело дыша, женщина стоит в прихожей; в руках у нее две сумки, она ставит их на приступку вешалки, еще раз смотрится в зеркало, достает с полки соломенную шляпку с деревянными ярко-красными вишнями и лиловыми виноградными гроздьями; потом подходит к двери, прислушивается, смотрит в глазок и  пытается осторожно открыть громоздкий замок, тот лязгает оглушительно, дверь приоткрывается и в прихожую врывается ослепительный свет. Щурясь, женщина выходит на лестничную площадку, закрывает дверь, засунув между косяком и дверью несколько извлеченных из сумки бумажек, потом оттуда же достает коробочку из-под таблеток, вынимает оттуда пластилин, отщипывает и разминает в пальцах до лепешечки маленький кусочек и замазывает замочную скважину. Рядом стук открываемой двери. Женщина резко оборачивается. На площадке мужчина лет сорока, он степенно и радушно здоровается, закрывает дверь одним поворотом ключа и жмет на кнопку лифта. Женщина в ответ кивает еле заметно. Лифт почти сразу открывается, мужчина приглашает женщину войти, но та подозрительно оглядев мужчину и заглянув в лифт, бурчит: «Поезжайте». Мужчина, усмехнувшись еле заметно, проходит в лифт, двери закрываются, женщина остается одна перед закрытыми дверями.

Женщина выходит из парадной, щурится, поля шляпы трясутся – на них что-то падает. Женщина замирает в недоумении, потом ставит сумки на крыльцо, снимает шляпу; на шляпе какашка. «Господи, ну за что мне все это?!» - женщина смотрит вверх. Голубое небо, стена дома, на карнизе сидят голуби. Злое лицо женщины; она грозит небу кулаком, потом расстегивает висящую на шее дамскую сумочку, вынимает пачку салфеток, достает салфетку и роняет при этом шляпу. Подняв шляпу, женщина обнаруживает, что какашка смазана, осматривает себя – на подоле след: «Что же это? Платье почти новое! Засранцы!» - женщина всплескивает руками, еще раз грозит голубям. Рядом останавливаются двое детей, мальчик показывает девочке на женщину и смеется. «Я вам сейчас! Вон отсюда!» - женщина бьет шляпой по колену, шляпа сминается, от нее отскакивают украшения: «Боже милосердный!» - дети, смеясь, убегают. Женщина, положив шляпу на сумку, чистит салфеткой подол.

Женщина с двумя сумками в тележке и с кошельком в кулаке останавливается перед полкой с субпродуктами, берет упаковку с чем-то вроде куриных желудков и, поднеся к глазам, рассматривает. Женщина пытается дотянуться до высокой полки с крупами, остановившаяся рядом девушка снимает крупу и протягивает женщине, та отстраняется, потом нерешительно берет упаковку. Женщина катит тележку к кассе, тележка вихляет. На кассе женщина судорожно роется в кошельке, потом хватает сумку и, поминутно охая, пытается что-то найти, взгляд помертвевший, лицо бледное. Наконец из бокового кармашка сумки женщина извлекает пластиковую карту и испускает вздох облегчения и протягивает карту кассиру. Женщина с трудом поднимается на ступеньки парадного крыльца, минуту передыхает; пот течет по лбу вместе с остатками макияжа, волосы торчат перьями из-под шляпки, пара прядей прилипла ко лбу, сама шляпка сдвинута на затылок; женщина с трудом и не до конца открывает дверь парадной, протискивается в образовавшийся проем, ковыляет к лифту, чуть не выворачивая ноги, втискивается в узкую кабинку, ставит на пол сумку, нажимает на пятый этаж, двери за ней закрываются. В неестественно ярком свете лампы лицо женщины кажется неживым, она стоит, закрыв глаза, и дышит тяжело со свистом. Дверь открывается. Женщина выходит на площадку, ставит обе сумки у двери, расстегивает маленькую сумочку, висящую на шее, достает знакомый нам по первой истории ключ и пилочку для ногтей, потом, нагнувшись к замочной скважине, выковыривает пластилин, вставляет в замок ключ, при этом пилочка падает на пол, женщина поднимает пилочку, пошатывается, приваливается к двери, раздается щелчок лопнувшего металла. Половинка ключа лежит на полу. «Господи», - шепчут губы. Женщина приваливается к стене и тупо смотрит перед собой, потом машинально делает два шага к лифту, нажимает кнопку, двери открываются и захлопываются за вошедшей в кабину. Перед дверью остаются сумки с продуктами.
Женщина с трудом приоткрывает дверь парадной, выходит на крыльцо, спускается со ступенек, беспомощно озирается по сторонам. Вечерняя улица полна народу, солнце садится за ближайший дом. Женщина протягивает руку, делает два шага и оседает на тротуар, из расстегнутой сумочки вываливается кошелек. В широко раскрытых глазах женщины испуг сменяется удивлением. Высоко вверху солнечные лучи слепят стекла, а выше – синее мягкого цвета небо; и какофония улицы исчезает, звуки возникают по одному: шелестит бумажка. Женщина поворачивает голову. Ветер неторопливо тащит бумажку, шум крыльев. Женщина поворачивает голову, пальцы стягивают с переносицы очки и трут глаза, в глазах только удивленное любопытство. Голубь садится на асфальт и принимается клевать что-то. «Господи, - женщина улыбается удивленно-растерянно, - наваждение какое-то. Я все вижу». Пение, детское пение, женщина поднимает глаза. Белая бабочка летит и, кроме нее, только синева; вдруг темный силуэт наклоняется над ней, бабочка исчезает. Женщина мгновенно пугается. Мужчина нагибается, женщина лежит на боку, чуть поодаль – кошелек. Мужчина поднимает одной рукой кошелек, другой приподнимает женщину под лопатки и помогает сесть, потом кладет кошелек в сумочку и застегивает молнию; женщина не сопротивляется; напротив останавливается трамвай, из него выскакивают Управдом, Клиссон, моряк, его любимая, Бетси – все бегут к женщине; возвращается уличный шум. Лицо мужчины.
 - Вам плохо? Идти сможете? Где вы живете? – женщина растерянно смотрит на него, потом озирается и показывает рукой на парадную. Мужчина пытается помочь ей встать, первым на помощь успевает Управдом, потом моряк, втроем они почти несут женщину к подъезду, а Управдом укоризненно выговаривает, едва справляясь с одышкой: «Мадам, мадам, как же вы не сказали? Я ведь звонил. Как чувствовал». Женщину вносят в парадное, несут к лифту; «Пятый!, - шепчет Управдом. – Ключ сломался! Там сейчас слесарь! Соседи мне звонили на мобильный, а я в банке, полетел сломя голову!» Управдом и моряк заносят женщину в лифт. Лицо женщины: рот широко открыт, по щеке катится слеза «Господи», - шепчет она.
 - Ничего, сейчас поднимемся, - ободряет Управдом. Лифт открывается, у дверей квартиры возится слесарь. Женщина смотрит на пол. Сумок у двери нет. Женщина озирается и пытается что-то сказать. Распахивается соседняя дверь, на площадку выскакивает женщина лет двадцати с ребенком на руках.
 - Где вы были? Я ваши продукты в холодильник поставила. Выхожу мусор выбросить…Сейчас принесу! – девушка исчезает, с лязгом открывается дверь, разлетаются бумажки.
 - Ну и махина, прямо сейф, - смеется слесарь, - а это что тут? Ваше? Сейчас подниму, - указывает он на бумажки. Прихожая, комната с книжным шкафом, спальня – кругом беспорядок; женщину вносят в спальню и кладут на кровать. Управдом пытается снять с нее туфли.
- Милые мои, если б я знала, - шепчет женщина.
- Скорую вызвали? – кричит кто-то сзади.
 - Уже вызвал, - звучит голос Писателя; женщина смотрит вверх, взгляд ее уже ничего не выражает, а губы беспрерывно шепчут, но слов не разобрать. Силуэт нависает сверху и заслоняет собой все.
 - Мадам, как же так, почему же вы не сказали? Ну, для чего я здесь нужен тогда? – говорит Управдом.
- Вот, сейчас все на кухню отнесу, - слышен в полной темноте голос молоденькой женщины.
 - Приехали! – кричит кто-то, а потом настает полная тишина, темнота оказывается дверью или чем-то вроде, дверь эта распахивается, за дверью стоит Писатель, освещенный сзади и чуть – с левого бока.
 - Тут всегда открыто, входите, - говорит он и отступает, открывая синее-синее небо.


- Да-а, - тянет Клиссон. Все участники действия сидят на соседних скамейках или стоят, все внимание обращено на Писателя.
- Вот я и рассказал вам все, - разводит руками Писатель.
- А чем закончилась история с Управдомом? – спрашивает Анни. Писатель поворачивается к ней.
- В сущности, ничего особенного. Управдом превратился… - Писатель вдруг оглядывается на Управдома, сидящего рядом, и зажимает себе рот ладонью.

История последняя

Побеленная комната, Писатель сидит за столом, Управдом  - напротив, в кресле, в руках у него бумага.
 - Поймите меня правильно: я обязан отреагировать, – Управдом разводит руками. – Вы нарушаете покой граждан, поднимаете шум, стучите молоточками в двери. Так нельзя. Нам нужен покой. Вечерами люди отдыхают, телевизор смотрят, радуются успехам страны. А вы дебоши устраиваете. И знаете, даже говорят (Управдом переходит на шепот), что вы кого-то куда-то зовете…или призываете…Это правда?
 - Правда.
 - Пра-вда?!
 - Правда.
 - И вы…это вот так?!
 - А что ж поделать? Правда, ведь.
 - А а-а-а! – Управдом отталкивается от кресла, взмахивает руками, брюки и пиджак с него падают, за спиной всплескивают два белых крыла. Управдом в ботинках, носках, трусах и рубашке подлетает к окну, окно распахивается, в сияющую белизну, и сразу как только Управдом исчезает, за окном оказывается двор провинциального городишки, над которым только что прошел ливень. Посреди двора, боком к окну, стоит коза и усиленно жует, а вплотную к ней, но мордой к окну какает собака; закончив свои дела, собака принимается рыть, забрасывая козу комьями земли.

Все смеются. Писатель тоже хохочет.
 - Так прямо и улетел? – выглядывает из кабины юный Вагоновожатый, хохочущий во все горло. Хохочет и Управдом. Писатель приобнимает его и говорит тихо: «Я же говорил, что вы изменились». Оба прекращают смеяться, смотрят друг на друга и одновременно принимаются хохотать с новой силой.

Управдом и Писатель сидят все в той же комнате и хохочут.
 - Так вы уверены, что все эти люди существуют? И в самом деле приходят? Устраивают концерты по ночам? Топочут? – Писатель разводит руками и поднимает плечи, мол, что я могу поделать.
 - Существуют так же, как вы, - Управдом удивленно и растерянно смотрит на Писателя.
 - Как я? – беспомощно спрашивает он и вдруг заходится в новом приступе смеха; Управдом пытается нащупать в кармане платок и вытащить его, даже вытаскивает.
 – Как вы, как я, - улыбается Писатель. Управдом сморкается, пытается отдышаться.
 - Получается, что жалобы жильцов полностью обоснованны. Что же тогда нам делать? – Писатель разводит руками и улыбается. Управдом вытирает лицо, задумывается. Писатель внимательно и даже хитро смотрит на него. – А может, пригласить их всех к вам?
 - Конечно, - радушно улыбается Писатель.
 - И вам не помешает…? А, ну да…Вы же тут не один, - Управдом хохочет и вдруг поет по-птичьи, но это уже вовсе и не Управдом: на спинке кресла сидит маленькая серая птица и поет. Птица перелетает к окну, садится на раму открытой форточки и выпархивает наружу. Писатель делает шаг к окну. За окном мокрые ветки, провинциальный дворик с жующей козой и курами, пробегают через двор дети: девочка постарше и мальчик помладше, но еще раньше раздается плеск, будто накатывает раз за разом волна, все ближе и ближе, все ближе и ближе окно, и с последним плеском оно распахивается. Писатель стоит у окна, на его ладонях два кораблика.