Реликвия

     Эти часы видели всё на свете. По крайней мере, так мне говорила моя бабушка. А появились они в нашем доме давным-давно. Мой прадед купил их по сходной цене на какой-то толкучке, а потом долго толкался с ними в переполненном трамвае. Дамы фыркали, широкоплечие рабочие ехидно ухмылялись: надо же такую махину купить, куда он её повесит, она же небось займёт полкомнаты! А там ведь ещё жена, маленькие дети, хозяйство, бельё, соседки-сплетницы, любопытный дворник и наблюдательный участковый. А ведь ещё воры… . Вон на «колбасе»  столько мальчишек-беспризорников примостилось! А это ведь первые помощники, первые наводчики домушников всевозможных мастей. В первую же ночь залезут…
     В передней части трамвая раздался женский визг. «Украли!» - истошно закричала девушка. Совсем молодая. Наверное, ей ещё нет и двадцати лет. Незадачливого вора тут же поймали. Парень лет шестнадцати. Начинает хлюпать носом, слёзы наворачиваются на его глазах. Вид у него настолько жалкий, что девушка-потерпевшая готова простить ему всё на свете, отпустить, да, и чего греха таить, даже борщом накормить. Они ведь почти ровесники…. Но изловивших малолетнего преступника мужиков не разжалобишь, один берёт под белы рученьки мальчишку, а второй сгребает в охапку девушку. «В милицию!» - буднично заявил самый старший и опытный. Создавалось ощущение, будто он только этим всю жизнь и занимался - карманников в трамваях ловил. Они сошли на следующей остановке, милиционер отыскался сразу, дежурил возле пешеходного перехода. Рёв мальчишки, гневные речи мужиков и милиционера, сбивчивые показания девушки… всё потонуло в многоголосии автомобильных клаксонов, трамвайных звоночков и ещё многих сотен каблуков, вышагивавших по мостовой.
     Появившись на пороге своей комнаты, прадедушка начал своё повествование не с купленных «из дворца» часов, а со случая в трамвае. И в конце подытожил:
  - Да, ещё много этим часам придётся увидеть…
  - Много хорошего? – мечтательно спросила моя бабушка, вившаяся под ногами у родителей.
  - Да… - протянул прадед, уставившись в окно. Во дворе на небольшой зелёной лужайке мальчишки и девчонки, ровесники нашего незадачливого ворёнка, играли в волейбол.
     Через месяц в комнате, где проживал художник, опустившийся алкоголик, и его семья, произошёл пожар.  Пожар локального значения. Именно так назвал его дворник. Потушили довольно-таки быстро, без вмешательства пожарной бригады. На следующее утро пришёл участковый и художник пропал. Бабушка отлично помнит, как в их дворе, неподалёку от той самой волейбольной площадки, целое лето провалялись картины.  Более-менее сносные полотна:  натюрморты, портреты приятных молодых девушек (пользовались большой популярностью у студентов и холостых мужчин), растащили довольно-таки быстро. А «мазня» попала в детские руки. Мальчишки, где это только было возможно, подрисовывали усы, а девочки, вооружившись материнскими ножницами, вырезали, сами толком не понимая для чего, цветочки. Наверное, эти картины могли бы запросто простоять и до зимы, но тот самый участковый, который увёл художника и его семью в неизвестном направлении, сделал взыскание дворнику. Мол, незачем захламлять двор легко воспламеняющимися предметами. Было какое-то указание сверху. С самого верха…
     Кстати, в ту комнату въехала семья моего дедушки. Тогда он был не таким старым и не таким сварливым. Это был непоседливый мальчик, который в первый же день после переезда постучался в дверь каждой комнаты. Наверное, если бы на его месте оказался  другой мальчик или другая девочка, то непрошенного гостя схватили бы за ухо и отвели к родителям, а те бы хорошенько выпороли чересчур любопытного ребёнка. Но дедушка мой имел тогда вид настолько невинный, а взгляд его был настолько искренним и проникновенным, что перед ним открывались любые двери. Старый профессор Иван Терентьевич показывал дедушке коллекцию бабочек, которых он собирал всю свою жизнь, а потом взахлёб рассказывал про свои приключения, которые он пережил, путешествуя вглубь острова Борнео . А другая соседка раскладывала на полу многочисленные  театральные афиши.
  - Вы артистка?
  - Нет, что ты! Я полы в театре мою!
     А вот в комнате у моей бабушки дедушка задержался надолго…. Но дело было вовсе не в девочке, а в часах.
  - Какие у вас часы замечательные! Из дворца?
  - Из дворца! Откуда же им ещё взяться!
  - Неужели из Зимнего?
  - Нет, из распутинских хоромов!
     Это мерное тиканье, эта вылетающая кукушка, эти резные фигурки, уголки, выемки, впадинки, трещинки. Неужели сам Григорий Распутин когда-то держал эти часы у себя в кабинете? Неужели сверял по ним время? Неужели смотрел на них в редкие минуты сомнений и тяжёлых дум? А теперь они здесь, в самой обыкновенной комнате, рядом с окошком из которого видна теперь уже его улица и двор. Так это чудно! Наверняка в них есть какая-нибудь тайна. Он ведь читал в книжке! Так ведь не бывает! Если из дворца, то в них непременно что-то должно быть спрятано.
     Мой дедушка стал частенько навещать мою бабушку. К часам, правда, в те первые месяцы подобраться так и не удалось, всё-таки взрослые были всё время поблизости. Книжки точных ответов не давали, а открыться соседям дедушка боялся. Не дай Бог, они первыми доберутся до распутинского клада! И моему дедушке не оставалось ничего другого, кроме как:
  - Когда я вырасту, то я возьму тебя в жёны! – безапелляционно заявил он своей соседке-подружке.
  - Я согласна, - простодушно ответила бабушка.
     Не знаю, сильно было разочарование моего дедушки, когда он на законных основаниях, смог пробраться во внутренности настенных часов, но время от времени, даже я это ещё успел застать, он попрекал бабушку этими часами, которыми он якобы был одурманен и из-за которых на ней женился. «Я ведь дал тебе слово!» - вздыхал он. Но, если честно, бабушка и дедушка всю жизнь прожили душа в душу. Хотя дед всегда любил приговаривать: «В душу всегда человеку смотрите, а не в кошелёк!»
     Эти часы отлично помнят тот печальный вечер, когда к моей прабабушке пришла похоронка. Муж пропал под Ржевом. Мама и дочь рыдали навзрыд, а часы тикали, как ни в чём не бывало…. Дедушка колотил ногами в их дверь, но его, понятное дело, никто в гости в тот вечер не впустил…
     Часы совсем ненадолго останавливались лишь во время переезда в новую квартиру.  Как бы не была тесна комната, как бы сильно не текла крыша, но всё-таки с обжитым углом прощаться всегда тяжело. Бабушка и дедушка должны были вот-вот расписаться, а прабабушка…. Здесь прошла её молодость, здесь росли её дети, здесь они делили все вместе радости и невзгоды. А теперь их увозили. Куда-то далеко, куда-то на окраины. Туда ещё не пустили трамваи, не прорыли метро. А через дорогу от их нового дома на пастбище ещё паслась деревенская скотина. Лишь юридически это новое место, этот новый дом можно было назвать Москвой…
     Жизнь стремительно менялась. Старина исчезла, словно роса в жаркий летний день. И даже часы, к которым они привыкли за много-много лет, остановили свой ход.
     На новом месте с ними пришлось изрядно помучиться, стены были неровными. Не сразу часы захотели по-новому время отмерять. Кукушка с тех самых пор и не заработала. Скольких бы мастеров не приглашали, всё равно никто не мог понять, в чём дело. «Вроде бы всё работает», но что-то всё равно не срастается. Часы разучились кричать. Постарели, поумнели, познали жизнь…
     Эти часы отлично помнят день, когда мой папа уходил в армию. Туда, на юг, в Афганистан. Помнят, как мама, висела у него на шее и плакала. А бабушка, тогда, конечно, было не принято, но всё-таки осенила отца моего крестным знамением. Казалось бы, исходя из театральных законов, из законов кинематографа, им бы в тот напряжённый момент закричать, заголосить, что есть силы, но нет…. Они продолжили, не спеша тикать, продолжали отмерять время отцовской службы…
     И когда он всё-таки вернулся невредимым домой, когда он начал пусть и нехотя, но всё-таки делиться ужасами прошедшей войны, нет-нет, да, и поглядывал на часы. «Мне ведь они снились. Ты, дом, весенняя прохлада и часы. Часто их даже и не видел, но тиканье это слышал всегда и везде. Кому не рассказывал, все пальцем у виска крутили. Вспоминал ни сгущёнку, ни чистую воду, а эти проклятые старые и рассохшиеся часы!».
     Я помню, что когда был совсем маленьким, мама прятала в них деньги, ваучеры и акции каких-то непонятных обществ и компаний. Помню, отец, подмигивая мне, говорил: «Все нормальные люди хранят деньги в сберегательной кассе, а наша мама в часах!». Мы оба смеялись, а мама угрожала нам голодной смертью: «Если не перестанете смеяться, то я вас кормить перестану!». Папа возвращался к своей газете, а я к своим игрушкам.
     И я тоже много-много лет думал о том, что часы помимо денег и акций скрывают в себе какие-то старинные богатства. Просто дедушка их тогда не нашёл. Всё-таки он был так сильно влюблён! А когда человек любит без памяти, то он такой невнимательный и рассеянный…
     В общем, папа и мама поймали меня, когда я взгромоздился на табуретку и уже открыл дверцу, за которой скрывался старинный часовой механизм. В моей руке были молоток, отвёртка и пассатижи. Для работы…
     После этого присесть я не мог, наверное, дня три, зато после той трёпки хорошенько запомнил одну простую истину: все клады давным-давно найдены и запротоколированы. И для своего блага лучше мне держаться подальше от всего старинного и ценного.
     Часы идут уже лет сто. Может, сто пятьдесят. Они помнят всё: и хорошее, и плохое. Помнят всех наших гостей, помнят людей честных и людей нехороших. Они тикают так же мерно и спокойно, как и в тот день, когда прадедушка купил их у какого-то старьёвщика. Что будет дальше? Кому ещё суждено сверять по ним время, видеть их во сне? Не знаю…
     Одно могу сказать совершенно точно, как только мой ребёнок задаст про них  свой самый первый вопрос, то я обязательно скажу ему о том, что сокровищ в них уже давным-давно нет!