Толян

"Кочегарка."

Сегодня мне на работу в ночь, поэтому я отдыхаю днём. Мои домашние стараются не шуметь. Ходят потихоньку и переговариваются в полголоса. На смену мне к восьми часам вечера. Топлю я двенадцать часов, стало быть, в восемь утра сменят меня. Я просыпаюсь к четырём, и весь дом оживает. Включается телевизор на полную мощь, слышится громыхание вёдер, чашек, каких-то кастрюль. Сынишка начинает носиться по дому в полный рост, «сотрясая» стены, раскачивая шкафы и распугивая кошек, которые при его приближении с громким фырканьем разбегаются по всем углам. Я не спеша одеваюсь и выхожу управляться по хозяйству. Хозяйство незатейливое – две коровы, два телка, поросёнок, да куры. Не спеша, с перекурами, на всё - про всё  уходит полчаса. Захожу в дом в тот момент, когда старенькие ходики на стене отмечают половину пятого. Никуда не торопясь, умываюсь и сажусь с сынишкой смотреть какую-нибудь незатейливую комедию по телевизору. Супруга в это время лепит пельмешки на ужин, и мне с собой на смену. Пельмени я беру с собой сырыми и варю их на работе. У нас там всё для этого есть – и плитка и кастрюлька и чайник, чтобы заваривать чай, прямо в котельной. Ни таскать же с собой термос. Правда в одну из последних пьянок, один баклан расколошматил плитку о стену, но после того как его легонько «пожурили» приволок новую, ещё лучше прежней. Ужинаем все вместе. Жена рассказывает последние новости, и собирает мне сумку с собой на работу. Замороженные пельмени, заварка, немного карамели, к чаю и общую тетрадь с ручкой. В свободное время, на перекурах, пытаюсь сочинять стихи. Все посмеиваются над моим хобби, но меня это не трогает. Раздражает только одно – когда дома, наступают яростные приступы вдохновения, жену расхватывает именно в этот момент посылать меня - чистить навоз в сарае. Ни раньше, ни позже. И орёт – кому, мол, нужна твоя поэзия? И всё. Вдохновение - как в песок вода. Муза Евтерпа разбивает себе голову о корыто с навозом, обижается и надолго покидает меня. Я психую, и решаю, больше никогда не марать бумагу. Но вот на смене, когда нет, ни одного мотылька, и пьянствовать не хочется, в голову начинают лезть первые рифмы, и я вынужден писать на обратной стороне журнала сдачи смены. Потом, когда эти стихи подвергаются самой жесточайшей критике, моих коллег, я скрупулёзно переписываю их в свою общую тетрадь. И ещё я заметил одну странность – стоило мне набрать водки для кутежа, как все мои стихи получали самые лестные отзывы от алкашной братии. Я понимал, что это подхалимство чистейшей воды, но было приятно. И я продолжал «творить», уразумев главное, что стихи мои вреда никому не приносят, равно как и пользы. Поэтому -  нулевой результат, тоже результат. Тем более что писал я для себя, в основном – чтобы убить время…
Но вот – мне пора. Я целую сынишку, целую красавицу жену, беру сумку с едой и выхожу на, скованную январской стужей, улицу. Тридцатиградусный мороз сибирской ночи обжигает прокуренные и прокопченные угольной копотью лёгкие, выжимая из меня надсадный, какой-то старческий кашель. Откашливаясь, я продолжаю свой путь по, набившему оскомину, маршруту. Не одну сотню километров прошагал я по нему туда обратно. В кромешной темноте, с закрытыми глазами, пройду я по этому маршруту и ни разу не споткнусь. Но сегодня глаза не придётся закрывать. Светит луна, да такая, что стихи сами рвутся из сердца. Кстати, всегда знал, что стихи рождаются не в голове, а в сердце. Так, мурлыкая про себя рифмы, добираюсь до родной кочегарки. Сегодня на смене -  дядя Витя. Хороший мужик, но только постоянно чем-то недовольный. То правительство не оправдало его надежд, то начальство придирается к нему как-то персонально, больше чем к другим…, то ещё чего-нибудь. И так постоянно.
 Лампочка, над входом в котельную, была выключена. Это означало одно из двух: либо она перегорела, либо дядя Витя набирал уголь в мешок, и чтобы вынести его незаметно - выключил свет на улице. Мы всегда так делали, когда пропивали уголь. Как говорится – без палева.
Дверь изнутри была закрыта на крючок. Я постучал нашим условным сигналом, который знали только кочегары. Дядя Витя открыл немедленно, и тут же закрылся, как только я вошёл. Как я и предполагал, около «шахты» с углём лежал наполовину наполненный мешок. Дядя Витя протянул руку:
- Здорово, Горка.
- Здорово. Ты его домой, или сюда? – я щёлкнул по кадыку, намекая, что мешок угля, верный литряк водки.
Дядя Витя как-то беспомощно развёл руками:
- Какой там бухать, дома разом топить нечем.
Я положил сумку на лавку, стоящую тут же в проходе и взялся за лопату:
- Давай держи, мешок-то.
Дядя Витя ухватился за его края, и я в момент насыпал его доверху, отборными комочками. Завязав мешок, мы вдвоём выволокли его наружу и погрузили на санки, заботливо приготовленные дядей Витей. Проводив его, я вернулся в котельную и принялся разжигать котёл.
Забегая вперёд, хочу сказать, что дядя Витя погибнет ровно через год – замёрзнет у себя в доме. Из перемерзшей лопнувшей трубы всю квартиру зальёт водой и его труп намертво примёрзнет к полу. И его буквально ломами будут отдирать вместе с половицами от пола, прежде чем увезти в морг.
Уголь в топке разгорался весело, поддув работал ровно, насос лопотал без перебоев. Всё было в норме, можно и перекурить.  Но не успел я достать беломорину, как вдруг – бум, бум, бум, в дверь. Стук был не наш, стучал явно не кочегар. Значит кто-то из мотыльков. Я уже заметил – как только беру с собой тетрадь, чтобы предаться творчеству, так тут же мотыльки слетаются, как будто чувствуют, что мне надо помешать. Ну что ж, делать нечего - иду открывать. На банальный вопрос – «кто?», я получил стандартный ответ – «свои». А открыв дверь, обнаружил за ней человека, которого раньше в глаза–то никогда не видывал. На мой вопросительный взгляд, незнакомец протянул руку, и, сипло представился:
- Толян.
Я пожал трясущуюся клешню, и, пропуская его внутрь, ответил:
- Глеб. Можно просто – Горка.
На его лице не дрогнул ни один мускул:
- Пустишь? Глеб Горка.
- Да, о чём речь – заходи.
Я посторонился, и, показывая  путь, повёл его за собой. В кондейке Толян освоился довольно быстро. Он скинул с себя старый растрёпанный полушубок, и протянул озябшие руки к раскалённому горячей водой регистру. Я поставил на плитку чайник:
- Чай будешь?
Толян поморщился, словно кот, который в чашке вместо молока обнаружил скипидар:
- А покрепче, ничего нету?
Пить мне не хотелось совершенно, но подумав, что ночь большая, и проще скоротать её за бутылочкой, сглотнул и ответил:
- Пока нет, но достать можно.
Толян сглотнул и каким-то севшим голосом выдавил:
- Глебка, кореш, а давай найдём. А?
Я чуть помедлил, потом, как бы нехотя, согласился:
Ну что ж – давай. Только, ты мне поможешь.
- Да не вопрос. А что делать?
Я ещё помедлил, соображая, как выгоднее провернуть дельце, потом решительно сказал:
 - Пойдём – мешки подержишь.
- Пойдём, - тут же откликнулся Толян, не спрашивая, что за мешки и зачем их держать. Я запрыгнул за старый котёл и извлёк на свет Божий свои старенькие санки и два мешка, которые держал там именно для такого случая. Толян без долгих расспросов, тут же развернул их и пошёл к «шахте» с углём…
К кому идти - решил сразу. К Дудонихе. Уголь она брала всегда и платила за него самогоном – литр за мешок. Самогон у неё, правда был поганенький, да и идти далековато, но выбирать не приходилось – у других спиртоделов четыре пузыря за два мешка не всегда возьмёшь. Зная человеческую слабость к выпивке, они в наглую сбивали цену, и самое большое, что я мог выкружить за уголь – это три, а то и две бутылки сивухи. Поэтому, плюнув на трудности, я двинул на другой край села, к маленькому, покрашенному синей краской, домику, в котором жила бабушка Дудониха. После долгих мытарств – цель была достигнута, но тут меня поджидал сюрприз. Дудониха объявила вдруг, что самогон подорожал, и она не может брать уголь по такой цене – литр за мешок. Я, в свою очередь, возразил, что уголь тоже подорожал, и литр поганого самогона за мешок, самая достойная цена. Она поворчала, что самогон у неё не поганый и, в доказательство тому вынесла стопку на пробу. Выпив, я отметил, что в этот раз могарыч ей на редкость удался, но цену на «свой» уголь сбивать не собирался. Мы торговались ещё долго. Наконец она сдалась и вынесла четыре бутылки. Я на радостях оставил ей уголь вместе с мешками и, окрылённый удачей, двинул обратно. Толян в моё отсутствие не филонил. Он добросовестно, как я ему объяснял, поддерживал температуру в котле, поэтому к моему приходу – батареи были горячими. Узнав, что я раздобыл пойло, он сдержанно похвалил меня, и предложил «раздавить» первый пузырь тут же, не дожидаясь – пока сварятся пельмени. Мне ничего не оставалось, как горячо поддержать это предложение. Толян быстро взял инициативу в свои руки, и, пока я ставил кастрюльку с водой на плитку, он быстренько открыл бутылку и набулькал два пластиковых стаканчика Дудонихиным самогоном…
В общем, пока варились пельмени, мы располовинили первый пузырь. Приятная алкогольная истома разлилась по всему телу, затуманила мозг и развязала язык. Теперь между мной и Толяном не было той лёгкой напряжённости, которая возникает у людей при первом знакомстве. Самогон незаметно убрал все преграды и создал впечатление, что я знаю Толяна, по крайней мере, тысячу лет. А может и больше.
Толян вообще вёл себя так, как будто он всю жизнь провёл в нашей котельной, а я его самый закадычный кореш на все времена. Пока я ходил топить, он самостоятельно доварил пельмени, наполнил стаканы и, ожидая меня, читал стихи, которые нашёл в моей тетради. Когда я вошёл в кандейку, то поначалу оторопел от неожиданности. Толян сидел с моей тетрадью в руках и вытирал слёзы, с опухших покрасневших век:
- Слушай, Глеб, кто эти стихи написал?
Я хмыкнул и неуверенно ответил:
- Вообще-то я написал. А что?
Он крепко пожал мне руку:
-  Вот молодчага! Нет в натуре. Ты хоть понимаешь, что ты величайший поэт? Всё в точку! А вот тут – как будто про меня написано:
…Мне в этом мире некуда идти
И даже средь толпы я одинок
Эх, знать бы точно – где конец пути
Я самому себе возложил бы венок…
Ты гений, Горка! Это же не каждый так сочинит.
Мне было очень приятно от слов Толяна, но я сдержано возразил:
- Спасибо конечно, но мои кореша так не считают. Говорят, что это не стихи, а мазня, и что я зря мараю бумагу.
Толян махнул рукой:
- Они просто у тебя тупорылые все. Не обижайся, конечно, но они не черта не понимают в поэзии. А, скорее всего, это они от зависти. Давай-ка – он протянул мне стакан – бузанём за сверхпоэта – Глеба Горку! Да пельмешков пожрём.
Мы выпили, закусили пельменями, потом Толян спросил:
- Слушай, а Горка – это фамилия твоя или творческий псевдоним?
- Нет, Горка - это кличка. Мужик один окрестил. Покойный уже. В той старой котельной топили, он и помер прямо на рабочем месте.
- Сгорел на работе?
- Да нет, с бодуна. Маленько не дождался. Не успели мы его похмелить.
- Я и говорю – «сгорел»
- А-а-а ты в этом смысле, ну да «сгорел», а фамилия моя – Холмов.
- А моя - Градов. Не слыхал?
- Нет.
- Странно. Ну да ладно. Ещё по одной?
Мы выпили. Я пошёл топить, а Толян остался дочитывать стихи. Так незаметно, мы с ним выпили три бутылки. Толян уже был здорово поддатым, да и меня немного нахлобучило. Мы доели все пельмени и теперь закусывали карамельками, которые я взял с собой к чаю. Дочитав все стихи, и похвалив меня ещё раз, Толян вдруг спросил:
- Слушай, Глеб, а ты в армии служил?
- А как же. В ракетных войсках, на Дальнем востоке. Я последний солдат Советской армии.
- В смысле?
- Ну, в прямом смысле. Моему призыву оставался месяц до приказа, когда Союз распался.
- А-а-а, ты в этом смысле. Ну, тогда понятно.
- А ты где служил?
- Я-то? В Черноморском флоте. На подводной лодке.
Мы выпили ещё по одной. Толян замолчал, видимо собираясь с мыслями, а я пошёл топить. Вернувшись, я застал Толяна в той же позе. Он о чём-то мучительно размышлял. Я не стал ему мешать и тихонечко набулькал в стаканчики самогон. Толян словно очнулся от грёз. Он, не дожидаясь меня, залпом выпил самогон и, без всякого вступления, начал говорить:
- В общем, собрались мы с братвой пива попить. По магазинам пробежались. Бах! Как на зло – ни в одном пива нету. Что делать? Кореша мне: «Толян, давай что-нибудь сообразим. Ты у нас самый продвинутый». Я пару сек подумал и кричу «короче, падай все на подлодку, в Прибалтику  нырнём». Там за постой пиво было. Сказано – сделано. Звоню адмиралу – так, мол и так, надо на подлодке поплавать, салабонов молодых поучить. Тот – добро, Толян, под твою ответственность. Я – не боись, не такие шали рвали. Падаем на подлодку и в Балтийское море…
- Погоди, погоди – перебил я его – как в Балтийское? С Чёрного моря в Балтийское? Это ж, какой круг надо навернуть?
Толян снисходительно усмехнулся:
- Ты если чего не знаешь, то не собирай, что попало. Есть прямой подземный канал из Чёрного моря в Балтику. Про него только министр обороны знал, наш адмирал и я.
У меня закралось сомнение в правдивости его слов, но после того как он похвалил мои стихи, я решил ему верить:
- Ну-ну, и что дальше?
- А что дальше? Дальше – просто. В Чёрном море – бульк, в Балтике выныриваем и за пивом. Я ящики с пивом тараню, смотрю у подлодки кипеш. Местные балтийцы на моих наехали. А-а-а – орут – черноморцы! Сейчас по соплям получите! Мои в отмашку, да куда там – их в семь раз больше. Они в крик – Толян, выручай! Я ящики поставил и на подмогу. А ну – ша! – кричу – стоять всем на месте! Те повернулись, и ко мне. Я ремень сдёргиваю и на руку – не узнали падлы, сейчас устрою вам банзай. Они подбегают, шары выпучили – Братцы, да это же Толик Градов!!! Хватают меня на руки, и давай качать. Помнят, канальи, мои добрые дела. Сколько их выручал. Потом на землю меня поставили – как ушатались пивом, мама дорогая. Они нам потом на лодку ещё пива натаскали – караул. Мы к себе, когда вернулись на базу – труба! Всплыть не можем – перегруз! Я мужикам – выпивайте всё пиво, а то не всплывём. И давай мы это пиво дуть. Кое-как всплыли. Я подлодку в стоянку загнал и к адмиралу – так, мол, и так, с учебного похода вернулись – порядок. Адмирал только рукой махнул – не до этого сейчас. Короче – говорит – Толян, проблемка одна нарисовалась. Только на тебя вся надежда и осталась. Я ему – излагай, чё за дела? В общем – говорит – самолёт новый на часть пришёл. Ещё в смазке. Никто его обкатать не может. А тебе-то не впервой – выручай. Я только хмыкнул, делов-то – на комариную ногу. Где – говорю – самолёт? Понятно где – говорит – в ангаре. Ну, я в ангар. Самолёт и в правду новый. Свистнул своим кунакам, они его обтёрли, заправили я сел и полетел. В общем, над Иркутском пару кругов навернул…
- Постой-постой – перебил я его – как над Иркутском? Ты же, вроде, на Чёрном море был?
Толян раздражённо отмахнулся:
- Это ты про сибирский Иркутск думаешь. А я тебе про черноморский Иркутск рассказываю. Ты, вообще, если чего не знаешь, лучше – молчи, ума набирайся.
Я примирительно поднял руки – продолжай, продолжай.
- Ну, в общем, запрашиваю посадку, тут бах! По радио – приказ 001! Война с Японией! Короче, слышу, адмирал по радио орёт – Толян, попу в горсть и галопом на Японию! Начинай мочилово! Сказано – сделано. Разворачиваюсь и к самураям. Как начал там всё крушить… Потом смотрю в иллюминатор – белыми флагами машут, а-а-а не нравится. Короче приземляюсь, вылезаю, ремень на руку на всякий случай. Тут бах! Смотрю - машина подъезжает, с японским флагом. Мать честная! Да это же сам император японский! Тут якудзы с ним всякие шаражутся. Он ко мне подходит с переводчиком и кричит – ты, мол, Толян, прекращай моих подданных крушить. Чего тебе надо, мол? Я ему – давай два мешка тенге. Он – не вопрос. Насыпал мне тенге, я домой полетел – всё кончилась война.
- А откуда ты японского императора знаешь?
- А-а-а, по прошлым делам. Не задавай идиотских вопросов. В общем, прилетаю в часть – один мешок тенге адмиралу, другой себе, на чёрный день. По стопке с ним налили, только собрались выпить за успешное завершение операции, тут бах – адъютант залетает – приказ 002! Война с Китаем! Жахнули мы по стопке, адмирал мне – сгоняй, Толян – разберись. Я на танк прыг и в поднебесную…. На границе погранцы тормозят – стоять, куда прёшь? Я вылезаю из танка и на них – вы чё офанарели, приказ 002! Они такие – блин, это же Толясик Градов! Ё- моё! Не узнали, братан! Прости! Проезжай быстрее. Покажи им там, кто в сыре дырочки делает. Ну, я по газам и вперёд. Как начал их там всех давить. Они белые флаги достали, машут. Я ремень на руку, вылезаю из танка, смотрю – император китайский на коляске. Рикша его приволок. Толян! – орёт – хорош моих подданных давить. Я ему – давай два мешка тенге! Он насыпал, я назад поехал. В общем, с адмиралом поделили, только пить – адъютант! Приказ 003!...
Я уже понял, что этих приказов у Толяна будет ещё много, а мне уже надо чистить котёл, мыться в душе и сдавать смену. Поэтому недослушав, как он на ракете отправился во Вьетнам, я прервал его и, выпив полстакана самогона, пошёл готовиться к смене…
Из котельной мы вышли вместе. Я сдал смену и собирался домой. Толян тоже собирался на автобус. Как он попал к нам, он не сказал, да я и не интересовался. Он лишь пожал мне руку на прощанье и произнёс:
- Будешь в Ростове – заходи в гости. Любому таксисту скажешь – вези к Толику Градову, он тебя не только привезёт, но и ещё тебе же заплатит, за то, что ты с ним поехал. Ну, прощай.
- Прощай.
Он сгорбился и пошёл на остановку. Я долго смотрел ему в след, но он так и не обернулся. Больше я Толяна никогда не видел.
Закончил 14.12.11г. 13ч.03 мин.