В августе девяносто первого. Часть первая

В  августе   1991  года  я,  наконец,  собрался  съездить  в  Финляндию.  Мне  давно  хотелось  узнать  что-то  о  судьбе  моих  родственников.  Брат  и  сестра  моего  деда  после  Кронштадтского  мятежа  по  льду  Финского  залива  ушли  в  Финляндию,  чем,  безусловно,  спасли  свои  жизни.
       Дед  чудом  спасся,  убежав  из  Петрограда  в  Ярославль  и  сменив  в  паспорте  Кронштадт  на  Великий  Устюг.  В  ночь  перед  арестом  к  нему  пришел  его,  еще  дореволюционный  друг,  работающий  в  ту  пору  в  ЧК,  и  предупредил,  что  деда  встретил  рабочий  с  его  бывшей  фабрики,  выследил  и  донес  в  ЧК.  И   завтра  его  придут  арестовывать.  За  несколько  часов  дед  собрался  и,  забрав  все  самое  необходимое  из  вещей,  взяв  жену  с  двумя  маленькими  сыновьями,  бежал  из  дома.  Так  наша  семья  оказалась  в  Ярославле.
       Финляндия  считалась  врагом  СССР,  приняла  белоэмигрантов  после  гражданской  войны,  воевала  на  стороне  Германии  во  вторую  мировую  войну.  Поэтому  ни  о  какой  переписке  между  родственниками,  бежавшими    в  Финляндию,  и  оставшимися  в  России  не  могло  быть   и  речи.
       И  только  в  семидесятых  годах,  когда  улучшились  отношения  между  странами,  моя  двоюродная  бабушка  смогла  приехать  в  Ленинград  под  видом  финской  туристки.
       Жизнь  прошла.  Она  приехала  в  город  своей  юности  уже  семидесятипятилетней  старушкой.  Мой  дед  умер  во  время  войны.  Она  рассказала,  что  их  брат,  бежавший  с  ней  в  Финляндию  в  далеком  двадцать  первом,  тоже  давно  умер,  но  у  них  остались  в  Финляндии  дети  и  внуки.  Они  уже  не  говорят  по-русски,  и  по  образу  мышления  они  уже  финны.  В  тридцатых-сороковых  годах,  особенно,  во  время  советско-финской  войны,  на  все  русское  были  гонения,  и  оставшиеся  в  живых  русские  старались  ассимилировать  с  финнами,  не  разговаривали  по-русски,  меняли  русские  фамилии  на  финские.  Ее  муж,  офицер  русской  армии,  принимавший  участие  в  Кронштадтском  мятеже,  в  эмиграции  рано  умер,  и  она  вышла  замуж  за  финна,  приняв  его  фамилию.  Ее  брат,  тоже  бывший  офицер,  женился  на  финке  и  принял  ее  фамилию.
       Через  несколько  дней  по  приезде  бабушка  умерла.  Было  похоже,  что  она  приехала  в  Россию  только  для  того,  чтобы  умереть  на  родине.
       Это  было  очень  непросто,  исполнить  ее  волю  и  похоронить  в  России  гражданку  Финляндии.  Только  с  помощью  финского  консула  удалось  пристроить  ее  на  Серафимовском  кладбище  Ленинграда,  рядом  с  могилой  матери,  моей  прабабушки.
       После  ее  смерти,  я  написал  в  Финляндию  по  адресам,  которые  она  оставила,  и  даже  получил  ответ,  но  вскоре  переписка  прекратилась.  Очевидно,  сказались  сложности  перевода,  и  различный  менталитет,  и  то,  что  мы  ни  разу  не  встречались,  и  сложно  было  найти  общие  темы.
       В  конце  восьмидесятых  у  меня  появился  свой  бизнес,  и  пришла  шальная  идея:  а  не  замутить  ли  совместное,  советско-финское  предприятие  с  моими  зарубежными  родственниками?  Так  я  собрался  в  Финляндию.
       Надо  сказать,  что  в  стране  в  это  время  была  презабавная  ситуация.  Наряду  с  ростками  капитализма,  доминировал  махровый,  какой-то  закостеневший  социализм,  уже  умирающий,  и  оттого  еще  более  оголтелый.
          В  основной  массе  людей  господствовало  «совковое»  мышление,  все  желали  гарантированной,  хорошо  оплачиваемой  работы,  бесплатной  медицины  и  образования,  при  этом  не  напрягаясь  и  не  работая.  Все  события  и  поступки  оценивались  с  точки  зрения  уже  несуществующего  социализма.  К  людям,  занимающимся  бизнесом,  отношение  было  негативное,  считалось,  что  они  «хапают»,  что  было  вполне  объяснимо  в  голодающей,  безработной  стране. 
       Законодательство  было  противоречивым.  Введенные  вновь  законы  поддержки  бизнеса,  необходимые  для  перехода  к  капитализму,  противоречили  основному  законодательству.  Это  проявлялось  и  в  заграничных  поездках.
       У  людей  бизнеса  уже  крутились  немалые  деньги,  а  провозить  с  собой  и  обменивать  на  валюту  можно  было  только  мизерные  суммы.  Зато  разрешалось  провезти  с  собой  дефицитные  в  Финляндии  товары,  но,  опять  же,  с  ограничениями,  как  бы  для  собственного  потребления.
       Как  сейчас  помню,  можно  было  взять  с  собой  пару  блоков  сигарет  с  фильтром(в  Финляндии  они  были  в  несколько  раз  дороже)  и  две  пол-литровых  бутылки  водки.
       В  Финляндии  в  это  время  был   «сухой  закон»,  скорее,  наверное,  полусухой,  потому  что  в  отдельных,  специально  отведенных  местах,  спиртное  можно  было  приобрести  за  бешеные  деньги.  Поэтому  финны  с  удовольствием  пользовались  турпоездками  «выходного  дня».  Утром  они  в  автобусах  приезжали  в  приграничные  города  Ленинградской,  Мурманской  областей,  Карелии.  Там  они  забирались  в  свои  прикормленные  рестораны  и  бары,  где  напивались  до  потери  пульса.  Вечером,  специально  обученные  люди  грузили  их,  как  дрова,  в  автобусы,  которые  увозили  их  назад,  в  Финляндию.
       По  договоренности  между  таможнями,  русским  туристам  разрешалось  везти  с  собой  на  продажу  по  две  пол-литровых  бутылки  водки  на  нос,  но  ни  в  коем  случае  не  больше.  За  этим  тщательно  следили  финские  пограничники,  и  лишнее  количество  спиртного  считалось  контрабандой.  Помню,  две  русских  бизнес-леди,  с  типично  русской  хитростью,  решили  обойти  суровый  закон  и  взяли  с  собой  водку  емкостью  не  0,5,  а  0,7  литра.  Финские  пограничники  при  проверке  сумок  заметили  это,  попросили  женщин  с  бутылками  выйти  из  автобуса,  открыли  у  них  бутылки  с  водкой  и  вылили  из  каждой  по  200  мл  прямо  на  асфальт  у  автобуса.  После  чего  вежливо  вернули  бутылки  дамам.  Те  были  в  бешенстве,  кто  у  них  купит  теперь  открытые  и  неполные  бутылки.  Бизнес  закончился  не  начавшись.
       Все  это  походило  на  гротеск,  на  пародию.  Имея  сотни  тысяч  «деревянных»  рублей,  мы  не  могли  превратить  их  в  валюту,  и,  как  в  советские  годы,  вынуждены  были  делать  унизительный,  копеечный  гешефт  на  официально  разрешенной  контрабанде.
       Из  трех  дней  турпоездки,  два  мы  провели  в  Хельсинки.  Сигареты  у  меня  оптом  взяли  на  "ресепшене"  в  гостинице,  а  с  водкой  предложили  идти  на  «блошиный»  рынок  на  сенатскую  площадь.
       Я  пришел  на  площадь,  сел  на  скамеечку,  поставил  рядом  с  собой  две  бутылки  водки  и  стал  любоваться  памятником  Александру  второму,  построенному  на  народные  деньги  из  любви  к  императору,  немало  сделавшему  для  финнов  и  в  признании  финского  языка  государственным  на  территории  финского  княжества,  и  в  издании  законов  о  всеобщем  обязательном  народном  образовании,  и  в  развитии  деревообрабатывающей  промышленности.
       Меня  распирало  от  нахлынувших  чувств.  В  этой,  еще  недавно  враждебной  Финляндии,  стоит  памятник  нашему,  русскому  императору,  которого  убили  русские  люди,  а  финны  собрали  деньги  и  поставили  памятник,  не  из  страха  или  лизоблюдства,  а  из  любви  и  уважения.  И,  как  мне  рассказал  администратор  гостиницы,  не  было  случаев  осквернения  памятника  даже  в  те  годы,  когда  наша  страна  воевала  с  Финляндией.
       За  своими  размышлениями  я  не  заметил,  как  ко  мне  на  велосипеде  подъехал  пожилой  финн  и  на  ломаном  русском  языке  поинтересовался  стоимостью  водки. 
       -   Двенадцать  марок,   -   ответил  я,  заранее  выяснив  стоимость  бутылки  на  блошином  рынке.  Он  улыбнулся  с  хитрецой  крестьянина:
       -   Давай  шесть.
       -   Нет,   -   ответил  я  ему  такой  же  улыбкой.
       За  десять  минут  он  сделал  круг  по  большой  сенатской  площади  и  снова  появился  перед  скамейкой: 
       -   Давай  шесть.
       Я  покачал  головой.  Он  сделал  еще  круг:
       -   Уже  поздно.  Никто  не  купит.  Давай  шесть.
       Я  подумал,  что  действительно  поздно.  Уже  начинало  смеркаться,  и,  кроме  него,  ко  мне  никто  не  подошел:
       -   Ладно,  давай  одиннадцать.
       -   Семь.
       -   Нет,  это  грабеж.
       Он  снова  поехал    вокруг  площади  и  куда-то  пропал.  Я  уже  начал  жалеть  о  своем  упрямстве.  Однако,  минут  через  двадцать  он  появился:
       -   Семь.
       -   Десять.
       Он  поехал  дальше.  В  этот  раз  его  не  было  около  получаса.  Уже  стемнело,  но  площадь  красиво  освещалась  старинными  фонарями.  Хотя  меня  и  затягивала  эта  рыночная  игра,  но  я  устал,  хотелось  спать…   Пора  было  возвращаться  в  гостиницу.  Он  появился  неожиданно,  с  другой  стороны  площади:
       -  Восемь.
       -   Десять.
       Он  поехал  на  следующий  круг.  Очевидно,  ему  надоело  кататься,  и  он  появился  скоро,  минут  через  десять:
       -   Восемь.
       -   Моя  последняя  цена  -  девять,  а  если  не  хочешь,  то  я  пошел  в  гостиницу.  Завтра  продам,  -  добавил  я,  вставая.  Он  на  минуту  задумался,  потом  протянул  мне  мозолистую  рабочую  руку:
       -   Ладно,  девять.
       Я  пожал  его  руку.  Мы  были  довольны  друг  другом:  вдоволь  наигрались  в  рыночный  бизнес,  он  прилично  сбросил  цену,  а  я  избавился  от  надоевших  мне  бутылок.
       Но  главная  цель  поездки   оказалась  недостигнутой.  Мои  родственники  жили  в  Оулу,  и,  чтобы  из  Хельсинки  съездить  туда  в  первый  раз,  не  зная  языка,  надо  было  иметь  хотя  бы  один  свободный  день,  а  его  у  меня  не  было.  Да  и  пообщавшись  с  финнами,  я  понял,  что  с  их  крестьянской  хитростью  и  скупостью,  вряд  ли  с  ними  получится  успешный  бизнес.

                12  июня  2017 года.