Приключения в ниито

А меня той весной неожиданно стали беспокоить сильные боли в правом плече. Это повторялось всё чаще, и было сравнимо по своей остроте и длительности с ревматизмом. Из-за этих болей я плохо спал по ночам и горстями употреблял различные анальгетики, но таблетки помогали слабо. Доктора после длительных дискуссий поставили мне диагноз – деформирующий остеоартроз правого плечевого сустава. Для того чтобы как следует изучить этот «случай», врач районной поликлиники выписал мне направление на полное обследование в научно-исследовательский институт травматологии и ортопедии.

Институт находился на улице Фрунзе и занимал старое мрачное здание, выстроенное в духе сталинского ампира в начале пятидесятых годов двадцатого столетия. В стенах этого лечебного заведения я познакомился с компанией молодых людей и девушек. Все они являлись пациентами и тоже проходили обследование по ряду различных заболеваний. Мы вместе прослушивали музыку на принесённом кем-то из дома портативном магнитофоне, обменивались впечатлениями о прочитанных книгах, делились воспоминаниями о жизни, и конечно – «крутили» романы.               

Сама атмосфера старого здания с огромным количеством коридоров, закоулков, «чёрных» лестниц, где мы все собирались покурить, а также пробудившаяся от зимней спячки природа, способствовала этому романтическому настроению. На дворе стоял апрель, и по жестяным подоконникам за окнами барабанила капель тающих сосулек. По вечерам после ужина мы компанией спускались в огромный и немного мрачноватый подвал здания института, где находился буфет, в котором  днём можно было купить сигарет с конфетами и, несколько неожиданно – морг. Морг стоял пустой, имелся он «на всякий случай», но всё равно – какая-то сладкая жуть накатывала иногда удушливой волной, когда мы гулким коридором пробирались мимо этой закрытой двери, засиживаясь в подвале допоздна за игрою в карты. Эхо от наших шагов витало, дробясь под высокими сводами, словно стая нетопырей.               

Меня выбрала в «кавалеры» девочка Ира пятнадцати лет. Она как-то сразу «положила на меня глаз» и действовала с прямолинейностью и непосредственностью своего возраста и темперамента. Ира назначила мне свидание на «чёрной» лестнице и, прижавшись там ко мне своим горячим телом, сообщила о том, что влюблена. Сделав паузу, она застенчиво спросила:
 - А ты?..
 Кто-нибудь смог бы на моём месте ответить отрицательно и разбить сердце бедной девочки? Только какой-нибудь бесчувственный чурбан и жестокий изверг! А потому, я обнял её за плечи, ощутив упругость девичьей груди, и тихо произнёс в ответ:
 - И я тоже.
                Не скрою – мне было лестно её внимание. Девочка была симпатичная, небольшого роста, с копной густых волос цвета спелого ореха, черноглазая и с изящными дугами бровей – всё лицо её светилось от полноты искренних чувств и словно благоухало ароматом юности. Фигурка у неё была ладная, крепкая и весьма изящная – Иринка серьёзно занималась бальными танцами. Она несколько пугала меня своей страстностью и та-ак целовалась, сильно прижимаясь ко мне грудью, что я едва сдерживал свои низменные порывы – «предаться безумной похоти».

Один раз, облюбовав глухой тупичок с кожаными диванчиками для посетителей возле дверей какого-то кабинета, мы «проворковали» до утра. Ночь на крыльях любви пролетает для влюблённых быстро и незаметно подобно Иблису. И впрямь, словно шайтан нам застил глаза, когда мы позабыли о времени, а потому были застигнуты на месте «преступления» пожилой санитаркой, которая спозаранку «впёрлась» в нашу «обитель» с ведром воды и шваброй в руках, чтобы вымыть там пол. В окнах занималась заря, мы неслись, хохоча и перепрыгивая через ступеньки центральной лестницы наверх – в своё отделение, а вдогонку нам неслись проклятия старой ведьмы. Пожилая санитарка, не удовлетворив своё Эго сквернословием в наш адрес, пошла и сообщила о нашем «аморальном» поведении «куда следует», безбожно при этом сгустив краски. Иринка переживала, ведь она была иногородней и не хотела доставлять огорчений своей матери, которая устроила её на обследование в НИИТО не без труда. Но нас только припугнули выпиской из учреждения за нарушение режима, и этим дело ограничилось – всё же есть на свете и нормальные адекватные люди!                               

                А как же протекало моё обследование? Болевой синдром в институте мне быстренько сняли новокаиновой блокадой (курс инъекций), затем начали методично делать рентгеновские снимки в разных проекциях, сначала правого плеча, потом, для сравнения – левого. Это была настоящая фотосессия, я до сих пор слабо свечусь от радиации, как руины Чернобыльской АЭС по ночам. Далее по плану исследований шла пункция – мне вогнали в плечо с хрустом шприц и взяли на анализ немного внутрисуставной жидкости. В общем – институтские эскулапы «развлекались» как могли, и всё только для того, чтобы подтвердить диагноз и так уже поставленный мне в районной поликлинике по месту жительства. Однако чтобы полностью исключить вариант возникновения опухоли, поступило предложение произвести ещё и открытую биопсию. Собственно этот термин означает операцию под общим наркозом, при которой делается рассечение мягких тканей плеча с тем, чтобы напрямую добраться до сустава и «зацепить» немного костной ткани, дабы впоследствии пристально изучить её под микроскопом. Если честно, то все эти объяснения врачей я слушал вполуха, поскольку жизнь в институте протекала довольно бурно, особенно личная. «Ну, небольшой надрез, – подумал я про себя. Пустяки, дело-то житейское». Как я ошибался тогда!..
                Неожиданно меня приехал навестить мой бывший одноклассник Вольдемар. Он прибыл не с пустыми руками – привёз с собою пол-литра медицинского спирта. Мы с моим товарищем по «заключению» Абреком радостно потирали в предвкушении выпивки ладошки, глазёнки у нас разгорелись – с алкоголем в институте была «напряжёнка». Да и не только в институте, в стране уже год как был введён «сухой» закон и водка отпускалась населению строго по талонам. Поскольку время случилось вечернее, и буфет уже не работал, мы  провели «дорогого гостя» в подвал, предварительно захватив с собой воды, стаканы и яблок с конфетами на «закусь». Некоторое время мы посидели там «чинно и благородно», опрокидывая в себя спирт и похрустывая яблоками. Вольдемар рассказывал о жизни на «воле» и про общих знакомых, мы же в ответ «травили» байки о здешнем мироустройстве. Затем Абреку пришла мысль подняться из подвала на крышу – «подышать воздухом». Порядочно захмелевшие мы с энтузиазмом поддержали это предложение.               

Боже мой, как хорошо было на крыше! Весна окутывала город своим призрачно-зелёным покрывалом нежной листвы, пробивающейся из почек деревьев и кустарников. Небосвод был светел, чист и высок, а воздух – после институтского «заключения» опьянял не хуже принесённого Вольдемаром спирта. Мы присели на «конёк» крыши, по которому проходили деревянные сходни для кровельщиков и прочего рабочего люда, и закурили. Из-под ног покатым косогором уходила вниз кровля, а за её невысоким ограждением виднелась улица с потоками машин и спешащими по свом делам пешеходами. В этой части города почти нет «высоток», а потому нашему взору открывалась широкая панорама, я бы даже сказал – равнина крыш - покатых, плоских, с различного вида надстройками и без оных. Спереди виднелась громада «чёртова колеса», находящегося на территории ЦПКиО, а справа - стойки с прожекторами стадиона «Спартак». Вечер был так хорош, что мы безмолвствовали, блаженно внимая звукам города, и лёгкий весенний ветерок овевал  наши разгорячённые алкоголем физиономии.
                Ну а через неделю меня на «каталке» - в чём мать родила и накрытого лишь простынёй, везли на операцию. Я ехал по нескончаемому институтскому коридору вперёд головой, а рядом с «катафалком» шествовали знакомые ребята и девушки – провожая меня в «последний путь» - такова была местная традиция. Каждый старался чем-то ободрить, «отмочить» какую-нибудь «хохму» или просто молча поддержать своим присутствием. Последнее, что я помню – это лицо в марлевой маске делающего мне инъекцию врача и ярчайший свет ламп в операционной комнате.
                Проснулся я уже в своей палате и первое, что увидел, это старичка Эрнста Ромуальдыча, совершающего свой ежедневный физкультурный комплекс упражнений с гантелями. Ромуальдыч был очень подвижный, неунывающий организм с весьма крепкой – для его возраста и комплекции – мускулатурой. Он старательно размахивал своими крошечными гантельками, шумно акцентируя вдохи и выдохи. Заметив мой взгляд, старикан улыбнулся и, закончив «упражняться», спросил:
 - Ну что очнулся, орёл молодой? Как плечо – не болит, может, медсестру позвать?
 Я мотнул головой, и хриплым после наркоза голосом, проговорил:
 - Всё нормально. Только пить хочется.
 Ромуальдыч подошёл к тумбочке, налил в стакан немного воды из графина и дал мне напиться.
 - Напрасно отказываешься позвать медсестру, - заметил другой мой сосед по палате – Сергей. Тебе после операции в случае болевого синдрома положен укол морфия – такой кайф!
                Я только поморщился от такого предложения и попытался осмотреть своё плечо, но это оказалось непросто! Оно было скрыто ворохом бинтов, а потому увидел его я только на следующий день – когда пришёл на «перевязку». Её делала медсестра Марина – чернявая, симпатичная девушка двадцати двух лет, с еле пробивающейся полоской тёмных усиков над верхней губой. После того как был удалён последний слой, присохших к свежей ране бинтов, я осмелился взглянуть на своё прооперированное плечо. Увиденное меня несколько шокировало – вместо обещанного небольшого и аккуратного разреза, я увидел безобразный шов на передней стороне плеча уходящий в подмышку. Он был не менее двенадцати сантиметров в длину с небрежно «защипнутыми» и сшитыми суровой ниткой краями. Резаная рана сочилась сукровицей, и медсестра ловко обрабатывала её каким-то лекарством. Видимо заметив на моём лице отвращение от зрелища этой хирургической «расчленёнки», с применением скорее боевого топора или палаша чем скальпеля, Марина проговорила успокаивающе:
 - Свежий послеоперационный шов всегда так страшно выглядит. Ничего, вот через неделю снимем нитки, и процесс заживления пойдёт быстрее. А через месяц останется только гладкое место.
 - Красиво говоришь, - отозвался я несколько недоверчиво, - ну, дай-то, Бог!..
                Я вышел из «перевязочной» в несколько расстроенных чувствах, с рукой согнутой под прямым углом и подвешенной на косынку из марли. Просто герой гражданской войны, получивший сабельную рану в лихой кавалерийской атаке! Вот и на хрена козе баян? А зачем волку жилетка – по кустам трепать? И для чего мне была нужна эта «операция», после которой я ещё долгое время не смогу работать и вообще – вести привычный образ жизни? Да я даже на перекладине сейчас не подтянусь, любой сопляк меня обидит. Осознав до конца ближайшие перспективы, я несколько упал духом, и мне стало грустно.

Вечером я как обычно простился с Иринкой, пожелав ей сладких снов. К ней из Омска приехала мама, и дочь, соблюдая режим, теперь вовремя ложилась спать. Это было связано с тем, что Иру тоже готовили к операции, и она нуждалась в дополнительной родительской опеке. Вообще – в институте весьма охотно «резали» своих пациентов, видимо, для того чтобы узнать их поближе. Играть в карты с одной рукой было неловко, и я не пошёл в подвал, а вернулся в свою палату – почитать на сон грядущий.

 Проснулся я полвторого ночи и понял, что больше не усну. Саднила рана, наверное, в плече происходил процесс заживления, и меня немного лихорадило. Кроме того, натянутая как на барабане, кожа в районе шва, отзывалась острой болью всякий раз, когда я ворочался во сне с боку на бок, пытаясь найти комфортное положение. Мне всё это изрядно надоело и я, одевшись и захватив с собою сигареты, покинул палату и спустился по центральной лестнице на первый этаж института. Вокруг не было ни Души, устроившись в глубоком кожаном кресле для посетителей, я закурил и стал смотреть в окно. Там виднелся перекрёсток с равномерно вспыхивающим и гаснущим жёлтым «глазом» светофора. Ни машин, ни людей по случаю ночного времени не наблюдалось, и я погрузился в размышления, из которых меня вывел звук приближающихся шагов.
                В коридоре стоял полумрак, ибо горело только дежурное освещение, но я разглядел силуэты двух вурдалаков, крадущихся в поисках поживы. Шутка! Просто разыгралось поэтическое воображение ночного мечтателя. На самом деле, судя по чёрным халатам, это шёл кто-то из рабочего персонала обслуживающего институт. Силуэты приблизились вплотную, превратившись в две мужские фигуры, и остановились возле моего кресла. Точно, одного мужика я узнал - это был однорукий лифтёр. В его обязанности входил подъём на грузовом лифте различного оборудования и медикаментов, которые доставлялись в институт, но второго «работягу» я видел впервые. Именно он, пристально и даже враждебно глядя на меня, проговорил:
 - А тебя что – распорядок дня не касается?..
 После того как он раскрыл свой рот, я почувствовал стойкий водочный аромат, который ни с чем не перепутаешь. Так «пасло» от человека только что «принявшего на грудь».
 - А ты что, ночной директор, чтобы я перед тобой отчёт держал? – в тон ему заметил я, небрежно стряхивая пепел с сигареты.
 Лицо его исказилось, он подскочил и с размаха влепил мне пощёчину. Острая боль пронзила моё плечо, но хуже всего при таких обстоятельствах было то, что я не мог воздать обидчику по заслугам. Физиономия моя «пылала» от удара, а «беспредельщик» в чёрном халате навис надо мной как стервятник, ожидая повод продолжить экзекуцию. Но я промолчал, а потому – выждав ещё немного времени, он почти пролаял хрипло:               
 - Убирайся отсюда в своё отделение. Чтобы я тебя тут ночью больше не видел, ты понял, щенок?..
                Можно было конечно попытаться развязать дискуссию, объясняя двум пожилым «вампирам» прописные истины о том, что нехорошо нападать на человека, который не в силах за себя постоять и т.д. Но – «умный поймёт, если моргнуть, а дурак – если толкнуть», как говорят в народе. Иногда легче растолкать, чем растолковать, а потому я  лишь кратко ответил:
 - Понял.
 Потом поднялся с кресла и зашагал по коридору в сторону центральной лестницы, мельком заметив гадливую усмешку на лице однорукого лифтёра. Обернувшись один раз, я увидел как парочка «вурдалаков» проследовала в комнату технического персонала.
 "Ну и ночка выдалась, о-ё-ёй!" - думал я, поднимаясь по лестнице в своё отделение, в задумчивости потирая левой рукой продолжающую «полыхать» физиономию.
                В палате все мирно спали, только старик Ромуальдыч похрапывал во сне. Я подошёл к его кровати, присел и, немного покопавшись под ней, вытащил небольшую гантель. Поднявшись, нашёл среди вороха старых журналов лежащих на тумбочке газету, обернул ею гантель и снова вышел из палаты. В коридоре было пусто и безжизненно как на планете Марс. Я прошествовал мимо поста дежурной медсестры – никого! Третий час, все вокруг уснули, бодрствуют только те, кому не спится в силу разных обстоятельств. Кто-то «бухает», а кто-то уже шагает всё вниз да по ступеням, а-ха-ха! Знакомый сумрак коридора первого этажа и я иду в нём то, растворяясь в тени, то, возникая вновь, когда на меня падает слабый свет лампы дежурного освещения. Дошагав до закрытой двери комнаты технического персонала, я прислушался – там шёл диалог знакомых уже лиц.

Удовлетворённо кивнув головой, я укрылся в тени за ближайшим поворотом, там, где начинался спуск в подвал, положил газетный свёрток на пол, закурил и приготовился к длительному ожиданию. Не знаю, сколько прошло времени, по крайней мере, сигаретная пачка опустела наполовину, когда я, наконец-то! – услышал голоса и звук шагов. Кто-то совсем близко затянул старую лагерную песню:
                - «Идёт этап – хиляет, курва буду!
 А жучка локшу хавать не велит…»
                Я отбросил окурок, поднял левой рукой газетный свёрток и вышел из тени. Пение смолкло, передо мной стоял давешний «беспредельщик», а из-за его плеча обеспокоено выглядывал однорукий лифтёр. «Сладкая парочка», вероятно, решила посетить уборную. Ничего, я отниму у них совсем немного времени.
 - А, это опять ты! – угрожающе начал свою речь «вурдалак», но продолжения не последовало, ибо я ударил его по лицу гантелью раз, другой и третий.
 Очевидно, у него была раздроблена челюсть – она как-то сразу отвисла, обнажив зияющий провал рта, и задрожала как студень. А когда он, мыча и бессмысленно закрываясь руками, попытался что-то произнести, то из разбитого носа и разинутого рта стали появляться и лопаться кровавые пузыри. Это выглядело несколько комично, но я даже не улыбнулся. Наоборот, сурово нахмурившись, я обратился к однорукому лифтёру, который, вероятно немного испугавшись происходящих событий, пытался вжаться
 в стену, примерно с такими словами:
 - А ты, чёрт однорукий, не водись, с кем попало!.. Не будешь?..
 Он поспешно закивал головой, не в силах вымолвить ни слова.

Я уже не был зол на этих двух придурков. Просто это был урок, который судьба наглядно преподала им, используя меня в качестве своего инструмента. Таким образом, получив от своих обидчиков сатисфакцию, я вернулся в палату, так никого и, не встретив по пути. Удивительно безлюдная ночь! Как будто эпидемия бубонной чумы, которая «выкосила» в средние века половину населения Европы, прокатилась по нашему учреждению. Развернув гантель, я вернул её под кровать нашего «физкультурника», а газету скомкал и выбросил в открытую форточку. После этого я уснул как младенец и проспал до самого завтрака.
                После завтрака я продолжил, было чтение «Похождений бравого солдата Швейка», как вдруг мне на плечо упала тяжёлая рука, и чей-то голос произнёс официальным тоном:
 - Отто Скорцени? Прошу вас проследовать на выход, пока без вещей, но «курево» возьми.
 Я поднял голову от книжки и увидел улыбающуюся физиономию Женьки Кудимова. Этот человек всегда находился в прекрасном расположении духа, но сейчас он что-то ещё и знал, но что именно?.. События прошедшей ночи промелькнули перед моим мысленным взором. Стоп! – а почему Абрек присвоил мне имя матёрого гитлеровского диверсанта? Неужели он уже в курсе небольшого ночного инцидента, но каким образом? Впрочем, не желая оставаться в долгу, я, закрыв книгу, ответил самым небрежным тоном:
 - Что ж, пройдёмте, товарищ Че, покурим, подымим, покашляем.
 - Во славу Кубинской революции, - согласно кивнул головой новоиспечённый «команданте», и мы прошли на «чёрную» лестницу.
                Чутьё меня не подвело – «Че Гевара» знал всё. Одна из основных черт характера Абрека - это общительность, а потому, ничего удивительного не было в том, что он поддерживал приятельские отношения кое с кем из институтского персонала и в частности – с одноруким лифтёром. В общем – всё оказалось в полном порядке. Моему знакомому «беспредельщику» уже «починили» челюсть, собрав воедино её из обломков, и скрепив скобками. Множественный перелом нижней челюсти – таков диагноз, как я и предполагал. Плюс перебитый нос, ушибы, гематомы и ссадины – ну это и вовсе «мелочёвка» на уровне «бытовухи» - до свадьбы заживёт! Кстати, и это самое интересное – своё плачевное состояние «вурдалак» объяснил многократным падением с лестницы. Дескать, был пьян, не ведал, что творил и не помнит, как сам себя изуродовал.
 - И чо, ему поверили? – с интересом спросил я, выпуская мощную струю дыма из ноздрей.
 - А почему нет? – удивился Абрек, - перегар и кала запах режет по нутру, переломы в наличии, так что всё правдоподобно.
                Вскоре Абрека «выписали» из НИИТО, но накануне мы обменялись номерами телефонов, договорившись «как-нибудь созвониться». Потом мне сняли послеоперационные швы и, действительно, процесс заживления пошёл быстрее. Через неделю после этого события я покинул стены медицинского учреждения, но перед этим попрощался с Иринкой и обещал навещать её так часто, как только смогу. Ох уж эти обещания, данные юным девочкам! Сколько зачастую в них скрыто коварства, лицемерия, будущих пролитых слёз и разбитых девичьих сердец!.. Как скоро рушатся замки подростковых фантазий и бесследно исчезают любовные грёзы в суровой реальности взрослой повседневной жизни, увы!..
 В общем, если можете то, «не обещайте деве юной, Любови вечной на Земле», как поётся в одном «киношном» романсе.
                Заканчивался апрель месяц, когда я, наконец, очутился дома, где «всё просто и знакомо». «Болесть» моя, напуганная пребыванием в стенах института пристальным вниманием тамошних «очкариков», «ботаников» и прочих специалистов-коновалов, затихла – словно засмущалась и не подавала пока никаких признаков жизни. Но специалисты диагностировали, они прогнозировали и предупреждали, что процесс идет, и разрушение правого плечевого сустава лишь вопрос времени. На прямой вопрос – сколько? – десять, двадцать или тридцать лет у меня в запасе, светила науки пожимали плечами и отвечали, что сие зависит от множества факторов, влияющих на скорость процесса дегенерации.
 - Что потом? – вопрошал я, - какие ваши конструктивные предложения?
 - О! – говорили мне, - мы установим тебе отличный титановый протез – дас ист фантастише!
 - Зер гут? – сомневался я.
 - Зер шён, натюрлих, - доктор Зильберштейн, поставивший точку в нашем разговоре этой короткой латинской фразой, был красноречив до ужаса, но я ему не верил.