Герои спят вечным сном 35

Начало
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее
http://www.proza.ru/2017/05/28/712
   
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
АРХАНГЕЛЫ

«Аз есмь с вами, и никтоже на вы». - Кондак на Вознесение Господне.

- Дитер, проснись! – Сквозь обхватившую лицо вату пробивается едва внятный голос. – Что ты, Дитер? Опомнись! Слышишь меня?
Фогель понимает, зачем зов, но лёжа вернуть нормальный мир не способен, а потому – садится.

Холодно, - вот причина удушающего сновидения, и руку на твёрдом отлежал. Клетчатый, растёт над лесом рассвет; Клетчатая, хмурится под ветром вода; полосатый, уползает в лозняки туманец.

- Кричишь: то стон, то вой, - не поворачивая головы, лепечет Бастиан. – Оглядись, перемени положение.
- А сам! Разве возможно это вытерпеть? Как замер вечером, так и есть.

Бастиан всегда был такой: беспрекословием и прямолинейностью тысячу баранов переупрямит. Этим похож на Эркенбрехера, только у того набор со знаком «минус»: кругом негодяи, жулики, враги.

- Тебе что-нибудь надо, Ганс? – Спрашивает Фогель, «выплёвывая» с языка всё ту же «вату».

- нет: питьё имеется; отлить удобно; укрыт; боль отсутствует; руки могут висеть и опереться; дышать легко … Из-за комаров чешется в разных местах, но это малые издержки.

- А есть?
- Он вечером покормил.
- Кто?

- Не знаю. Я, видишь ли, теперь – вроде свиньи: только в землю глядеть обречён. Интересно, долго ли заживает позвоночник!
- Не знаю, Ганс, но догадываюсь, что со скуки подохнем.

- Со скуки! Это уж для смерти – самая ничтожная причина. «Божий Сын, сжалься надо мной», - вот и вся скука. Тихо становится, светло, мир открыт, поразмышлять - есть о чём.
- Перепилишь теперь Богом! – Озлился Фогель. – Глядящим в землю иной темы нет.

- Почему же? Предложи твоё средство. Я готов выслушать и на вооружение принять.
- Не имею средств.

- Тогда умирай, а я с этим подожду. Знаешь ли, ночью наблюдал лисиц – две особи! Не веришь, вот следы! До чего красивые! Шерсть под луной играет.

 «Я бы на твоём месте доппельгангера * поискал», - замахнулся советом Фогель и увидел слева долговязую фигуру: точ-в-точ Хорст, только ростом вдвое больше.

Вот это новости! Ничего себе, средство! Даже свериться не с кем, ведь Бастиан не станет рисковать позвоночником для разглядывания галлюцинаций.

«Herr Jesus Christus!» - Молча икнул Дитер. И по слову исчезла дрянь, испарениями средь горелых сучьев созданная. Проступили едва наметившиеся контуры строений, листвой блеснули выпуклости крон, обрели привычный вид берега.

Ночь свернулась. Утро позолотило выстланную наново дранку крыш, поднявшаяся до изначального уровня вода растворила обещающие зной лучи.

«А я ожесточу сердце фараона…» Действительно, с какого перепугу набросился Фогель на Ганса? Что за повод выдумал!

Доппельгангеры встречаются, настоящие и вполне! Реальность ими наполнена! Спроси: кто заставил Хорста затеять роковой спор? А книги? Хоть бы Ева давешняя! До чего шустра: «Не я себя создала»: что хочешь делай – всё дозволено.

Повсюду много разных подмен: видится так, а пристальней глянешь – навыворот. В Талмуде, например, повествуется о человеке, ищущем Бога и встретившем себя самого.

Талмуд - весь ровно об этом – о житейской хитрости, сплетениях знаний и пониманий. Написано в аннотации: «тексты предусматривают различные толкования на всех смысловых уровнях». Начни читать, уплывёшь в мягко-податливую пучину, спрячешься меж строк… и вдруг: ого! Обрёл крупицу истины! Вот один грешок, второй… А это – варианты: здесь обойди, там не оступись… Тысяча способов, миллион извинений: всё – для уверенности, на пользу себе любимому.

У бабушки много книг, упакованных в суперобложках от вождей рейха, которые она повсюду собирает. Книжки эти стоят вторым рядом, закрытые нотными тетрадями, альбомами художников, справочниками по отраслям. Дитеру можно их читать с её комментариями, не разворачивая (будто Геббельса штудируешь).

Томик притч и поучений из Талмуда, которые должен иметь каждый еврей, для ознакомления принёс отец, ведь: «хочешь победить врага, надо знать его оружие». Бабушка посмеялась, предложив подарить детям Маркса. Цитатник выкинули, но Дитер извлёк из корзины, завернул в Гимлера и вчитался.

Запутались евреи в законах, погребли Бога под ворохом манипуляций… пришёл Иисус, чтобы разорвать порочный круг, только его не приняли, продолжая путаться, вот и находят самих себя, изыскивая одну лазейку за другой.

Маркс – тоже был еврей, а значит, такой же велеречивый и лукавый. Что до наци… со смирением выслушивала бабушка восторги внучат, согласно кивая, гладила по головке, всякий раз приговаривала: «Господь свыше сил испытаний не даёт».

Дитер Готов к испытаниям, поскольку радость присутствует, светлое будущее предстоит! «Разные беды случаются на большом пути», так говорила она, так утверждала малолетних в любви, лелеяла навык благодарности.

Привычка помнить эту фразу при каждом случае, а по сути – бабушкина молитва спасла, не позволив разуму оплавиться, душе развалиться. Понимание пришло далеко-далеко потом, сейчас же стало чрезвычайно жаль Бастиана и себя.

Надо чем-нибудь заняться, провести, пожалуй, инвентаризацию. Мешок из овчарни под рукой, много сучков торчит, - тряпки повесить, следовательно, излишне вставать на мокрую землю.

Тот малый разворошил пожитки вечером, вытряхнул в один, и, всё-таки, имеется три мешка: его, Бастиана и эркенбрехера. Остальные владельцы забрали.

- Твоя зубная щётка? – Спросил Ганса Дитер.
- Нет.
- Мыльница?
- Моя.

- Беленькое, вот?..
- Что там?
- Презервативы.

- Мама… (всего боится) положила. Отец не одобрил: «это, - говорит, - благословение на блуд», и я выкинул. Значит, твои или Хорста.

- Благословение чего?
- Блуда. Он считает: обнимать чужую женщину глупо, следует иметь свою. Я с ним согласен.
- Вот потеха! – жеребцом заржал Дитер. – Слышали бы Ассман или Бухольц!

- Зачем? – Не сменил тона Бастиан. - Поссориться? Вовсе ни к чему. Тебе объясняю, потому что ты - не участник диспутов на данную тему, значит, поймёшь.
- Хорошо. Скажи, правильный Ганс, как хомяка убил.

- Щелбанцом. – Бастиан смигнул соринку, не рискнув лишний раз шевельнуть рукой. - Ясна причина вопроса: жалость, сочувствие живому?.. Скотоводы, в таком случае, мяса есть не должны. Они ведь до самоотвержения любят свои стада.

- Погоди! Ганс, не путай! Там – традиция, норма… с хомяком же!!! Выдумка Бунге, тест на негодяйство! И ты, походя, пришиб?

- Знаешь, я не поверил, что убью взаправду. Ему немного надо. А жалость… Виварные крысы – примерно то же. Может быть, из меня медик получится, исследователь… Не боюсь, и всё… Ого! Смотри туда!

- Кто это?
- Дева, изуродовавшая наших «Ловеласов».
- Ты уверен? Ты видел?
- Приволокли их – она была там. Выражение… вне сомнений.

Санька выскочила на простор и чуть не кувырнулась носом: вот он, ужас!!! И такое считается - почти без потерь!!!
Война, противное разуму явление, виделась чем-то ненастоящим, опосредованным. В ряды строились, оружие осваивали, уходят, возвращаются… каждая крошка и нитка наперечёт… Ну и что?

Даже гибель Федоскиного малыша не убедила, хоть До се плачет по нём. Дети, к сожалению, тонут, с лошади убиваются… Иное пристигает, например: достаться зверю. С Егором – вроде того.

«Коричневых» отметелила, так им и надо, ведь прозвище у неё: «не попадайся». Конечно, без войны, милиция бы затаскала по чрезмерности самообороны, и всё равно, в некие рамки происшествие укладывается. Война же (представляет Санька) – такая дурь, что ни в какие ворота!

Прошлую ночь устраивала гостей, а день – будто миг. Под вечер пришёл на Талый приказ: отнести работникам хлеба. Перед кочетами посадили, перед утром простудили. И вот – дом родной!!!

Что тут было? Говорят: «побоище с мертвецами». Санька боится мертвецов. Они – пожалуй, единственное, чего боится.

Лёгким духом взлетела на выходное крыльцо, толкнула дверь. Спят мужики в покат, иные – без подстила, только укрыты, и всё.
Коптичев Гаврил – дневальный, принял ношу, предложил сесть.
- Нет, благодарствую, - отказалась Санька. – На остров велено: дети там.

Возвратный шаг; крылечко высокое. Перила сняты. Оступилась, или за ногу кто-то дёрг! Летит, падает в руки, трепыхается, но куда! – Попался, зайчик! Не бегай в огород!
- Милый, милый, милый батенька! – захлёбывается счастьем Санька. – Скучилась по тебе! А в тот-то раз и словом перемолвиться не дали!

- Маленький зайчик! Я тебя поймал! – Мирон Васильевич пристраивается на колоду, ладонью, вплоть до пят, подгребает любимую дочь. – Хлебушком пахнешь! Вот, детишка, сиди теперь!

Она и не удирает – минутой надо пользоваться. Ушло детство, как-то вдруг исчезло, а, видишь ты: иногда возвращается. Санька целует волосы, находит выпуклое пятнышко на шее, поправляет ворот рубахи.

- Не досыпаешь, поди ка? – Выводит губами по щеке. - Глаза-то вкружёны!
- Случается, да. – Отвечает Мирон Васильевич. – Вчера хлопотно было. Читали ночь. Здесь работы погляжу, и бабку хоронить. Пойдёшь ли?

- Нету. Боюсь.
- Бабки боишься? Напрасно. Она - заступница, всегда такой была: понадобится, ещё раз за тебя умрёт.

- Да, батенька, Манефа не годится на жуть, и меня бы лучше прочих поняла. Приснится, обрадуюсь, будто повидались. Только знаешь ли, самого события боюсь и всего, что с ним связано. Не хочу рядом касаться. Добро бы, зависело, помочь, А так! Вон, на острову вчера пионерский лагерь открыли. Туда: поварничать - наш черёд.

- Хорошее дело. Ребят следует вместе съединять, особенно – беженцев. Лагерь «Солнышко» зовут?

- Как всегда. Пять отрядов, и для малышей. Я не была, только слышала. Смотри кА! Мамкина клумба! Совсем не смятая.

- Не подходи, умница. Проверить надо.
- Что проверять?
- Взрывчатку. Множеством точек нашпигована земля. Кое сработало, кое – нету… кто бы ведал. Уберёт Никол, сверится по схеме. До тех пор - никого сюда.

- А эти? – указала на «слепые» окна Санька.
- Учёные уж. Знамый след используют – ни шагу в сторону. Ты беги теперь по тропиночке без задержек, мы же тут…

- Что там? – Санька повела рукой в сторону клетки. – Рудимент или атавизм?
- Вона! Я не видел. – Мирон Васильевич поднял козырьком ладонь, вгляделся. – Если звёзды зажигают, дочь, значит – это кому-нибудь нужно. Со смыслом устроили, на коренное жительство. «Конвейер», подогрев, опять же.

- Мне звёзды надобны, - бухнуло, точно пушечный выстрел по водам. – Я устроить велел. Помогите, будьте добры.

Военспец явился, будто сквозь землю пророс. Санька давно приглядывается, но так и не может перенять чуткой к особенностям отзвука поступи разведчика.

- Не спится, Данилыч? – поздоровался Мирон.
- Да, мой друг. Хворого проведать надо, - перекинул груз на праздную руку Сулимов, - промыть, вымазать, иначе – беда.

- Зачем они? – Спросила Санька.
- Егорушка сказал, одного, будто бы, в предательстве обвинили, а другой заступился.

- С нами Крест! – Махнул знамение Мирон. – Обвинили в чём?
- Будет, батенька, глупостям дивиться. – Отодвинула щеколду Санька. - Проходите уж. Доброе что, а такого – сплошь и рядом!

- Доску держи, - велел Мирону Сулимов, поводи, как укажу. Верно понимаешь, молодец. И он – тоже не простак: ни на волос не двинулся. Головочка подтянулась – это радует. Пчельницу надеть – от мух, спину подкорректировать. Запомните, юноша, - произнёс «Эскулап» по-немецки, - рентген в болоте не растёт.

Санька засмеялась, подхватила брошенную марлю.
- Девочка! – Взглядом приласкал её Сулимов. – Не было у меня такой, не досталось: вплоть до праправнуков, только ребята.
- Какие годы! – Возразила Санька. - Вона – сколь их бегает: выбирай и люби.

- Нет. Плохо без навыка. Эдисон, другое дело: подзатыльнику радуется, окрик понимает, взгляд – тем более. Взялся давеча вашу малую утешить - лапки!!! нечто невероятное, с иной планеты – раздавить опасаюсь. Наташа каждый раз хотела дочь, да вот же!

- А ты не страдай, не убивайся, - подхватил настроение Сулимова Мирон. – Представь, что ждёт она тебя из длительной командировки, только и всего.

- Слово твоё, Васильич, - смерти нет, это ежу понятно, как говорят здешние инженеры.
- Совсем не боитесь? – Взмахнула ресницами Санька.

- Что значит – не боюсь? Ещё как! Манефа: может, не святая, но «от великой скорби». * А мне куда?
- Ко Господу на суд, куда же ещё. Все там будем, Данилыч.

- Её убили? - Ужасом выдохнула Санька.

- Господь взял. - Сулимов подгрёб золу, рассыпал под отхожей посудиной. - Жить, по всему видно, сама-то собиралась, да кабы двадцать или тридцать лет... - куда ни шло. На десятом же «гривеннике…» такие прыжки не показаны, вот и угодила на ладонь.

- У ней проблем не будет: за други своя пошла.

- Верное дело. Там, за чертой, разные места бывают, да и мы «ещё не до крови сражались, подвизаясь против греха». *
- Бог милостив, Данилыч.

- Он-то – милостив, а я – не очень: голову снести – будто свистнуть. Подставить кого – за дорогую душу!!! А языком молоть!!! Иакову * в наглядное пособие.
Лишь блудом безгрешен, и то, не сам – любовь досталась. Подвернётся иной раз «увлечение», - глянешь… сравнишь... Тьфу, пакость! А остальное по заповедям: убийство, воровство, лжесвидетельство, все они – компоненты профессии. Главное же - нет раскаяния, хоть из пальца выжимай.

- Может, так и надо?
- Не знаю, девонька. По науке нашей: даже гневаться нельзя.

- А я читала: «Когда с полною верою, от всей души пожелаешь так жить, чтоб не противиться никакому злу, то Господь сам устроит для тебя образ жизни, не только сносный, но и счастливый». *

- Будем, будем желать, непротивленица ты наша! Не далёко от каждого счастье, ровно тут.
Мирон хмыкнул, прикрывшись, будто бы намереваясь чихнуть.

- Я люблю вас, Дмитрий Данилыч! – Ладошками всплеснула Санька и осеклась.
- «Любовь ещё быть может…» * Чего ты? Зачем глазки округлила?

- Где Павлик мой, знаете?
- На Гащилиной был…
- И что?

- Да, вот что. Скажу, а ты помни приказ: Выяснения и опасения – отставить. Слыхала, небось: «и псы едят крохи, которые падают со стола господ». * «Дал, стало быть, - сохрани. Вернётся, Господи, хоть камни с неба». Вот твоя работа до крайних минут и далее.

- Правильно, - подтвердил Мирон. – Старайся, дочь, не суетись, потому что после Павла сама ни за кого не пойдёшь, как и я от Ганьки.

Дитер осознал: смерть уже пришла, и всё-таки втискивал меж пальцами бумажку с изображением паровозика и надписью: «enjoyment everyday».

Сперва было страшно, что найдут и обличат в намерениях воспользоваться презервативом, а потом! Он (совсем не привидение) встал, явился, образовался из босого крестьянина: в полушаге, смотрит, и сейчас нечто свершится!!!

Даже понимая умом, что русский ничего тебе не сделает, копчиком желаешь никогда, никогда, никогда больше не встречать.
 Хорошо, что Бастиан видит только живот и ноги этой штуки! Не придётся обсуждать, обмениваться мнениями, которые лишь в единственном числе возможны.

Такими Их узнает таящая фигу за пазухой Европа, навеки отравившись ужасом, передающимся потомкам на генетическом уровне. Такие пойдут на Фогеля под Будапештом, возьмут Берлин, - с небольшой разницей: вооружены, обязаны убивать, и печатью правоты - въевшаяся в лица пороховая копоть, довершающая сходство с чертями.

Их нельзя простить, как бы ни хотелось. До них нельзя подняться или снизойти, как бы ни приспосабливался. А потому – саднящая неудовлетворённость, тайная ненависть и ужас, - вот удел межцивилизационных взаимоотношений.

Аллюзии с пониманиями придут потом, а сейчас Дитер Фогель подыхает от страха при виде озадачившегося минутой Мирона Глущенкова, которому дела до того нет, потому что имеются другие дела.

Прав Сулимов: у кого не было девочек, у того не было детей. Первая дочь, источник восхищения, всем счастлива, кроме войны, а потому, пакость эту прикончить надо любым способом.

Санька росла здоровой, с уравновешенным характером, раскачать который даже отрочество не смогло. Спорая в работе девочка везде успевала, особенно - биостанция: там – в первых рядах, вроде Витьки Сомова.

Рано стали на неё парни заглядываться, да подступить вплотную - поди ка!
- Я, батенька, - говорила Мирону Санька, - тебе первому откроюсь, коли на сердце кто придёт, и глупостями не стану страдать.

Только не то слово, что звук, не тот грохот, что стук. Приходит – не спрашивает, берёт – не возвращается. Иных настигает, будто вор из-за угла, других – заушением, к третьим змеёй вкрадчивой ползёт… Здесь же – вулкан Попокатепетль. *

Год назад в ясный полдень кинулась Санька по гусыню, отдельно от стада ходившую. Бежит, петли вьёт вокруг хутора: тут – нету, там кто-то видел… Мелькнула будто бы!!! И с поворота с разгону на Павла налетела так, что ни остановиться, ни отвернуть. Он же, не будь прост, руки поднял и словил Саньку.

Осознала она его сразу целиком, с чувствами, пожеланиями, намерением, и поняла, что никогда-никогда не посмеет оттолкнуть. Всё! Пропала на вовсе! Нет защиты, сплошное нападение.

Одно шепнула, прежде, чем уронить лицо: - Пойду за тебя! Навек верной буду! Только минуты не губи.
А дальше… Едино: стог, овраг или омут… Куда бежит? Куда влечёт? Где оставит!!! Полная власть, и без оглядки.

Зажмурилась Санька… летит… летит и чует: стук, жар, скрипот деревянный, полусумрак с яркого, холодный пол под ногой. Глядь: прилавок – конторка сельсоветская и Миша Старов, дежурный на тот час.

- Вы чего! Отколь вытряхнуло? – Спрашивает. – За ким делом?
- Хочу, - говорит Павел, - зарегистрироваться с ней.
- Хорошо, - отвечает, - порядком завтра придёшь, не с разгона, успокоившись и обувшись.

- Слушай, ты! – притишил голос Павел, - я не шутки шутить. Расписывай добром, иль сам книгу найду.
Миша, должно быть, понял, что возражать – себе дороже, мокнул перо в чернильницу, начертал, что положено, подписи стребовал, печать приложил и даёт бумажку – свидетельство.

- Нет, - отвёл его руку Павел. – Это вручишь чуть позже, в торжественной обстановке.
- Зачем же, - воскликнул Миша, - в таком случае – такая гонка!
- Проверить.
- Чего?
- Тут – наше дело, меж двух. Пойдём теперь, а ты ожидай приглашения.

Ещё не то бывает! «Во время гонений при Деции и Валериане (около 250 года) некий языческий судья в Александрии заметил, что многие христиане желали быть обезглавленными во имя Христа. Он решил применить к ним более утончённые мучения, чтобы душа их умерла прежде тела.

Схватив молодого христианина, он привязал его к мягкой постели посреди очаровательного сада, где благоухание множества цветов и деревьев услаждало чувства. Затем привёл очень красивую блудницу. Она бросилась ему на шею и словами и страстными целованиями стала побуждать юного мученика к постыдному наслаждению.

По Божественному внушению мужественный воин Христов закрыл глаза и, дабы победить болью природный порыв тела к удовольствию, укусил себе язык так сильно, что откусил его совсем. Он выплюнул окровавленный кусок плоти прямо в лицо женщине, которая от страха убежала. Так юноша одержал первую победу, не уступив сладострастию».

На Ясенев шла полуторка с комбикормом – ею при свидетелях доехали. Иначе, кто знает, чему бы произойти по дороге.

- Я расписался с вашей дочерью, - заявил Павел Мирону и Галине - Хотел понять: действительно ли она без условий за меня идёт, иль другая оказия. Возрази, - всё равно взял бы, но послушна – и счастье полное.

- Нечто добрые люди делают так? – Попробовал усовестить Павла Мирон Васильевич. До старости в посмех теперь.

- Это ещё как глянуть: в посмех или для подражания. – Не отступил Павел. – Комсомольская свадьба завтра. Благо, праздник, родственники съедутся.

- Как же! – Ганя заслонилась ладонями, будто от удара. – А перед Господом-то! Венчаться! Иль ты – идейный, так я – против, хоть на соловки!!!

- Венчаться, матушка, следует во имя Христа, а не во имя разрешения спать. Помнишь ли ты те слова, которыми Господу обещалась? Вижу, - нету: в волнении была, в смятении. Я же помню: малым за Федоской стоял и всё слышал.

- Что предлагаешь? – Ощутивши холод в руках, вымолвил Мирон.

- Вот чего следует: отгулять (Кесарю – кесарево, комсомолу - комсомолово), и, плоть подвинувши, вместе - в пост. Ради Господа единой душой на создание домашней церкви. Поговеть честью, потом – обещания, чтоб мечтой сладострастной их не обесценить.

Вот это жених! Даром, что из разбитой семьи! «Да, глянь кА ты: архангел без пяти минут!!!»
Именно в связи с Павлом на хуторах возникло, оказавшееся пророческим, словцо.

Санька понимает: у неё – настоящий муж, после которого, действительно, нечего искать. Грехи - должно быть, тоже равновесные силам, а ей трудно определить, что слаще с ним: объятия или молитва.

- Ну, Павлуша, разговелся? – Ввинтил кто-то из Костриковых через неделю после объявления войны.
- И с какого перепугу? – Переспросил Павел.
- Да с того, что убьют, и не доэтваешь.

- А больше им ничего не дать, кроме нашего поста? Уж, почитай, под Смоленск подкатили.
- Скажи тоже – под Смоленск.

- Под Москву. Небось. Придут обязательно, потому что, как в прошлом веке: двунадесять языков. Только хотят они чрез возможное.

Сперва намерение смени, обещание  нарушь, потом – сношайся с кем попало (война всё спишет), бери, что «плохо лежит»!!! А дальше… отместка женщинам, детям, всему подряд на их земле…

Скотами переделать нас, хоть и победим?!! Не кругло ли будет!!! Сопливому чёху сам подчиняйся, коль согласен, а я – в сторону и вперёд.

Так и легло на душу хуторским Павлово решение, намертво въелось во всех, верующих и неверующих. Отсюда - "Архангелы" взялись.

Мирону – излишне жаловаться: сыны подстатные. Но этот!!! Вот она, забота!!! «Где теперь малый? Не вышел ведь от Гащилиной!» Может быть, конечно, в новой обстановке проходы изыскивает, на карту наносит! «Свежо предание», * однако. Не стал бы Павел самодейничать без уведомления.

- Делаем чего? – Обратился Мирон к Сулимову за спиной Саньки.
- Дальние подступы оповестить, - ответил военспец. Бикешинцам - особь, - чтоб прицельно глядели.

- Зачем туда? С другой ведь стороны!
- Кажется эдак, Васильич, представляется. Грамотные люди мою способность интуицией зовут.

1.       Доппельгангер - демонический двойник человека, антитеза ангелу-хранителю.

2.       Откровение. Глава 7. стих 14.

3.       Послание к Евреям. Глава 11. Стих 4.

4.       В послании Апостола Иакова особое внимание уделяется греховному использованию языка.

5.       Святитель Феофан затворник Вышенский).

6.       Евангелие от Матфея. Глава 15. Стих 27.

7.       "Любовь ещё быть может..." - Александр Пушкин.

8.       Наслаждение каждый день (англ.).

9.       Попокатепетль - Действующий вулкан в Мексике.

10.   Святой мученик Философ Александрийский .

11.   "Свежо предание..." - Александр Грибоедов.

Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/06/26/131