Ах, да кабы

        Сентябрьским, ясным вечерком, наломав впрок ядреной калины и приторочив фанерную паевку к луке седла, возвращался я верхом на своей рыжегривой Журавушке домой, в поселок. Земляная утоптанная дорога огибала склоны, взбегала на взгорки и холмы и полого спускалась в распадки, где внизу, на глинистом донышке подсыхали неглубокие колеи от автомобильных колес и тракторных гусениц. Лошадь резво рысила безо всяких понуканий, она чуяла, что путь наш домой и скоро ее наконец-то расседлают, Мы только что проехали очередную загогулину проселка и по нарезанной по склону дороге начали спуск в заросшую черемухой ложбину. И тут какой-то шальной овод слету ткнулся в конские, влажные раздувающиеся ноздри. Журавушка резко замотала головой и – понесла.
        Надо сказать, уж если она понесет, ты ей хоть шею сверни и губы удилами порви – не остановишь. Минуты через три, когда и овода след простыл и, видимо, боль от укуса улеглась, Журавушка опамятовала, но бег свой все же не сбавила, А впереди, метрах в двадцати, роскошная лывина-лужа, во всю ширину дороги. Слева от нее ощетинившийся репейником откос, справа черемуховая чащоба, и – всего лишь узкая проезжая полоска подсыхающего и тускло поблескивающего в лучах закатного солнца суглинка. Я подбираю повод, морда у лошади вытягивается, сливовые глаза ее недоуменно поглядывают на меня. «Журавушка, сбавь ход, а то ведь выстелишься, да и я с тобой» Но лошадь, знай себе, летит.
         Я опустил поводья и только ногами покрепче обхватил ее вздымающиеся бока, а свободной рукой поймал гриву. И вот мы на хорошей скорости врюхиваемся в эту влажную полоску. Лошадь успевает выбросить перед собой и отбросить назад свои крепкие ноги, и на брюхе, притормаживая четырьмя копытами, проезжает по лоснящемуся суглинку, как по маслу, еще метров пять. А я так и остаюсь в седле, только сапоги в стременах поджал к потнику. Мы замерли. Лошадь, вытянувшись, лежит на брюхе, я сижу на ней верхом. Она, слегка подвернув голову, виновато и напряженно смотрит в мою сторону. «Ну что, девонька, разлеглась, Эх, вы, женщины, не указ вам слова мои. Давай, вставай уж». Лошадь, поняв, что ее простили, быстро подбирает ноги под себя. Рывок, и она уже стоит, отфыркиваясь, и весело водит глазом: видишь, мол, не только падать, но и подниматься умею, да не просто, а с седоком. И на мгновенье присев, как бы подобравшись, Журавушка вновь взяла добрую рысь. Однако урок она, кажется, извлекла, потому как теперь, завидя издали ложбину с растекшейся лывой или даже крохотным мокрым пятнышком на нашем пути, лошадь моя прижимала свои аккуратные уши, сбавляла бег и осторожно преодолевала опасное место. Зато потом победно окидывала меня беглым взглядом: «Вот, дескать, хозяин, какая я прилежная ученица!»
         Ах, кабы все существа женского пола были такими смышлеными да понятливыми. Вот бы зажили тогда!