Отголоски. Часть 3. Леонид Ильич

Не так просто мне выбраться из 1982 года. Служба в грузинской стороне продолжалась. Октябрьские праздничные дни завершились, но 10 ноября неожиданно объявили усиление. Недоумение быстро перешло в подозрение, а подозрение в уверенность.  И когда 11 числа, в 11.00 власти соизволили объявить народу о смерти Брежнева, это мало кого удивило. На моем веку это был уже третий уход вождя. В 1953 году  об этом деле известила черная тарелка настенного репродуктора; потом что-то говорила мать, потом воспитательница в детском садике – но в памяти не осталось ничего. Ощущалось напряжение – вероятно оттого, что кто-то плакал. Детям всегда тягостно от взрослых слез.
Лучше запомнилось исчезновение с Хрущева. Возможно потому, что оно было внутренне ожидаемым – Никита Сергеевич надоел. Чем спросите – длинными и энергичными речами. Нет -  он был хорошим, уверенным в себе оратором, прекрасно чувствовал себя на  трибунах различных партийных форумов, но время жестко сработало против него. Появилось телевидение. Не в каждом доме: в маленьких райцентрах, вроде наших Костюкович, телевизоры устанавливали в клубах производственных предприятий. А это всего-то  помещения на два-три десятка человек, приходивших смотреть диковинку по вечерам и предпочитавших любые светские передачи, особенно концерты и футбол, любым идеологическим выкладкам. А на идеологию, как известно, времени и средств не жалели. Но вызывала она не лучшие чувства – мало кто готов был в  хотя бы полчаса быть наедине с говорящей головой. Народ зароптал: «Болтун»!  Призывы тех лет «Догнать и перегнать Америку по производству молока и мяса» звучали нелепо – ну кто знал, как в той Америке с мясом и молоком? Так же скудно, как в наших магазинах или ещё хуже? Да и что нам вообще эта Америка? Жизнь наша была иной – мы росли и радовались тому немногому, что было. Счастье робко пробивалось  в наши семьи:  радостью стала свободная суббота, когда мать, завершив уборку квартиры, могла сесть с нами на диван и прочесть что-то из того, что она считала нужным. Многое запомнилось надолго и всерьёз сцены из «Овода», к примеру. Я все это пишу к тому, что речи и устремления Никиты Сергеевича неслись куда-то невпопад, мимо народа. И все легко вздохнули после известного Пленума ЦК КПСС, освободившего его от всех государственных должностей. Собственно, ничего крамольно – разоблачительного в адрес его не звучало; разве что таинственный термин «волюнтаризм» повис в воздухе. Летом следующего года в каникулы я работал переписчиком в городском книжном магазине и стал свидетелем безжалостного истребления всех его «сочинений», которых набралось, однако, немалое количество. Причём желающих взять хоть что-то себе на память не находилось.
С Леонидом Ильичом вышло не лучше. Шестидесятые и семидесятые он выглядел вполне прилично, зрело и отчасти задорно. В стране, при всей скудно прилавков магазинов, царило спокойствие,  с определенным налетом убогости. Средний класс был многочисленным; да и  пролетариат не утратил своего места и значения. Партийная верхушка жила лучше обывателя, но у нее хватало ума не демонстрировать свое благополучие. В международной политике слегка поменялась враждебная риторика в адрес западных стран – появилась «разрядка международной напряженности», вершиной которой было подписание Заключительного акта в Хельсинки на Совещании по безопасности и сотрудничеству в Европе 21 июля 1975 года. Впрочем, акт стал для страны формальностью. К тому времени завершилась «оттепель»; танки проутюжили дороги Чехословакии, образовалось и крепло диссидентство. Леонид Ильич дряхлел, потихоньку становясь героем анекдотов, затем и частушек. Едких, но не злобных. Видимо, он и сам был не злобивым человеком и мог бы стать, по большому счету, успешным правителем, но история – злая дама - рассудила иначе. Поговорим об этом ниже.