Птаны которые

     – Курсант Лирби, отставить слёзы!
     Но куда я могу их «отставить»? Когда в этих сияющих на солнышке закрытых гробах мои друзья – Ники и Оран. То, что от них осталось...
     Почему-то именно солнце делает всё таким ненастоящим. Море тоже сумасшедше бликует, вообще света много, как во сне. Кажется, если бы это сияние можно было приглушить, страшный сон бы просто кончился.
     – Лирби плохо!
     От того, что в глазах темнеет, я чувствую даже какое-то облегчение. И успеваю подумать: «А что, мне может быть хорошо?»...

     Кабинет доктора Дикса. Сам док. Мама.
     – Он очнулся!
     – Тони. Курсант Лирби!
     Я снова закрываю глаза. Не хочу ничего говорить, тем более вставать. Хочу просто глубоко вздохнуть (по-моему, здесь душно), но получается какой-то всхлип.
     – Уколю ему Виксол, он будет спать часов шесть. Проснётся поспокойнее.
     – Я посижу с ним.
     – Шесть часов?
     – С ним всё будет хорошо?
     – Разумеется.
     Ну разумеется. Дикс просто душка. В этом нет никак сомнений, со мной всё будет хорошо!
     И мама с этим её глупо-встревоженным видом, как будто всё время спрашивающим «Тони, что случилось?». О, совсем ничего. Совсем ничего, мама! Ты зря приехала, тебе не надо беспокоиться о таких мелочах. Просто твой сын потерял сознание на похоронах двух своих лучших друзей, которых буквально разорвало. И он даже не может объяснить, как это случилось. Всё, что он говорит – полная чушь, да и, знаешь ли, чушь тоже бывает разная. Официальная версия о несчастном случае – тоже совершеннейший бред, но я твержу «Их убили птицы» – и вот уже док интересуется, видел ли я и раньше что-нибудь необычное, слышал ли голоса и, если слышал, когда это было, короче – не псих ли я. Ничем не смог его порадовать, голосов не слышал, чудес не видел. Кроме того, одного. Но можно ли назвать чудом то, что убивает?
     Будь я трижды психом, а произошедшее глюками, есть кое-что, что никуда не деть, не «отставить»: кто-то же их разорвал! И хоронят-то их в действительности, прямо сейчас. Ники и Орана. Я больше никогда их не увижу, я могу их только вспомнить. И всё время вспоминаю, как будто учусь, привыкаю вспоминать, их – и то, что случилось...

     Был пятый час, и тоже, кстати, солнце, но совсем другое, спокойное, вечернее, оранжевое...
     Мы вышли из арсенала с новенькими, только что полученными блэкхромами. Оран непрерывно им играл, подкидывал и прочее – он фанат холодного оружия. Да и, по-моему, фанат вообще всего холодного, есть (было...) в нём что-то очень нетёплое, во что лучше не пытаться вникнуть. Я и не пытался. Просто однажды он сильно меня выручил, и я решил, что это тот случай, когда ты в долгу, но долг не тяготит. В общем, мы с ним заобщались, и это было ещё до посвящения.
     А на посвящении, когда мы лезли на обмазанную жиром двадцатифутовую «К» (хорошо хоть только на «К», а не на каждую букву «Военно-морской академии Кан-Корр»!), я соскользнул и зарядил ногой в глаз Ники Новаку. Док сказал, что ему не повезло и повезло сразу: можно было и без глаза остаться – но ведь не остался! Я чувствовал себя как-то по-идиотски: чуть инвалидом человека не оставил. Заходил спросить, как там его дела. Оказалось, он, как и я, на Q-L зависает. Восемнадцатый уровень! У меня шестой...
     Ники и Оран не особенно ладили между собой, зато оба ладили со мной, а я с ними. Иногда мне казалось, они дополняют друг друга. С Ораном без Ники я как-то подмерзал, а с Ники без Орана расклеивался. Всё-таки Новак был слишком уж «лирически настроен», не помню, кто про него так сказал, но кто-то сказал, и так и есть (было...).
     В общем, вышли мы со своими новенькими блэками и направлялись побродить по берегу – как вдруг Ники застывает на месте, глядя куда-то в угол между арсеналом и четвёртым корпусом:
     – Это кто?
     – Утки, – чему-то обрадовался Оран. – Ну точно, утки!
     Их было три. В углу, куда они забились, всегда темно, тенистый дальний угол – и сами они тёмные, практически чёрные, уж не знаю, как Ники их заметил.
     Утки, не утки...
     Чёрные, носатые. Тельце вроде утиное, размеры тоже, но крыльев нет. Лапы на ласты больше похожи – котиков там каких-нибудь, они на этих своих «лапах» даже не стояли толком, а просто опирались, всё время заваливаясь на хвост.
     Мы подошли к ним, разглядывали, а они никак не реагировали. Я хлопнул в ладоши над самыми их головами, но они даже не пошевелились – если, конечно, не считать этого их «заваливания». Стоять им было явно неудобно...
     – Мерзкие какие, – усмехнулся Оран. – Прямо мутанты.
     – Может, больные? – Ники осторожно погладил одну по спине. – Откуда они вообще тут взялись? Не приползли же. До моря футов шестьсот, не меньше...
     – Мерзкие, да... – продолжал разглядывать Оран. – Морда тупая, башка маленькая... Ну и чё мы с ними делать будем?
     – С башками? – Я это просто так ляпнул. И понимаю, что дело не в моих словах, слова могли быть любые или даже совсем никаких, вряд ли что-то бы изменилось. И всё равно, когда я это вспоминаю, мне всегда хочется, чтобы я промолчал.
     Но я не молчу, переспрашиваю. А всё, что случается дальше, случается очень быстро.
     Оран хватает ближайшую уточку за голову.
     Мелькает блэк – и только голова у него в пальцах и остаётся.
     Тельце птицы мягко шлёпается на брусчатку, пару раз дёргает ластами-лапами – и замирает.
     Оран прищёлкивает языком. Я молчу.
     Ники тоже молчит. И вдруг бьёт Орана чётким боковым в челюсть!
     Оран теряет равновесие и валится на стену.
     Я понимаю, что сейчас буду их разнимать – мне не привыкать, правда, ни разу ещё Ники не бил первым, – но разнимать не приходится.
     Оран сползает по стене и совсем не спешит вскакивать.
     Некоторое время он просто сидит, ни на кого не глядя, потом сплёвывает розовым – и вдруг, со всей дури, швыряет птичью голову прямо Ники в лоб!
     Голова отскакивает и падает чуть поодаль от чёрного тельца, прямо перед оставшейся утиной парочкой. Парочка и на это никак не реагирует, реально потрясающе тупые!
     Ники трёт лоб обеими руками, но не выдаёт ни звука.
     Оран вытирает блэк о рукав. Следов на рукаве не остаётся – лезвие практически чистое...
     – Это ты из-за утки что ли? Из-за птички? – спрашивает он, как-то криво улыбаясь.
     Ники не отвечает, и я знаю, что не ответит. Но знаю и то, что именно этим молчанием он влёгкую сможет довести Орана. А у Орана блэк, с которым он никак не наиграется, – и причина. То, что он вполне может посчитать причиной...
     Но это ещё не всё. Не всё, что мне не нравится.
     Дело в том, что я что-то почувствовал. Что-то, что не могу толком описать даже для себя, а уж для них, тогда...
     Наверно, это можно было бы назвать страхом.
     Представляю себе усмешку Орана и как он скажет что-нибудь вроде «отхватил я, а зассал ты!». Ники плечами пожмёт – он не раз говорил, что не умеет бояться за себя.
     Не знаю, за себя ли я боялся и уж тем более, чего. Это был страх вообще – как воздух вокруг.
     Когда Оран отхватил голову этой мутантской утке, я увидел что-то похожее на вспышку. На какое-то мгновение всё вокруг пыхнуло синеватым светом. Не ярким, каким-то дымчато-синим. Да ещё и как будто горячим. Почему «как будто» – потому что одновременно он и холодил. Ещё и – как будто! – предупреждал, но этого совсем уже не объяснишь...
     – Да отвяжитесь вы от этих уток! – наконец, говорю я. – Уходим, хватит уже. Тоже мне, Зелёная ветка...
     Зелёную ветку я упоминаю зря и сразу же это понимаю, но всё, поздно. У Ники играют желваки. В Q-L он бригадир Зелёной ветки. И говорил, что хотел бы и в реале...
     Он усаживается на бордюр. Явно никуда не собирается.
     Оран смотрит на него и тихо, но очень чётко, чуть ли не по слогам говорит:
     – Больше я никому не отрежу голову. Сразу не отрежу. Я буду резать по частям. Одну лапу... – Он высоко подкидывает блэк и ловит его у самой земли. – Вторую лапу... – Подкидывает и ловит снова.
     – Ну и сидите, – говорю я. Разворачиваюсь и ухожу. Иду в сторону моря, куда мы, собственно, и собирались.
     Почему-то я решил, что это их вразумит – ну сколько можно сидеть в этом углу с этими птичками?
     И странная штука. Чем я дальше, тем мне легче! На тот момент мне кажется, что дело в море. Оно как будто ждёт меня, спокойное и гладкое, даже не голубое и не зелёное, а почти сплошь солнечно-оранжевое, и от этого ещё более тёплое и приветливое.
     На берегу только Алан и капрал Вайли.
     Я уже почти у самой воды. Не знаю, что заставляет меня обернуться.
     Вспышка, хлопок. Хлопок такой силы, что уши закладывает. И вспышка сильная, яркая, ярко-ярко-синяя – на весь тот чёртов угол, где остались Ники с Ораном.
     Я бегу обратно. Что-то кричу. Бежит Алан, капрал... Доктор Дикс уже там, кто-то из преподов – откуда-то набежало довольно много народа...
     Шум, суета, недоумение. Ужас. Но всё-таки больше суета и недоумение. Как будто ни до кого не доходит, что... Нет, до меня тоже не доходит. Все что-то спрашивают – и я спрашиваю. Все – прямо как мама: «Что случилось?», а я – «Где Оран? Где Ники?». А их действительно нет, только пара ошмётков чего-то. Остальное уже потом собирали – под кустами, на газоне... Без меня собирали, меня оттуда увели. Когда уводили, я всё повторял и повторял эти свои «где». Да, ещё спрашивал, куда делись птицы.

     ... – Куда делись те птицы? – это я, оказывается, вслух говорю.
     Сколько я спал? Уже ночь... Проверяю время и глазам не верю – почти три!
     Веки тяжёлые, голова как не своя. Может, Дикс мне двойную дозу вкатил? Тогда почему я не стал «поспокойнее»? Только проснулся – и опять тревога, опять это чувство, что плохо, но будет хуже. Хорошо уже не будет...
     Дикс сидит в кресле напротив. В окне огромная луна, светло почти как днём, но он сидит так, что виден только его чёрный неподвижный силуэт. Скорее всего он уснул, но мне становится жутко...
     – Доктор Дикс!
     – Да, Тони, – отзывается он сразу и совсем не сонно.
     – Где мама?
     – Спит, вероятно. Ей выделили комнату в третьем корпусе. Курсант Лирби... Тони. Нам надо поговорить.
     – Говорим же уже... – бормочу я, совершенно не понимая, к чему он клонит.
     – Как ты себя чувствуешь? Сможешь встать?..
     По-прежнему без света, Дикс проводит меня в смежный кабинет.
     Дверь туда всегда закрыта, я думал, что там что-то вроде подсобки. Но нет, это кабинет, всё как надо, даже выход на балкончик, даже портрет Маккласки на стене. Этажерка с торами, стол – правда, почти пустой, только символ академии, сверкающая в лунном свете «К» на толстенной подставке...
     И рядом со столом что-то. Что-то, с чего Дикс, одним цирковым движением, срывает ткань.
     Теперь я понимаю, почему он не включил свет, да, так, конечно, эффектнее...
     Огромный, закрытый фанерой, как крышкой, аквариум. Подсвеченный голубым и зелёным, он похож на какой-то фантастический самоцвет, и в этом самоцвете мечутся два чёрных вкрапления. Я вглядываюсь... Те самые утки!
     Да, это они, хотя в воде и выглядят по-другому. Прямо как рыбы!
     Я совершенно уверен, что они «те самые», но зачем-то спрашиваю:
     – Это те?..
     – Это птаны, – уклончиво отвечает Дикс.
     – Но птаны же гигантские... Гигантские подводные птицы, – припоминаю я что-то из фольклористики.
     – Думаю, Тони, это детёныши. Да и откуда нам знать, какого они вообще размера? В мифах они скорее сильные, чем огромные. И не чёрные, а синие – видимо, из-за их свечения. Я тоже думал, что они – миф, сказка, пока не поймал вот этих, буквально голыми руками! Плавал к островам за ламинарией, и они к лодке подплыли, ты можешь себе это представить? Я принёс их в ведре, прямо с водорослями. Тони, я поймал мифических животных! – хихикает он так, как будто сам своему счастью не верит. Может быть, я первый, кому он об этом рассказывает?
     – Они разорвали Ники и Орана, – напоминаю я.
     – Скорее взорвали. Их способности к люминесценции удивительны, но то, о чём ты рассказывал – совсем другое! Это противоречит всем известным нам законам, но что мы знаем о глубоком море?.. Тони. То, что совершили твои друзья... Такое редко случается, их имена войдут в историю!
     – Посмертно.
     – Разумеется. И это прискорбно. Однако уже случилось... Тони, эти милые существа – совершеннейшее чудо! Колоссальная, невероятная способность к адаптации. Ты только вдумайся: они глубоководные! Я делал биохимию – уровень осмолита зашкаливает, это непредставимые глубины, пять миль, шесть миль... Ты представляешь, что такое для глубоководного животного наши условия?
     Я молчу, но Дикса это нисколько не смущает.
     – А ведь они не только подплывают к поверхности, – продолжает он, сверкая глазами, – они не погибают и на суше и даже передвигаются по ней! Смогли же они не только выбраться, а и до балкона доползти. Пробыли на воздухе бог знает сколько, шлёпнулись вниз – и выжили!
     – Я рад, что они выжили, – холодно говорю я, надеясь, что это охладит пыл Дикса. Но не охлаждает совершенно.
     – Но дело теперь уже даже не в этом! Адаптация и выживаемость это хорошо, но я не знал главного – что они генерируют энергию такой бешеной силы! И уникальных, совершенно уникальных свойств. Ведь ничего не оплавилось, не пострадало – погибли только люди! Эти милые существа – оружие, ты это понимаешь?
     Мне совсем не хочется называть этих существ милыми, а когда Дикс говорил про «бешеную силу», мне подумалось, что сам он – бешеный. Сумасшедший. Он даже не говорит уже, а орёт – только не повышая голоса. Да, так бывает. Мне хочется, чтобы он замолчал, и он, на удивление, так и делает.
     Мне кажется, он даёт мне время на «осознать», но всё, что я могу – смотреть на эти шныряющие по аквариуму живые бомбы. Почему-то чаще всего они носятся по диагонали – из угла в угол, из угла в угол. Косые чёрные штрихи в голубой воде...
     Один из них вдруг останавливается и зависает, прижавшись к стеклу. Он смотрит на нас. Голову ему пришлось повернуть и смотреть только одним глазом – чтобы не мешал клюв.
     Я невольно пячусь.
     – Тебе не надо бояться, – замечает Дикс. – Они не нападут. Совершенно понятно, что выброс энергии связан с самозащитой. Когда я их ловил, они светились, но очень умеренно. Вероятно, им надо как-то сильно, критически испугаться, чтобы...
     – Чтобы убить моих друзей.
     – Да, да, это печально. Но ты меня совсем не слышишь! Они много кого ещё убьют. Это оружие, уникальное оружие, это... – Дикс опять замолкает, но уже по совсем другой причине: удар по голове «К»-подставкой разговорчивости кому угодно не прибавит...
     Не знаю, может быть, я треснул его слишком сильно, утром узнаю. По крайней мере, крови не видно, уже хорошо.
     Снимаю фанеру и вытаскиваю птанов. Это легко – они перестали метаться и не пытаются увернуться.
     Удивительно, но они почти не мокрые. Перья у них упругие как резина, а лапы неожиданно мягкие. Да и сами они какие-то мягкие и, как бы это сказать... хлипкие.
     Никакого свечения от них не идёт, да я и сам чувствую, что они чувствуют... в общем, всё нормально.
     Я иду к морю.
     Луна продолжает сиять, хотя на востоке что-то такое брезжит. Рассвет близко. Уже выключили прибрежные фонари. В лунном свете пришвартованный к пирсу «Орфус» выглядит каким-то загадочным морским монстром, и я вдруг думаю о том, какие мы для птанов. Огромные? Сухопутные? Странные?
     Птаны сидят тихо, как пригревшиеся котята. Мне почему-то неудобно, не знаю, перед кем, но зато знаю, за что. За то, что я тащу на ручках тварей, которые... Которые.
     – Морды у вас действительно тупые, – говорю им перед тем, как отпустить.
     Выпускаю я их вроде аккуратно, но они всё равно плюхаются неуклюжими мешками.
     Вода здесь чистая, но море бликует луной, и я не увидел бы их, даже если бы они плыли медленно.
     А они наверняка плывут быстро. Наверняка.





(март – апрель 2017)