Сухарь

Светлой памяти деда моего Гусева Сергея Петровича...
    
    Загудев простуженным, густым басом, пароход медленно отчалил от коломенской пристани. Сергей Петрович поспешно вернулся в каюту плацкарта, где ещё спала, беспокойно вздрагивая и всхлипывая во сне, семилетняя внучка Юля.
    Стараясь не шуршать купленными в ларьке на берегу газетой и маленькой детской книжкой, Сергей Петрович осторожно положил их на столик и решил позавтракать. Вчера он не ужинал и чувство голода противно щемило в желудке - давал знать о себе застарелый гастрит.
    «Может быть, сегодня обойдётся: Юлечка забудется, не станет так плакать и терзать его и свою душу?»- подумал он с тайной надеждой.
    «Вот и ситро купил в буфете, и булку сладкую, - мысленно продолжал дед. - Может, успокоится? Сколько ж можно и самой так надрываться?».
    Со вчерашнего вечера, с самой посадки, как только Юля поняла, что бабушка осталась на берегу, чтобы вернуться опять в деревню, на глазах у девочки не просыхали слёзы. Она не устроила истерику на глазах у пассажиров и обеспокоенного деда, не кричала громко и ничего не просила, а заплакала так сиротливо и безутешно, сначала навзрыд, потом уже тише, но от этого не менее пронзительно и горько. Бабушка тоже плакала, поспешно вытирая глаза краем повязанного на голове платка, и кричала, с надрывом в голосе и, сквозь слёзы, с берега, пыталась успокоить Юлю:
    «Не плакай, милка ты моя! Я приеду скоро… Вот помогу Нюрке выкопать картошку и тудыльче приеду… Слушайси деда, не плакай!».
    Бабушка долго стояла на краю шлюза, пока пароход не отплыл так далеко от берега, что пассажиров, стоявших на палубе, стало не видно.
    Юля продолжала тихо плакать до самой ночи, пока сон не сморил её, все уговоры деда были тщетны. Она просто не слышала их. Неведанная доселе тоска поселилась в душе ребёнка, как будто её оторвали от самого главного, того, с чем она жила свою маленькую и беспечную жизнь, безвозвратно, насовсем…
    Юля проснулась, как никогда, рано. Личико её было хмурым и Сергей Петрович, от природы неулыбчивый, даже строгий, испугавшись, что сейчас из глаз Юли опять потекут слёзы, засуетился, натянуто и заискивающе улыбнулся ей:
    «Ну, вот и проснулась. А я тебе книжку интересную: «Весёлые картинки» на пристани купил, да ситро со сдобой. Вставай, поешь, потом книжку почитаем».
    Юля и сама умела читать с пяти лет, дед научил. Теперь она уже читала бегло и с выражением, но именно сейчас дед, ничего не ведая ни в педагогике, ни в детской психологии, каким-то внутренним чутьём, понял, что он должен прочитать книгу сам, вслух. Юля должна слышать его голос, чтобы они вместе были заняты одним делом, чтобы, в конце концов, девочке не было так одиноко наедине со своими мыслями.
    
    Всю свою долгую и тяжёлую жизнь Сергей Петрович был добытчиком. Переживший три войны и голодовку, он многому в жизни знал истинную цену, смолоду плотничал, подолгу не бывал дома, ездил на заработки. Хозяйством и воспитанием детей, а их было семеро, занималась жена – Татьяна Григорьевна и, надо сказать, делала всё отлично. Дети стали взрослыми, обзавелись семьями, теперь и вторую внучку до школы вырастили…
    Впервые оказавшись в такой ситуации, аскетичный, скуповатый на ласку, набожный и немногословный (в семье за эти качества «за глаза» прозванный «сухарём») Сергей Петрович теперь не знал, как вести себя и был подавлен и растерян.
    Он заварил чай, почистил сваренное вкрутую яйцо, посыпав его солью и, увидев, что внучка начала есть, тут же, открыл детский журнал «Весёлые страницы». Дед начал читать вслух, громко, расставляя акценты и, даже, излишне артистично, что было ему совсем не свойственно. Всё это время Юля молча жевала сдобу, прихлёбывая её сладким чаем и ни разу не улыбнулась. Она думала о своём горе. Когда книга была прочитана, Юля опять тихо заплакала и Сергей Петрович, в поисках выхода, поспешно произнёс:
    «Пойдём на воздух, погуляем. Там красота такая: солнышко светит, берега красивые посмотришь». А, памятуя наказ Татьяны Григорьевны: беречь хрупкое здоровье Юлечки, добавил:
    « Только надень кофточку и платок повяжи, чтоб в ушки не надуло».
    На палубе, пассажир, тучный мужчина средних лет, увидев плачущую Юлю, обратился с вопросом к Сергею Петровичу:
    «Что это у Вас девчушка второй день в слезах - обидел кто? Может, помочь чем?»
    Сергей Петрович вначале возмутился такому вопросу, а потом, как - то душевно обмяк от
    простого человеческого участия и сопереживания к своему горю и беспомощности и, совершенно неожиданно для самого себя… заплакал. Слёзы потекли из его единственного глаза(второй - он потерял в результате ранения ещё на Гражданской войне).
    «Сил моих больше нет! Извёлся весь! – запричитал Сергей Петрович, - всю душу из меня вытянула! Не знаю, как и чем успокоить? Домой везу, к матери, в школу ей идтить через две недели, а бабка в деревне осталась помочь Нюрке картошку копать. А она (Сергей Петрович указал на Юлю)с двух лет с нами, матери и не видала почти, вот и плачет, как сирота… Я уж ей - и книжку, и ситра сладкого…», - выговаривал дед, как бы оправдываясь за своё бессилие. " Не знаю, что ещё делать?.." – уныло закончил он свою короткую «исповедь». Кивая головой, пассажир, молча выслушал монолог Сергея Петровича и, совершенно неожиданно, предложил ему посидеть, поиграть в «картишки» да принять «по маленькой» для снятия, так сказать, напряжения.
    Сергей Петрович вдруг резко изменился в лице, вытер слёзы и сухо произнёс:
    «Извини, человек хороший, не пью, не курю и в карты не играю смолоду. Мы, пожалуй, пойдём в каюту, ветерок нынче свежий, кабы, внучка не простудилась». Он взял Юлю за руку, и они пошли вдоль по палубе к корме парохода. Девочка, неожиданно притихнув после дедушкиных слёз, тихо спросила:
    «Дед, а мы ещё поживём у тебя, правда? Мы не поедем сразу к мамке?»
    Обрадовавшись, что внучка уже не плачет, но, не умея лукавить, отведя свой взгляд от её покрасневших глаз, дед радостно, с нежностью в голосе, произнёс:
    «Конечно, малёнка моя, мы ещё побудем дома, ещё ночуем на Хуторской. Да ты не боись к матери - то ехать. Там ждут тебя, квартиру новую получили, в школу учиться пойдёшь, а мы с бабкой к тебе приезжать будем, гостинца привезём. Ты не плачь только, милка, всё хорошо будет».
    А сам в это время думал о другом: «Как она теперь будет одна без нас, а мы – без неё, уже привыкли друг к другу? Дома в семье, кроме Юльки, ещё двое девок, зять пьёт, а дочь Клавка, всё время на работе. Посудины лишней в доме нет, спать не на чем… Нищета. Эх, да ничего не поделаешь! Жить как-то дальше надо…».