Элегия о кошке

Холодное, тоскливое утро. Грусть, почему ты сидишь у меня на кровати в столь ранний час, и так нежно гладишь мои волосы? И почему от тебя исходит такой холод? Раньше ты приходила только вечером, когда сумерки окрашивают всё в свои магические, темные тона; когда певцы одиночества выходят из потустороннего мира, и поют хором в моей голове. О чем? О былом. Грусть, снова ты принесла в своих бездонных глазах воспоминание, и хочешь со мною выпить обжигающего чаю? Ну, что же, присаживайся, жди, пока закипит чайник.

Как холодно и одиноко… На оконных стеклах застыли капли дождя, и, ветер, несмотря на все преграды, пробирает меня до костей. Моя комната похожа на что-то тесное, дырявое, на что-то сгнившее, непригодное для жизни... Что-то мне это напоминает, нечто очень волнительное и грустное из детства, когда я был совсем еще невинным ребенком. Это был возраст, когда моё сердце было больше гор, а мысли чище летнего безоблачного неба. Тогда я смотрел на пролетающих птиц и спрашивал – куда они летят? Почему люди не живут как птицы? Почему люди прячут свои чувства в коробках?

Грусть, я понял, почему ты так холодна сегодня, и почему в твоих глазах застыло облако из слёз. Ты принесла мне воспоминание о той кошке, которую я подобрал много лет назад у мусорного бака. Она сидела в дырявой картонной коробке, и пыталась привлечь внимание редких прохожих своим жалобным мяуканьем, но этот плач заглушался человеческим равнодушием, словно толстой непроницаемой стеной. Люди проходили мимо, прячась под капюшонами и зонтиками, отворачивали взгляд от мусорного бака, морща носы от отвращения, а в их головах я видел мерзкую свалку. Я помню: непрерывно шёл моросящий дождь, барабаня по крышам, и вода с шумом стекала по желобам; ржавые ворота скрипели под порывами промозглого ветра, и плакали голые ветви деревьев; а кошка забилась в своё маленькое убежище, ища защиты у несчастной, гнилой коробки, и провожала взглядом проплывающие мимо человеческие тени. Да, это были тени – ведь у них не было сердца. Если и было, то размером со спичечный коробок, в котором дымились потухшие спички. Ты помнишь её взгляд? Мне кажется, Грусть, в тот момент ты вселилась в эту одинокую кошку, в это потерянное создание, и смотрела на меня её глазами - в них отражалась протяжная скорбь, и в них застыло серое дождливое небо. Весь огромный мир, со всеми радостями, наслаждениями, горестями - всё сузилось до размеров этой маленькой дырявой коробки, в которой билось маленькое сердце, - и остались только слёзы - слёзы летели с небес на землю, слёзы стояли в моих глазах, и плакала душа в этой маленькой коробке. Её взгляд говорил, он рассказывал историю, он пел песню печали, и я слышал её под этим моросящим дождём  –

«Остановись, душа, не проходи мимо. Послушай мою историю, ведь у меня так же была жизнь со всеми радостями и печалями, но осталась лишь грусть. У меня так же была мать, и была я котёнком. Моя мама кормила меня молоком, учила умываться, играла со мной, пела мне. А я была вся в неё – пушистая, полностью с белой шёрсткой, словно первый ноябрьский снег. Я помню, что наши хозяева любили нас, и что мы были частью их большой семьи. Когда я была совсем маленькой, они брали осторожно меня на руки, нежно гладили мой животик, мою головку, а и засыпала в их ладошках – такая я была кроха. Мне было тепло, и я была счастлива. А когда я уже могла самостоятельно кормиться, когда мне уже не нужно было молоко матери, но нужна была её забота, меня неожиданно отдали в холодные руки, и унесли в чужой дом. Какая-то часть меня умерла и осталась в старом доме, но я постепенно привыкла. Я была маленьким котенком, и я еще не знала, что такое зло, и что такое бессердечность. В новом доме не было нежности, не было тепла, но я привыкла и к этому. Я полюбила новый дом, полюбила новых хозяев такими, какие они есть, и потому я была счастлива. Через несколько лет я родила котят, и счастью моему не было предела. Оно заполнило весь дом невидимым, прекрасным туманом, и мне казалось, что оно будет вечным. Но, я даже не успела покормить их своим молоком, и мои котята куда-то исчезли. Я то и дело нюхала то место, где родила их, бежала на подоконник, смотрела на огромный мир, и думала – где же мои дети? Какая сила их забрала у меня? Куда деть свою любовь? Я отдавала её своим хозяевам, но они не принимали её. И мне было грустно. Но и это прошло. И, когда я уже вновь зажила беззаботной, и счастливой жизнью, когда я забыла всю былую тоску, меня положили в пакет, окунули в безнадежную темноту, и я оказалась здесь. Я не знаю где я, знаю только, что мне холодно, голодно, но, та любовь, которую я не успела отдать своим котятам – она вновь проснулась во мне, она греет меня, и у меня есть ещё надежда, что кто-то почувствует это, что где-то ещё есть сердце, способное любить. И я верю, что мои котята всё еще живы».

Я бережно взял её на руки, она прижалась ко мне всем своим существом, и я унёс её домой. Когда я нёс её домой, она не смотрела вокруг, а она смотрела на меня – на моё детское лицо, полное доброты, и, казалось, не верила, что чувствует тепло рук. Но, дома я столкнулся с разочарованием - мои родители не пожелали пускать её в дом, и оставили в сарае, попутно отругав меня за этот, по их словам, бестолковый поступок.

Я сделал кошке постель из соломы, укрыл её старой теплой рубашкой. Мама запрещала мне гладить её, боясь, что та заразна, ведь я нашел её в мусоре. Но, я не слушал никого, и всё равно то и дело, когда никто не видит, выходил к ней, гладил её, и играл с ней. А она была так ласкова со мной, словно это я был теми котятами, которых она не успела вскормить. Помню, что разговаривал с ней, рассказывал ей о себе, о своей семье, а она лежала на моих руках, смотрела на меня большими, понимающими глазами, и нежно мурлыкала. Я рассказывал ей, как теперь она будет любима, какой у неё будет жизнь в новой семье; рассказывал о том, что у нас есть добрая кошка – Софья, и что они обязательно подружатся. Но, я не мог по долгу сидеть с ней, ведь на улице было очень холодно, и родители ругались, и потому, удерживая слезы, я оставлял её в одиночестве. Когда я сидел у себя дома, когда я засыпал по ночам, я думал – как же она там без меня? О чем она думает в этой холодной ночи? Не страшно ли ей? Ведь у неё теперь есть только я. И я бежал к ней, пока никто не видит. А сколько было радости, когда она вновь видела меня! Как она прыгала ко мне на руки! Как она была ласкова! Той грусти уже не было в её глазах, не было того серого неба, было лишь счастье, и плывущие облака. Я собирался сделать ей целый дом из старых одежд и соломы, а со временем, убедить родителей впустить её домой. Как это обидно, что взрослые везде видят лишь вред, и не видят ничего доброго и светлого.

Так мы прожили три дня. Я, как обычно, вышел к ней с миской теплого молока, но она меня не встретила ни мяуканьем, ни мурлыканьем, не встретила лаской, а тихо лежала под моею старой рубашкой. Она была мертва. Помню, как я долго сидел на коленках рядом с ней, гладил уже мертвое тело, и всё ждал, что она наконец проснётся от вечного сна. Я не мог поверить, что смерть вот так просто, и так внезапно могла забрать дорогое мне существо, о котором я заботился, и которого полюбил всем сердцем. Но, она не ожила. Родились только слёзы, из которых мы сейчас завариваем наш чай, Грусть.