Нерожденные дети

Трава. Его лицо так долго лежало на ней, что кажется, она вросла в его кожу. Запах мокрой травы и земли. Он цеплялся за этот запах как за дырявую лодку. И потом, когда он уйдёт (а он не сомневался, что уйдет), он заберёт его с собой. Туда где нет ничего кроме чернейшей тишины и покоя. И боли нет.

Его глаза были закрыты, а взгляд обращён внутрь себя, в поисках эпицентра боли. Словно трактор с мелкими гусеницами проехал не только поверх, но и изнутри его тела, разрушая кости, вырывая кусками мясо. Сил не было даже на стон. Лишь бессильные слёзы то и дело выкатывались из-под закрытых век. Машина, наверняка, в лепёшку, но её и не жалко: машина помнит контуры её тела и запах - лишнее напоминание.

«Любовь я узнаю по боли во всём теле», - когда-то сказала Цветаева. О, как же он сейчас любил! «Любовь я узнаю по боли во всём теле» - раньше он понятия не имел, что такое настоящая любовь. Если верить Цветаевой. И вот теперь он умирает. Такой молодой, такой красивый и такой… смертный. Как только он до конца прочувствовал эту мысль, его затопило жалостью к себе и желанием жить. Это желание отозвалось в нём неожиданным возбуждением. Словно умирая, его тело стремилось, во что бы то ни стало, оставить земле частичку себя. Он плакал, его сознание меркло.

Наверное, он почти умер, когда ощутил чьё-то присутствие. Оно было как движение воздуха по лицу, напоённое запахом деревенского утра. Этот запах напомнил ему о детстве, солнце, книжках с картинками, в которых не был слов: «Я не люблю тебя».  Откуда было взяться этому запаху здесь, в этом пошлом мире ?  Кстати, не мешало было бы понять, в какой именно части этого пошлого мира  Воронов находился сейчас.

Он помнил, что ехал по Западному шоссе, отчетливо помнил, как одна его рука сжимала руль, а другая бутылку коньяка. В тот момент ему казалось, что только коньяк способен смирить его с мыслью, что своим признанием, она лишила жизни двух лучших представителей рода человеческого: гениального мальчугана, с её глазами (Воронову не суждено научить его строить макеты кораблей, а ему не стать лётчиком-испытателем). А девочка? Девочка, прекрасная как капелька росы на розовом кусте – маленькая кокетка – копия мамы, - она никогда не прицепит на свои кудрявые локоны шикарные банты и не разобьёт сердце двум десяткам мальчишек. Вот что она сделала своим признанием, эта женщина по имени Маргарита!

Снова колебание воздуха по лицу, и снова этот запах, запах деревенского утра в бабкином доме. Проблемка была в том, что бабка давно умерла, а дом был пущен с молотка за бесценок много лет назад. И если Воронов каким-то образом чует его запах, вместо того, чтобы захлебываться в тошнотворном запахе собственной крови, значит - он умер. Или нет? Сколько можно ломать над этим голову? Воронов попытался приподняться и… даже собственного крика не услышал, с такой скоростью потерял сознание.

Теперь он лежал на спине. Его глаза ожили, словно сами по себе. Сначала чуть заметно, почти невидимо затрепетали ресницы. Затем выпуклое движение зрачка под кожей и вот приоткрылись веки. Сначала это была чуть видимая щелочка, затем она расширилась, и в сознание Воронова хлынуло звёздное небо. Почему ему никогда не хватало времени, как следует разглядеть его? Он дышал и слышал треск собственной грудной клетки,  но не чувствовал боли - лишь желание вобрать в себя как можно больше этого божественного света. Амбиции, вчерашняя депрессия, предшествующая ей суета отодвинулись как стены в компьютерной игре – бесшумно и решительно. Он опять плакал, но теперь это были слёзы очищения. По идее, ему бы сейчас смахнуть их остатки с ресниц и сказать: «Я готов, покончим с этим», после чего красивой походкой раствориться в небытие. Вместо этого покалеченный Воронов продолжал валяться на земле набитым костями и сухожилиями окровавленным мешком, а время медленно текло сквозь него, творя с ним странные вещи. Он становился как бы частью природы: травинкой от трав, песчинкой от земли, капелькой в океане. И вдруг он явственно увидел тень.

Чёрная, беззвучная тень, мелькнула справа, слева, замерла в изножье. Воронов опустил взгляд, и разглядел очертания фигуры в чёрных, объемных одеждах. По мере того как он вглядывался в неё, контуры фигуры становились чётче и вдруг, подобно изображению на фотопленке, проступила она вся - его прародительница.

Никогда при жизни бабка Воронова не носила чёрных одежд, однако нынешний её наряд его ничуть не смутил – он больше не сомневался, что умер. Она смотрела на него, точно как при жизни: осуждающе и сердито. Воронову и этого было достаточно. Вздумай она обрушиться на него с упрёками, ей пришлось бы отвечать, а единственное что ему сейчас хотелось – как можно быстрее провалиться в чернейшую тишину и замереть там, в позе эмбриона.

Желания бабки и Воронова не совпали. Родственное привидение  протянуло в сторону внука руку, «прицелилось» в него сведенными указательным и средним пальцами, и подобно Кашпировскому на сцене, вдруг рявкнуло, резко и требовательно:

- Встать!

И Воронов встал. Вернее, тело Ворона, презрев земное притяжение, очень плавно приобрело вертикальное положение.

- Ступай.

И тело Ворона, не меняя своего положения, куда-то поплыло. Затем, оппа, и он уже стоит на обочине дороги. Его голову со слипшимися от крови волосами, обжигает полуденное солнце. По дороге, в его сторону, пылит разномастная толпа. Воронову и додумывать не надо - так идти могут только покойники. Он огляделся: ровная, неестественно зелёная, сочная трава, словно раскрашенное вручную небо. Да и сама дорога имеет такой вид, словно находится внутри некой картины. Сюр да и только.

Бабки нигде не было, очевидно она наблюдала за ним из ночи, в которой осталась.

Внезапно он понял, что если не успеет перейти дорогу, до того момента как мертвецы поравняются с ним, они заберут его с собой. И он будет вынужден идти с ними, и идти они будут, возможно, бесконечно. Едва до него дошел весь ужас положения, силы резко покинули его. Казалось, попытайся он сдвинутся с места, и упадет прямо под ноги процессии. Ужас охватил Ворона: что они сделают с ним, когда он окажется под их ногами?

- Ступай! - Рявкнул на ухо голос бабки (добрейшей души была старушка).

Чудовищная сила подхватила Ворона  и перебросила через дорогу. И он врезался со звоном в прозрачную стену воздуха за ней. И звон, разлетевшись мириадами мелких искорок, и шлепнул Ворона, что было мочи, на операционный стол. Люди в масках, и больничных шапочках, каких-то зеленых фартуках (все это щедро покрыто кровавыми брызгами), удерживали его руки, которыми он пытался вырвать из своего орущего тела всевозможные трубки и крючки. И вот уже очередная игла вонзается в его вены, и муть тошнотворной волной подминает его сознание, и он наконец-то летит в спасительную тьму.


В следующий раз очнулся Воронов в больничной палате.

-Дорогой, - это была Маргарита.

Воронов тут же потерял сознание.

Следующим был нейрохирург:

-Вот такую дыру в твоей черепушке заделали, она у тебя, что надо, крепкая.

Опять Маргарита. Что ж пришла пора с ней покончить…

- Дорогой, я знаю, что ты не спишь, что слышишь меня. Я сказала это со зла. Дорогой, ты не можешь быть таким жестоким, ты забыл про меня…

- Они не родятся, - вдруг прошептал Воронов.

- Кто?! – удивилась она.

-Мальчик-испытатель и девочка с бантами…

- Что ты…

- Ты убила их.

Внезапно она разрыдалась и выскочила из палаты. Он был без сознания, он не мог знать - она договорилась с врачом, что сама аккуратно с ним поговорит, когда он достаточно окрепнет – он действительно больше не мог стать отцом.

И дело было не в ней, а в нём, в последствиях этой чёртовой аварии.