Амурская сага. Гл. 6. Сын Отечества. Часть 1

Ты с каждым годом все  красивей,
Милей, чем солнце поутру,
И имя гордое – Россия
Звенит, как знамя на ветру.
В. Федоров

Часть 1. СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА.

1941 год! Отечество в опасности! Всего-то два десятка лет было отпущено на мирную жизнь изможденному народу между мировыми войнами, да и гражданскую не скинешь со счетов, и те омрачены голодом да репрессиями. Но война не спрашивала разрешения. После объявления войны за первые три часа в военкомат Благовещенска было подано двести заявлений от добровольцев с просьбой  о направлении на фронт. Из Успеновки восемьдесят три человека ушли на войну, из них погибли сорок три. Из племенной фермы Успеновки было мобилизовано двести лошадей. Без них никак.

На Западном фронте  шли кровопролитные сражения, а на Дальнем Востоке Советский Союз еще держал крупную группировку войск, пока разведка не доложила, что в ближайшее время Япония не вторгнется на территорию нашей страны.  Уроки, полученные японскими  милитаристами на озере Хасан и на реке Халхин-Гол, сдерживали их от того, чтобы снова, очертя голову, лезть на рожон. Японские стратеги опасались не только регулярных частей Красной Армии, но и партизанских отрядов, этих вездесущих и беспощадных народных мстителей, которые в памятном 1919 году разгромили хваленые японские дивизии и вышвырнули интервентов с Дальнего Востока.

У Гитлера память оказалась покороче. В ответ на предостережения об опасности войны с Россией он привел свои доводы: «Восемьдесят процентов командирских кадров Красной армии уничтожены. Красная армия обезглавлена, ослаблена как никогда, это главный фактор моего решения». Спор историков лишь в том, сколько десятков тысяч офицерских кадров уничтожено в довоенных репрессиях. Но если из 699-ти командиров дивизий, корпусов и полков расстреляно 605, то о чем еще говорить?

Итак, дальневосточные полки были сняты с занимаемых позиций и брошены на защиту Москвы, где они в очередной раз справились с очередной задачей. Шестьдесят четвертый артиллерийский полк двадцать третьей дивизии, дислоцированный в районе деревни Константиновка, в срочном порядке перебрасывали с Амура на фронт. В его составе служил красноармеец Иван Карпенко, которого распределили в десантный лыжный батальон, хорошо экипированный и набранный только из спортсменов.

 Иван ехал в одном вагоне с земляком, Гошей Брилевым, из приамурской деревушки Москвитино, у которого двадцать третьего февраля, в день славной Красной Армии, был день рождения. Такое знаменательное совпадение следовало  отметить. На небольшой станции обменяли пару нового солдатского белья на пару бутылок самогона, что вполне устроило обе стороны сделки.

 Вечером на верхних нарах вагона десантники устроили товарищескую пирушку, к которой пристроился Костя Крилов, досрочно освобожденный с колымской зоны, чтобы кровью искупить вину перед страной. Его вина состояла в том, что Костя оказался сыном «врага народа», арестованного в 1937 году. Семья Криловых, мать с дочерью,  жила в Москве, и Костя с нетерпением ждал прибытия в столицу, чтобы забежать домой на часок-другой, обрадовать родных о досрочном освобождении. Разрешение на отлучку он заранее получил от комбата.

Опустошив бутылки за здравицу несокрушимой Красной Армии и именинника, приятели под громыхание колес с крепкого самогона провалились в еще более крепкий солдатский сон. Иван очнулся, почувствовав обморожение ноги. Открыл глаза – над ним звездное небо. Глухая тишина прерывалась какими-то стонами. Полумрак. Где он? Вспомнил, что был в вагоне, но почему вагон без крыши? Было так уже однажды, когда при наводнении на Зее кони съели крышу шалаша, но ведь вагон это не шалаш… Глянул на ногу – она была без валенка и без портянки. Где они? Ни крыши, ни валенка. Тело в чем-то мокром и липком, и эти стоны кругом... Повернул голову – у Кости оторванная и набок свороченная  голова! Держалась на куске кожи! Ужас какой-то!

Приподнявшись, осмотрелся вокруг. Половина полушубка пропитана Костиной кровью, искупил он сполна вину перед страной. У самого Ивана с другой стороны рукав полушубка пробит тремя пулями, но рука невредима. Заговоренный, что ли? Натянул на босу ногу рукавицу-шубенку, выглянул из вагона и увидел на снегу свой свалившийся валенок. Вон куда его занесло. Рядом на нарах стонал Гоша Брилев, именинник, которому перебило руку выше локтя.

Иван выскочил из вагона за валенком, и ему предстала страшная картина разбитого состава. Два паровоза и первые семь вагонов разбиты вдребезги, тела погибших кусками, большими и малыми, разбросаны в радиусе до трехсот метров. Остальные вагоны искорежены и изрешечены. Погиб весь штаб батальона, медицинский персонал и около трехсот солдат. Ночью налетевшие немецкие штурмовики разбомбили состав. Это и была война. Тела погибших и их разорванные останки бойцы собрали и  похоронили в братской могиле. Вот они уже и обстрелянные солдаты, но какой же крепкий попался самогон!
***
Остатки лыжного батальона были доставлены в Москву и в районе Истринского водохранилища переформированы в новую боевую единицу. На этот раз, уберегая от бомбежек, десантников-спортсменов отправили лыжным ходом по тяжелейшему маршруту на Кольский полуостров, в котором они за восемь ночей прошли семьсот километров! Лыжники выбивались из сил, падали в изнеможении, но их поднимали. На дневных стоянках опять падали в снег в мертвецком сне, но их будили, чтобы не умерли от обморожения. Были в батальоне такие дядьки-наставники. Железные, что ли? По прибытию на передовую заменили отдельный десантный батальон, от которого осталось одно название.

Февраль 1942 года. Северо-Западный фронт. Кольский полуостров. Союзники один за другим направляли морем караваны судов, оказывая помощь Красной Армии техникой и провиантом. Пока корабли стояли в порту на разгрузке, английская авиация сопровождения, по согласованию с советским командованием, принимала участие в поддержке наших войск, ведущих наземные операции. В один из таких вылетов на глазах батареи, в которой служил Карпенко, в большом воздушном бою был подбит английский истребитель. Летчику удалось посадить горящий самолет на поле между русскими и финскими позициями, где-то в трехстах метрах от батареи.

Два сибиряка, Иван Карпенко и старший сержант Климов, родом из Хабаровска, не дожидаясь команд, встали на лыжи и кинулись к самолету. Видят, летчик живой, стучит изнутри по кабине и кричит одно: «Камрад! Камрад!». Иван вскочил на крыло, разбил карабином фонарь кабины и выдернул, словно пушинку, летчика из заточения, у того лишь глаза округлились от невероятной силы камрада. Какие же силачи эти камрады! Бедные немцы, с кем они надумали воевать…

Пули с финских позиций решетили обшивку самолета, служившего защитой участникам международной спасательной операции. Иван передал раненого, у которого оказались перебитыми обе ноги и рука,  Климову, соскочил сам, и они поволокли англичанина по снегу, подтягивая его за собой с двух сторон. Только бы отползти подальше от самолета, охваченного пламенем, в котором уже рвались патроны боезапаса…
Успели! Рвануло, когда они были в ста пятидесяти метрах от самолета. Посыпались обломки, но союзники уже зарылись в снегу, спасаясь от поражения. Подбежавшие бойцы дотащили летчика до своих позиций, где его наскоро перевязали и срочно доставили в прифронтовой госпиталь.

На другой день красноармейцев Карпенко и Климова вызвали в штаб дивизии, где командир полка Королевских авиационных сил Великобритании от имени Короля Георга Шестого  выразил им благодарность и заявил, что будет ходатайствовать о награждении доблестных бойцов Красной Армии орденами Королевства. Позже в  дивизионной газете была напечатана статья о героическом поступке и награждении отличившихся красноармейцев королевскими Крестами, но в военной суматохе награды не нашли своих героев. Зато очередной прибывший в Мурманск караван союзников доставил для Карпенко и Климова от родителей спасенного летчика посылку с двумя бутылками рома и хорошими конфетами. Тоже неплохой вариант.
***
В конце февраля в ходе предпринятого наступления финские части были отброшены вглубь на расстояние до сорока километров, и батальон занял их оборонительные позиции. Разместились в добротных землянках, изнутри обшитых досками и даже обтянутых брезентом. Вот культура! Сверху землянки были прикрыты железобетонными плитами, по центру поставлены чугунные печки. Основательно обустраивались финны в условиях военных действий, даже с комфортом. Что скажешь, цивилизованный народ.

Но как-то в одной из землянок возник пожар, устроенный по недосмотру. При пожаре шел тяжелый дым, пахло горелым мясом. Отчего бы? Когда огонь утих, вошедшие  в землянку солдаты оцепенели от увиденного. Даже им, профессионалам кровавых дел, стало не по себе. Стены землянки были выложены трупами красноармейцев, собранными финнами после отступления наших частей. Доски они прибивали гвоздями в их смерзшуюся плоть. Распятие мертвецов! Такая цивилизация…

При разборке останков, подвергшихся казни после их смерти, из кармана одного из трупов выпали часы с гравировкой: «Лучшему машинисту Амурской ж. дороги Сенькину Николаю Ивановичу». Жива была традиция у амурских путейцев, начатая еще при наркоме Л.М. Кагановиче, награждать передовиков часами. Позвали солдата-однофамильца, служившего в том же батальоне,  Сенькина Петра Ивановича. Не брат ли убитому? Опознание показало – да, брат! Даже на плече убитого обнаружено пятно от ожога кипятком, полученного машинистом еще в детстве.

 Взрывами аммонала подготовили братскую могилу, в которой с почестями похоронили красноармейцев. В полку прошли митинги, на которых бойцы поклялись отомстить врагу  за глумление над погибшими бойцами. В газете «Красная звезда» об этом была опубликована статья за подписью военного корреспондента и известного писателя Ильи Эренбурга.
***
В апреле на финской стороне появился снайпер большого мастерства, методично укладывающий наших бойцов. Никакого спасения! Из полка пообещали на финского снайпера прислать своего аса меткой стрельбы, но прислали нанайца Максима Пассара, родом с берегов Амура. При виде невзрачного, улыбчивого солдатика десантники сомнительно покачивали головой, но Иван, знавший, что нанайцы бьют белку в глаз, чтобы не повредить шкурку, был иного мнения. Тем более, что финскую шкуру не надо было беречь. Ближайшей ночью Максим уполз на нейтральную полосу, прихватив с собой термос с чаем, краюху хлеба да пару гранат для ближнего боя, если его засекут.

Через двое суток он приполз и только сказал «Кончал», как завалился в сон чуть ли не на сутки. Как проснулся, поставили ему спирт и американскую тушенку, но нанаец запросил толу.
-Зачем тебе тол?
- Сильно исть хочу.

Еле разобрались, что у северных людей толой называют не взрывчатку, а сырую мерзлую рыбу. Накормили толой. А финского снайпера Максим Пассар обнаружил в сопке среди валунов под низкорослой сосной. Там и «кончал». Ночью разведчики приволокли оттуда труп снайпера. Стали его раздевать и увидели, что снайпером была молоденькая девушка, рыжая и красивая. Пуля нанайца прошла ей в шею навылет. Отнесли финку в распадок и закопали в камнях среди северных приземистых березок. Обнаруженную при ней фотографию прикрепили под стекло к стволу березки. Красивая была девушка. А финны еще долго кричали через громкоговоритель: «Рус, отдайте мертвую фрау!»
***
Впереди Ивана Карпенко ждали долгие и тяжелые годы войны. Был наводчиком пушек в противотанковой истребительной батарее, когда не раз приходилось брать на прицел бронированные армады прямой наводкой, пока не получил ранение с повреждением позвонка, и тогда его вывезли северным способом, на оленях в лодке, в полевой госпиталь. Та лодка была не обычного, а специального изготовления из дюраля, и предназначалась для перемещения не по воде, а по снегу или даже по траве, а погонщиками были местные эвенки.

После излечения в Казани – Первое Саратовское танковое училище, которое Иван окончил, как всегда, с отличием, получив лейтенантское звание. Какие могли возникнуть проблемы для машиниста паровоза в освоении танка, пусть даже тяжелого? Форсирование Днепра, взятие Киева, участие в Корсунь-Шевченковской операции, где немцы шли стеной, чтобы вырваться из окружения. Тяжелый танк ИС младшего лейтенанта Карпенко в составе грозного полка «ПРОРЫВ» косил пушечным и пулеметным огнем немецкие колонны, давил гусеницами технику и живую силу противника. Его танк, покрашенный для зимней маскировки в белый цвет, только за один ночной бой становился красным от крови раздавленных немецких солдат. Полная демаскировка.

Взяты Умань, Тернополь, Винница. Рядом Полтава. Где она, колыбель родословной, взрастившая славных дедов Василия Трофимовича,  Татьяну Ивановну и благословившая полтавских земледельцев на великое  переселение? Где тетя Харитина, оставшаяся одна из рода на малой родине? Вынесла ли она фашистскую оккупацию, во время которой бандеровские нелюди учиняли такие зверства, о которых нельзя упоминать в печатных текстах? Человек обычного психического склада не в состоянии воспринимать их даже в пересказе. Пусть остаются они только для них, отпетых служителей Ада. Насмотрелся Иван  таких зловещих сцен, а места те были и вправду дюже хороши, как наговаривал отец. Но и амурские не хуже.
***
Роту, где Карпенко служил заместителем командира по технической части, расквартировали на передышку по крестьянским домам села Скоморошки, что западнее Винницы. Подошло молодое и необстрелянное пополнение, вчерашние школьники. Их и бывалых солдат-автоматчиков, размещавшихся при наступлениях на танковой броне и усиливающих  огнем группы прорыва, лейтенант Карпенко повел помыться в сельскую баню. Едва колонна отошла от места сбора, Иван вспомнил, что у него в полевой сумке скопилась груда носовых платков и подворотничков, которые надо бы заодно простирнуть. Поручив старшему сержанту Алеше Чегренцу отвести бойцов в баню, Иван вернулся за постирушками в дом, где  квартировался, а тут еще хозяйка заставила выпить кружку парного молока с печеными пирожками.

Когда Иван подошел к бане, то увидел лишь то, что от нее осталось после прямого попадания авиационной фугасной бомбы. Ни бани, ни одного человека в живых от всей колонны. Уже в который раз оберегало Ивана от гибели  последнее отцово напутствие-завещание: «Пусть хранит тебя Бог». А может, его берегла  иконка, врученная матушкой и с которой он не расставался ни на час? Или открытка с изображением скромных фиалок от любимой Фаюшки, в которой было наказано хранить букетик до конца войны? Он и хранил. А они, фиалки, хранили его.

Ты сохрани мою открытку,
Она от пуль заговорит,
И вспоминай мою улыбку,
Она любовь к тебе хранит.

Ту сохрани мою открытку,
Она нам счастье принесет,
Когда вернешься на побывку,
Букет фиалок расцветет.

6. Открытка Фаи на фронт. 1944 год.

Хозяйка квартиры волком выла, оплакивая Алешу Чегренца, жившего в ее доме вместе с Иваном, так  было ей жаль замечательного и отзывчивого паренька, отличного гитариста, с которым они вечерами спивали украинские песни. Под мягкие переборы гитары богатый, грудной женский голос уводил слушателей в мир томящего волшебства и душевных грез: «Ой, не светы, мэсяченько…»

Снова танки в прорыве. Рвут вражеские укрепления, вбивают клинья в их оборону. Мелькали, как в красочном калейдоскопе, падшие европейские столицы – Кишинев, Бухарест. Сходу форсировали голубой Дунай, за которым «болгарские братушки», все как один, развернули штыки против ненавистного фюрера.

 Ночная переброска тяжелой техники по узким горным дорогам Родоп, когда половина танковых гусениц зависала над пропастью, напоминала переход Суворова через Альпы, только была несравненно сложнее. Несколько танков и тягачей с орудиями сорвались в том героическом переходе в преисподнюю, но шесть дивизий вермахта, рвущихся сдаться в плен американским войскам, были взяты в кольцо.

Последним аккордом для девяносто шестого гвардейского танкового полка «ПРОРЫВ», стало освобождение Белграда. Война для Ивана Карпенко окончилась двадцатого мая сорок пятого года Парадом Победы в Белграде, в котором он проходил в своем танке ИС. Парад принимали Маршал Советского Союза Федор Толбухин и Маршал Югославии Иосиф Тито. В тот год славянский союз еще более укрепился под едиными боевыми знаменами.