Комсомол

 Комсомол (Коммунистический союз молодежи, основан в 1918 году)         

- Ну, так что? Ты собираешься вступать в Комсомол? – спросил меня Вадим Александрович, наш классный руководитель.
     Вопрос меня удивил, я просто об этом не думал. К тому же, обстановка вовсе не располагала к такого рода вопросам. Разговор наш проходил в школьном подвале рядом с раздевалкой.  Я там спрятался, чтобы прогулять первый урок, на который   опоздал. В нашей школе казалось проще прогулять, чем объяснять учителю, почему ты «гад такой» не приходишь вовремя.  Вадим (так мы его все звали за глаза), видимо, спустился туда покурить, у него по какой-то причине отменился первый урок.      
- Да, - ответил, я нерешительно. – Да, я хочу в Комсомол, но вот… не уверен…
- Чего ты не уверен?  Твоя мама, когда уезжала в Тегеран, подходила ко мне. Просила помочь. Ты же в институт собираешься?
- Собираюсь.
- У тебя сигареты есть?
     Неожиданный вопрос. Учителя, конечно же, знали, что мы все курим, нас даже ловили с поличным в туалете на 4 этаже.  Но вот чтобы просить у своих учеников закурить, такого никогда не случалось Чего он хочет? Если есть сигареты, вдруг скажет: «Таких не берут в Комсомол.»  Но я не решился соврать классному руководителю.
- Да вот. Есть, -  я протянул Вадиму отрытую пачку «Уинстона».
- Не фига, себе, – сказал, как бы про себя, Вадим. - Учитель Беломор сосет, а ученики…
     Мне стало стыдно.
- Ладно, - сказал, Вадим. - Давай закуривай.
    Он взял себе сигарету, я - себе.  Он чиркнул спичкой, мы закурили.
- Так, вот, – продолжал классный. - Твоя мама просила принять тебя в Комсомол. Я все жду и жду, когда ты ко мне подойдешь.  А тебя вечно нет.
- Извините, пожалуйста, Вадим Александрович, – ответил я, глубоко затягиваясь сигаретой. - Я думал, что мне рано.
- Какой рано? Давно поздно. 16 лет уже, здоровый лоб.  Ты же собираешься в институт поступать, не то что эти олухи. Не подводи родителей.   Есть бумага?
- Тетрадки.
- Давай. Доставай.
      Я вынул из сумки   почти пустую тетрадку по математике, в ней были исписаны только первые 2 страницы. Вырвал из середины лист. Протянул его Вадиму.   
- Чего ты мне его суешь? Бери пиши. Я, такой-то, год рождения и все такое, ну сам знаешь, прошу принять меня….
     Дальше Вадим продиктовал мне весь текст заявления о приеме в Комсомол. Он явно знал его наизусть.   Я писал, подложив под листок учебник по алгебре, который в свою очередь лежал на табуретке. Я не мог никак понять, почему моя мама мне ничего не сказала о разговоре с Вадимом.  «Может, просто забыла?  Да,  скорее всего, забыла.  А может,  говорила, просто я забыл? Да точно, это я забыл.»   
- Ну вот.  Как твой классный руководитель, и как член партии я подпишу, это будет рекомендация. А ты готовься, выучи там всех этих вождей наших и особенно, этих всех братских идиотов сраных, там вьетнамцев, да и прочих козлов. Имей в виду, на райкоме это обязательно спрашивают, ты уж меня не подведи. 
     И Вадим глубоко затянулся.
- Не подведу, Вадим Александрович. Не подведу.  Будьте уверены.
- Дай еще сигарету.
- Пожалуйста.
    Тут я подумал, что обязательно вступлю в Комсомол, но не потому что моя мама просила об этом, и не потому, что мне это нужно для поступления в институт, а просто чтобы не подвести Вадима, который всегда обходился со всеми нами по-доброму.  Он даже поставил мне пять по географии в первой четверти, хотя из текущих оценок у меня стояла всего одна двойка и все. Как-то он устроил опрос, уж не помню, по какой теме. Я не знал ничего, и
мне влепили 2. А Григорьянц, мой друг, что-то знал и ему поставили 4. В итоге, в четверти у меня почему-то вышло 5, а у Григорьянца 4.  Мой друг очень злился на несправедливость, я же не видел никакой несправедливости. И гордился своей пятеркой.   
                ------------------
     Через две недели я пошел в Райком ВЛКСМ, который находился в красивом старинном особняке на Смоленской площади совсем рядом с Министерством иностранных дел.  Я понятия не имел, о чем меня станут там спрашивать, совершенно к этому не готовился, имена вождей не учил, и заранее уже ощущал страшный стыд перед родителями и особенно перед Вадимом, если меня вдруг не примут. Главным образом, перед Вадимом.   Ладно. Что уж тут?   Будь что будет. Я зашел в большую комнату, как мне показалось, в слишком ярко освещенную. Там за большим столом сидели какие-то люди. Я не разглядел их лиц, и вряд ли бы их вспомнил через 2 минуты, после того, как вышел.    
- Вы вступаете, в Комсомол? – спросил меня кто-то в сером костюме, белой рубашке и галстуке.   
- Да, вступаю.
     Я оделся в синюю школьную форму, белую рубашку, на шее - пионерский галстук.
- Вам уже 16 лет, почему Вы раньше не вступали?
    Я интуитивно знал, как отвечать на такие вопросы:
- Считал себя недостойным, не достаточно политически подготовленным.
- Как зовут генерального секретаря Болгарской коммунистической партии? 
- Тодор Живков, – выпалил я одним махом.
    Серые пиджаки одобрительно закивали.   
    Откуда мне известно, что главный в Болгарии Тодор Живков? Черт его знает?   Откуда-то знал. Может отец говорил, может, в Международной панораме видел. А точно! Мои родители как то ездили летом отдыхать в Болгарию, вот после той поездки я узнал.   
- Что Вы знаете, о кровавом режиме Пол Пота и Янг Сари?
     А вот это-то я знал очень хорошо.  Как-то нас с Яблонским еще в 56 школе заставили делать политинформацию.  На абсолютно любую тему.   Мы нашли статью в газете «Правда» про то, что где-то там очень далеко в Кампучии, кровавая клика Пол Пота и Янг Сари издевалась над своим народом. Там отменили личную собственность, деньги, всех горожан выселили в деревню, где их заставляли работать от зари до зари. Всех, кто хоть как-то выражал недовольство, забивали насмерть мотыгами.  Мотыгами, потому, что у Пол Пота не хватало пуль для убийства такого количества народа. Людей убивали там только за то, что они носят очки.  Мы не  могли постичь весь ужас трагедии, нам просто казалось на редкость дурацким имя Пол Пот.   Как будто бы это означало «половина пота». Мы ржали, каждый раз, когда произносили это имя, и ржали так же, как когда-то ржали над мультфильмом «Ну погоди!»
-  Эй, ты, Пол Пот, иди-ка сюда, - говорил я Яблонскому и начинал истерически хохотать.
-  Нет, это ты   катись отсюда, - Пол Пот, - отвечал мой друг.
-  Сам дурак, - огрызался я.
       Сейчас мне потребовалось сделать огромное усилие  над собой, чтобы  не рассмеяться     перед серыми пиджаками. Случилась бы катастрофа.  Я собрал в кулак всю волю, весь свой артистизм.               
- Пол Пот и   Янг Сари – наймиты мировой буржуазии! -  произнес я уверенным и трагическим голосом. - Они издевались над своим народом, людей убивали только за то, что они носят очки.  Но потом трудовой кампучийский народ при поддержке вьетнамских товарищей сверг кровавую клику и теперь там строят социализм.   
- Молодец. Поздравляем. Ты станешь настоящим комсомольцем.
     Кто-то мне протянул руку, я ее пожал и сказал «спасибо», улыбаясь во весь рот.   «Заебу, замучаю, как Пол Пот КампУчию!» -  сама собой пронеслась в голове шутка, которую после нашей политической информации в 56 школе все постоянно повторяли. И потом уже совсем здравая мысль: «Ты молодец, теперь ты комсомолец, ты не подвел Вадима, и мама может тобой гордиться». Я вышел на улицу в прекрасном настроении.  Вот я совсем не готовился к Райкому, но мне повезло, и путь в институт, если не открыт, то хотя бы первый серьезный шаг уже сделан.
     Я шел к Старому Арбату в отличном настроении.  Зима, но достаточно тепло для середины декабря, градусов 5 всего мороза, солнечно, на днях прошел снегопад, белые сугробы напоминали о том, что скоро новый год.  Я собирался сесть на 39 троллейбус, доехать до дома, пообедать, заварить себе чая и сидеть до ночи слушать музыку. Иногда 39-го приходилось ждать очень долго, по какой-то причине троллейбусы на этом маршруте ходили косяками.  Случалось, прождешь полчаса, даже минут 40, а потом приезжали сразу 3 или 4 троллейбуса один за другим. И если первый всегда переполнен, то в последнем уже сидел только один водитель. На этот раз долго ждать не пришлось.  Правда, тот троллейбус шел обратном направлении - от моего дома к Арбату. Я перешел на другую сторону улицы.  «Не беда,» - подумал я, - «Сяду, доеду до Староконюшенного, там он развернется и поедет назад к Кутузовскому.»   Электрическая дверь-гармошка открылась, и оттуда прямо на меня вывались Яблонский с Маслиным.
- Привет Конст! Какая удача, - крикнул Яблонский.
- Ты что здесь делаешь?  – спросил Маслин. 
- В Комсомол только что вступил.
- Вечно ты, вступаешь…  то в говно, то еще куда-нибудь, – Яблонский повторил много раз слышанную всеми шутку. 
- А вы куда?   
- К Андрей Андреевичу, –  с гордостью сказал Яблонский. - Пошли с нами, отметим твой Комсомол.   
- Да… я, я собирался домой.
- Да ладно тебе, дурака валять.  На удачу встретил ты нас, друг ты наш сердечный, - Маслин становился заводилой.
     Я, честно говоря, совсем не хотел пить, тем более, хорошо себе представлял, чем это непременно закончится.
- Да, вы понимаете, мне к репетитору по английскому, уроки.
- Не валяй дурака, к какому еще репетитору? Комсомол же. Пойдем, пойдем, -  сказал Маслин.            
- «Если тебе комсомолец имя», -  начал Яблонский с пафосом, голосом Левитана.
- «Имя крепи делами своими», -  задорно подхватил Маслин.
     Ну что мне оставалось делать? Мы пошли к Андрею Андреевичу. Известная в тех краях пивная на Смоленке, она находилась рядом с МИДОМ. Называли ее все так в честь тогдашнего руководителя министерства Андрея Андреевича Громыко.  Маленький одноэтажный домишко совсем рядом с метро. Через открытую деревянную дверь нас обдало запахами, характерными для такого рода заведений. Смесью табака «Беломор Канала», пива, вареных креветок и мочи, которая проникала в атмосферу пивной   потому, что туалеты там практически не закрывались.  Уже 4 часа, внутри - шумно, накурено, суетливо, но кружки «свободные» еще оставались.  К 6 часам их обычно разбирали полностью, и приходилось долго ждать, когда-то то там допьет свое пиво и стоять у него над душой, в надежде заполучить заветную кружку.  Мы разменяли по рублю на 20-копеечые монеты, я в той же кассе купил 3 пакета сухой картошки, и наша компания встала за круглый столик.   
- Ну что,  брат, с Комсомолом тебя! – Яблонский поднял свою кружку и чокнулся со мной. Маслин присоединился.
- Молодец, - сказал Маслин.  – А билет комсомольский покажи.
- Да нет, еще рано, еще не выдали. Меня только приняли. Теперь, нужно сдать фотографии через 2 недели выдадут.
- А галстук все еще нужно носить?
- Фиг знает, вообще-то надоел он,  сил нет. Сниму на фиг. Пристанут, скажу, все комсомолец я. Ленинец.
- Правильно. Да, я и так давно хожу без галстука, – сказал Яблонский.  - Ко мне никто давно не лезет. 
    Яблонский к 10 классу невероятно вытянулся, и стал похож на вполне взрослого мужика, какой там пионерский галстук. Да все мы казались окружающим вполне взрослыми, нам без разговоров продавали водку, сигареты, пускали в пивные. Я ходил в зимней куртке, и пионерский галстук был спрятан под ней.  Местные алкаши и МИДовские работники, которые часто сюда захаживали, воспринимали нас как  равных.   
- Давай, за тебя. 
     Яблонский поднял кружу и опорожнил ее. Мы с Маслиным сделали тоже самое.
- Давай я схожу.
     Я взял у них кружки, и три 20-копеечные монеты и пошел к автомату. Пиво полилось тонкой желтой струйкой. Я уже чувствовал себя нетрезвым. Видно, я так сильно волновался, когда мне задавали вопросы в Райкоме, что уже первая кружка сильно ударила по голове.
- Вот, пиво.
- Молодец. Пена еще не осела.
- Бери картошку. Ну что тебя там спрашивали? На райкоме? – спросил Яблонский.
     Его родители хотели, чтобы он стал врачом. Для поступления в медицинский, членство в ВЛКСМ тоже требовалось, но не так строго, как в ИНЯЗ.               
- Про Пол Пота.
- Иди ты?
- Его родимого, его.
- Что ты им ответил? – продолжал допытываться Яблонский.
- Друг мой, Пол Пот, - говорю. -  Вот он сейчас вместе с Саньком Яблонским подъезжают к Арбату на 39 троллейбусе, пойдем мы все вместе к Андрею Андреевичу пиво пить с сухой картошкой.
- Давай, за него, за Пол Пота -  сказал Маслин.
- За него, за старину.
- Ну а серьезно, что там? Как там? – интересовался Яблонский.
- Да ничего особенного, задали то 2 вопроса про болгарского главного коммуниста, и про Пол Пота. Ну про болгарина  случайно знал,  a  Пол Пот. Ну, помнишь мы у Валерии политинформацию делали?
- Уж, помню. Уж да.
- Не зря, видишь.   
- Не зря, не зря. В этом мире ничего не случается зря, – поддакнул Маслин.
- Да что мы пиво все сосем? Может сбегать в Смоленский?
    Яблонский всегда хотел большего.  И вот сейчас. Я понял, что двумя – тремя кружками пива мне не отделаться. Уйти от них невозможно,  придется пить портвейн. 
- У меня денег нет совсем, - попытался я улизнуть. Но эта слабая и совершенно безнадежная попытка с треском провалилась.  Черт знает откуда, у Яблонского всегда водились деньги.               
– Вот пятерка. Кто побежит?
- Давай, - Маслин разошелся не на шутку.
- Тебе продадут? – спросил я. 
- Да куда они денутся. Продадут,  продадут.
    Пока Маслин ходил за портвейном, стоял в очереди, мы с Яблонским успели выпить еще по паре кружек.
- Вот, розовый.
- Портвейн?
- Вермут.  И сдача. Почти 2 рубля.
- Отлично.
- Давай лей по третью рисочку.
- Может, быть не надо?
- Давай лей.

Комсомольский характер.   

     Первое, что я увидел, когда проснулся, была начатая, но не допитая до конца бутылка водки на лакированном столе в большой комнате.  Вокруг нее прямо на его зеркальной полированной поверхности валялась квашеная капуста.  В лужах рассола плавали окурки. Стало ясно, что вчера мы их тушили прямо об стол.  Я долго смотрел на эту картину, и никак не мог понять, сон это, или правда.  Кроме того, что мы пили вермут, я ничего не мог вспомнить.  Что мы делали, куда ходили, и как я оказался у себя дома?  Я лежал на диване в джинсах и свитере, голова болела нещадно, страшно хотелось пить. Все что угодно за каплю воды! Я поднялся, доковылял до ванной комнаты, открыл холодную воду, и присосался к крану. Ощущение настоящего счастья. Я пил, пил и пил, как будто бы до этого меня пытали жаждой. Кормили соленой пищей и совсем не давали пить.  Выпил я наверное литра два,  никак не меньше. Жизнь и сознание стало ко мне возвращаться. Яблонского с Маслиным я обнаружил на родительской двуспальной кровати.  Это уже превращалось в какую-то нелепую традицию.  Полностью одетые, они спали мертвым сном. Взгляд мой опять уперся в окурки,  плавающие  в лужах рассола прямо на столе. И тут я понял: «Все, больше я этого терпеть не стану».  Меня взбесил даже не стол, и не то, что мои друзья в очередной раз завалились в родительскую кровать.  Меня взбесило то, что все это происходит совершенно помимо моей воли.  Меня никто не спрашивал,  хочу я идти к Андрею Андреевичу или нет! Меня никто не спрашивал, хочу ли я пить вермут!  Дальше вообще все покрыто мраком. Приглашал я их к себе домой, не приглашал?  Вообще что за глупость приглашал? Само слово звучало как-то по-идиотски. «Нет, нет, я так не хочу».  Родители уехали, мне нужно поступать в институт, иначе, все это закончится грустно. Когда мои друзья очнулись, напились воды, и ушли по домам, я принял твердое решение, начать новую жизнь.   И я ее начал. Попросту говоря, я перестал пускать к себе друзей.  Я не отрывал дверь, когда они приходили без звонка, я не брал трубку, когда они звонили. Кроме них, все равно никто не звонил, а родительский междугородний звонок из Тегерана кардинально отличался от местного.  Мы учились в разных школах, и встретиться могли лишь случайно на улице. Однажды я слышал, как Яблонский с Маслиным позвонили в мою дверь. Я слышал звон бутылок, слышал, о чем они говорят.  Они собрались выпивать у меня дома, и меня – хозяина квартиры  даже не собирались предупреждать об этом. 
- Вот гад, - сказал Яблоснкий. – Заперся, не открывает.
- Да, ушел,  наверное,  куда-нибудь.
- Я всегда знал, что он  слабак.  Засел, гад. Бросил друзей.
     Мне как будто бы стало стыдно, что я так поступаю с друзьями. Но открыть я не мог. Так они, может,  подумают, что я правда куда-то ушел. А так они поймут, что я испугался, не хочу их пускать, но и сказать об этом я им не могу.  Я затаился, решил -  нужно сидеть тихо, пока они сами не уйдут.
- Ну ладно, – сказал Яблонский. Если он куда-то ушел, давай его подождем тут. 
     Они пошли в пролет между этажами, видимо сели прямо на лестницу у окна и стали курить.  Но долго им сидеть не пришлось, пенсионерка - соседка напротив, которая весьма пристально следила за всеми жильцами: «Кто к кому ходит, и что делает», учуяла запах сигарет, вышла на площадку и их выгнала.   
     С тех пор жизнь моя пошла совсем по-иному. Друзья видно поняли, что без приглашения  я их  больше  не пущу. И отстали от меня.   Я наслаждался одиночеством и спокойствием. Уже за первый отъезд родителей я научился все делать по дому: убираться, стирать, готовить, мыть посуду.  Я любил одиночество. Я ходил в школу, но когда надоедало,  вызывал   врача  и жаловался на то, что у меня часто идет кровь из носа. Мне выдавали справку.  Я ходил  к  репетиторам по английскому и литературе, но когда, мне надоедало, я им звонил и говорил, что заболел. Я экономил на преподавателях, и тратил эти деньги, как считал нужным.  В холодильнике у меня всегда стояло пиво, в столе лежал блок «Уинстона.» Внизу в нашем доме находился магазин «Кулинария», я заходил сразу после обеденного перерыва, там я покупал хороший кусок мяса -  говядины или свинины. Я мастерски научился их жарить, но редко кого-то угощал.  Поздно вечером я любил сесть за стол, вкусно поесть в одиночестве, выпить кружку
пива, выкурить сигаретку и потом лежать в наушниках и слушать свои любимые записи.   Если настроение - легкое, светлое, я включал АББУ. Их музыка рисовала летние солнечные образы.  Но чаще, я пребывал в настроении послушать Пинк Флойд. Оба диска, все полтора часа – от первой ноты до последней.  Когда ты один, совсем один, и тебе ни до кого нет дела.  Ты сидишь в темноте, погружаешься в воду, летишь между облаков, и тебе никто абсолютно не нужен. Тебе хорошо самому с собой.


Рецензии