Провинция

« …когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,
     помни: пространство, которому, кажется, ничего
     не нужно, на самом деле нуждается сильно во
     взгляде со стороны, в критерии пустоты.
     И сослужить эту службу способен только ты.»
— И. Бродский 

Я приехал сюда поздним летом, когда небо становится по-особенному чистым. Шанс предоставило моё согласие на стажировку в НИИ ядерной энергетики, которую предложили после успешной защиты диссертации. Работа не пыльная, кто-то вроде лаборанта на побегушках, график достаточно свободный, что давало возможность продолжать научные исследования. Но чем дальше я был от столицы, тем ярче осознавал, что бежал от себя и от людей, желая понять если даже и не смысл, то хотя бы просто свойства жизни. В особенности своей. Иначе почему я не отказался от перелёта в провинциальный город, который только и отличался от типичных постсоветских глубинок этим самым институтом, рядом с которым была не самая новая атомная электростанция?

Так же я ехал к морю. Так удачно получилось:  с детства любил воду, её вид, умиротворяющий плеск. И сейчас: машина, пойманная по пути, ехала вдоль побережья и во тьме я, когда глаза привыкли, заметил чёрные воды, которые шумели при ударах о берег, а там, на самом горизонте, поблёскивали на закате, который почти догорел. Я не мог как-то слишком книжно подумать, что здешняя природа меня встречает, нет. Она вершила свои дела, абсолютно не обращая на людей никакого внимания. И именно этого я и искал. Возможности раствориться в совершенно другом мире. Вскоре доехали до гостиницы.

С собой у меня почти ничего не было. Только вещи для работы и предметы необходимости, «Искусство  Любить» Фромма и немного денег. Пока я бессмысленно перелистывал страницы, ведь обнаружилось что уже было слишком темно для чтения, за лобовым стеклом показался городок, в котором я и должен был найти своё временное пристанище.

Тьма. Непроглядная тьма, рассеиваемая в редких точках огнями фонарей, стоящих на берегу и на самой широкой из потрескавшихся асфальтовых дорог, главенствовала здесь в это время суток. Я прекрасно понимал  что отправляюсь в редкостное захолустье, но оно не было похоже на то, что я видел ранее в местах с похожей инфраструктурой. Нависшая тьма этой ночи словно была кем-то живым, кто смотрит на меня с крыш и из крон деревьев, выслеживает, наблюдает, дыша теплым ветром. Воздух был наполнен так ощутимым в ночное время запахом моря и летней зелени, которая во тьме имела серовато-синий оттенок. Над головой – листва, ветви.  А дальше было чёрное-чёрное небо. Я посмотрел вверх и в первый раз за свою жизнь увидел такое огромное количество звёзд.
Несмотря на окружающую красоту, которая заставила временно забыть об усталости, в такое позднее время у меня совсем не было надежды поесть после долгой дороги, хотя очень хотелось. Я всё ходил по мрачным улицам, выискивая среди низких домов открытое кафе или бар, но всё впустую: взгляд падал на вывески с надписями «закрыто». Сочетание измотанности дорогой, абсолютно неизвестной (за исключением адреса заметно бюджетной гостиницы) местности и непонятного ощущения из-за слишком густой темноты чуть было начало порождать беспричинный приступ паники — так бывает от стресса, подумал я, надо успокоиться. Это всего лишь последствия перелёта. И недавних рабоче-учебных перепалок. Всего лишь… Я протёр глаза рукой, свободной от чемодана с ручкой.

В узком переулке теплился красновато-розовый свет. Мелькнула надежда: неужели ещё одно кафе? Не ошибся. Подойдя ближе, пригляделся к двери: свет ещё горит — повезло! Переволновавшаяся официантка предложила обслужить меня в качестве последнего за этот рабочий день посетителя. Я отрешённо полистал отданное подрагивающими руками низенькой блондинки меню и выбрал какое-то простое по приготовлению блюдо и бокал вина — не смотря на то, что удалось обнаружить искомое, тревога не проходила. Друзья и знакомые говорили обо мне, мол, не бережёт себя, что зря так фанатично гонюсь и с проектом успеть, и всем друзьям и коллегам помочь, что так нельзя. Я кивал, но пропускал мимо ушей: больше ни в чем не видел смысла. Не то, чтобы я не уставал, но отдыхать вместе с ними мне не приносило никакого удовольствия и я выматывался сильнее, чем от работы. Правда, временами ловил себя на мысли, что вот, всё-таки, что-то со мною случается: то страх из неоткуда, то мысли неожиданные, чуть ли не параноидные. Ну уж нет. Здесь я попытаюсь почаще отдыхать и уделять время себе. Хотя бы в рамках эксперимента.  Потому что всё новое всегда легче начинать в рамках эксперимента – так менее нервно. Я давно это подметил.

От мыслей на тему эксперимента отвлек голос всё той же девушки: меня предупредили, что вот-вот наступит время закрытия. Неожиданно дружелюбный настрой официантки  мог бы меня тронуть, если бы не мысли, которые затмили ощущения от окружающей обстановки, но я тихо поблагодарил ее, накинув немного чаевых.
В гостинице меня дожидались. Комната была так себе: немного попахивало сыростью, за небольшим окном судя по всему жужжал генератор, что не давало открыть форточку, иначе я бы страдал бы от назойливого звука. Я бросил вещи на пол, решив что разложу их завтра. Обнаружилась ещё одна бытовая неприятность: внутренняя дверь не закрывалась, ручка хлипко висела. Я вздохнул, но особо и не заостряя на всём этом внимание, так как другая бытовая потребность перекрыла мелкие: очень хотелось спать.

Утром  сразу решил пойти к воде, желая успеть ещё до завтрака. Женщины-южанки, которые работали в гостинице,  улыбались и желали приятного пребывания, и я заметно контрастировал с ними своей внешнею отстранённостью, но улыбнулся в ответ, так как где-то внутри себя был счастлив более, чем долгие годы до этого момента. Может быть, даже без видимых на то причин. Наверное, мне просто повезло с погодой.

Вода утром чистая и очень холодная. Зайти страшно, но это обманчивый страх: после него – пробуждение. К берегу подтянулись ещё пара человек – я поспешно вышел и побрел по пыльной асфальтовой дороге обратно к гостинице. Ел за ноутбуком, выбрав столик подальше от семей или громких разговоров. Все сидели под большим навесом, по которому скребли ветки деревьев, а по его крыше время от времени пробегали местные пугливые кошки, гоняясь друг за другом или за какой-то добычей.

Подошла одна из работниц, с заботливым взглядом задав странный вопрос:

— Чего это вы так небрежно к процессу еды относитесь? – она говорила по-доброму, сохраняя вполне себе искренний порыв узнать почему её работой не наслаждаются по достоинству, - Чем это вы занимаетесь?

— Моделирование физических процессов… - я намерено проигнорировал первую часть реплики женщины, усердно стуча по клавишам, —  меня совсем скоро ждут в институте.

— О, вы человек занятой значит… Уважаю, уважаю. 

Её позвала более старшая смотрительница, так что я мог уже не отвлекаясь на разговоры поспешно допить уже достаточно остывший чай.

Корпус НИИ и прилежащая АЭС были примерно в тридцати минутах ходьбы от гостиницы, которая и без того была выстроена  на окраине городка, смешавшись с неровным рядом частных домов. Идти предполагалось через улочки города. Так как я встал довольно рано, времени оставалось на то, чтобы не сильно торопиться: я разглядывал местность. Люди совершенно обычные, знаете, типичные женщины среднего возраста с окраин, их контрастно беззаботные дети, разные работники мелких магазинов и прочих заведений. Дневной шум не смог перекрыть что-то ещё, подобное тому ночному ощущению, о котором я на какое-то время уже успел позабыть. Всё будто пронизывалось нитями смерти. Нет, тут подходил более физически-стилизованный термин: энтропии. При том не естественной и научно обоснованной, а мистически ускоренной. Вот например остановка автобуса. Если бы на ней сейчас не стояла какая-то невзрачная женщина с сумкой продуктов, то можно было подумать, что остановка заброшена, и дорога, и не живёт тут никто уже много лет. Этот метод можно было применить ко всему: к красновато-бурому панельному трехэтажному строению, прятавшегося за тисами, к ступеням здания театра, к серой ратуше с часами.  Часовая стрелка была на десяти. Я подумал, что пока время отсчитывает нам срок, мы все молимся ему, сами того не осознавая, и было бы хорошо подняться высоко-высоко и  остановить эту стрелку, сделать все что не смог успеть за эти прошедшие годы и запустить её заново.

Прогнал вторую за последние двое суток странную мысль. Начал думать о проекте.
Дорога была составлена из небольших бетонных плит, между которыми местами пробивалась зелёная, но суховатая на вид растительность. Но ее наличие не убавляло впечатление об энтропии, скорее добавляло ещё одно: забытость. Внимание заострилось на очередном странном здании и я присмотрелся: оно… действительно оказалось заброшенным? Интересно. Потому я не спеша подошёл поближе и увидел пустые, слепые окна без стёкол, где из ближайшего был виден белый потолок с потрескавшейся штукатуркой, на которой были следы от струек дождевой воды, а на почерневшем полу тоже начала пробиваться упрямая растительность. Никто бы не заметил неброско одетого человека, смотрящего в пустые окна, но я все равно, озираясь, отошел и побрел дальше вдоль улицы.

Когда выйдешь из жаркого лабиринта города и университет уже покажется во всей своей красе, то заметишь что вокруг него простиралось поле сухой травы, а чуть поодаль на солнце искрилось синее море.
Кроме покривившихся от времени линий электропередач на просторах тоже стояли редкие бесхозные здания с черными окнами, большинство одноэтажные и полуразвалившиеся. Я уже не стал изучать их, лишь отметил странность явления.
Поднялся по лестнице. Здание напоминало сам город: такое же необъяснимое ощущение нахлынуло на меня, когда взгляд упал на старый паркет, в котором не везде хватало досок. Кабинет, где ждали меня, отличался светлыми окнами, благодаря которым помещение контрастировало по степени освещённости с пыльным зелёным коридором. Перед тем как зайти, я услышал обрывок фразы: «…Раньше не было такого. Лучше было. — Да, лучше…».

Деловым тоном возвестил о своем приходе:

— Здравствуйте. Я Рихтер Левандовский.

Мой голос отвлек от беседы людей в возрасте, которые обсуждали какие-то бумаги, что держали в руках.  Поприветствовали меня без особого внимания, заставив заполнить совсем не интересные «гостю», как они заметили, документы. К работе попросили приступить уже завтра, так как сегодня ещё не все научные сотрудники были на своих местах. Это оказалось неприятной неожиданностью, но погружённость в эмоционально-зрительное изучение нового места особо не вызывала негодования по поводу того, что я шёл сюда всего лишь ради бюрократической ерунды, которую я за глаза презирал.  Но не показывал этого: не люблю слышать мещанские фразы по схеме «ишь ты, не такой как все, не от мира чего» и прочее. Я, как мне казалось, родился с этой отрешенностью от мира и принимал ее как должное, не пытаясь искать причин, что для меня нетипично. Я пошел обратно тем же путём, хотя солнце уже начало припекать.

Зато можно было спокойно поработать, вернувшись в город, но находясь подальше от гостиницы и её столовой.

Кафе у моря, где я присел со своим ноутбуком за чёрный столик, находилось непосредственно у воды – она ритмично плескалась о бетон по правую мою руку.  Ветер трепал мои давно не стриженные темно-пепельные волосы, пока я вглядывался куда-то в точку на той стороне залива, размышляя, как лучше сформулировать алгоритм. Там стояли дома похожие на деревенские, устроившиеся между неизвестных деревьев и за заборами, по которым вился виноград. Я заметил, что некоторые выставлены на продажу. 


***


К вечеру город становился более шумным: малочисленные кафе наполнялись людьми, которые любили обговорить события минувшего дня за едой и алкоголем, а улицы становились пристанищем обывательского веселья.

Но я, выйдя купить воды, думал о другом. Что пройдет несколько часов и всё утихнет, снова вернется Тьма. Тьма с большой буквы, потому что она, как врезалось мне в и так занятую память, смотрит за мной, как нечто, имеющее сознание. Вот. Опять я думаю об этом. И я даже не мог никому рассказать о так запавшем в моё естество ощущении. Ни слишком жизнерадостным по сравнению со мной работницам гостиницы, ни пожилому, засевшему по горло в бумагах и мечтах о прошлом директору. Хотя  я думал, что я не особо жизнерадостен: я испытывал всё то же самое, что и другие люди, но не привык показывать это. Оно было так же естественно, как и моя внутренняя отрешенность. Но на самом деле я знал: я такой же, как они, но где-то внутри.

Нельзя было сказать, что дни проходили незаметно. Первые три дня наоборот, тянулись, неприятно и тяжело, так же как идти к институту в тридцатиградусную жару. К реактору, разумеется, не пускали — не доверяют, небось… Коллектив был скучный. По крайней мере — на первый взгляд. Хотя первые мои взгляды почти всегда отличались верными трактовками, я хранил молчание. В свободные вечера работал в уже знакомом кафе, держа рядом с собою бумажный стакан с кофе и слушая прибой.
На четвертый день жара резко сошла на нет. Небо покрыла сероватая дымка, сквозь которую был виден белый круг солнца, который как-никак грел, но не светил. Тени уже не падали на дороги и песок, не зазывали отдыхающих горожан прятаться. Количество последних тоже слегка уменьшилось, хотя оставались и купающиеся.
Чтобы читать или работать за компьютером мне требовались очки. Хоть я и закрыл книгу, спрятав ее в карман лёгкого пальто, очки не снял – забыл, и, задумавшись глядел на море, стоя там, где не было людей, но лежали тёплые камни. Смотрел, как волны наслаиваются друг на друга, как приносят на берег темно-зелёные мягкие водоросли, которые растягивались мертвыми зеленовато-черными веревками, омываемые белой пеной. Линия горизонта, отделяющая тёмную воду от серого неба навевала мысли о свободе, пусть и выступало слишком банальной ассоциацией.
 
«Cвобода… Это ли свобода, или это я сам себя свободен был загнать в эту смертную скуку, обернув её несвободой?» — вполне обычные для моего разума, когда я позволял быть ему свободным от задач вопросы приходили сами по себе. Вопросы, которые многим бы показались откровенно дикими. «Дичью какой-то». В конце концов, так упрямо говорил опыт в общении с теми, с кем я допускал ошибку поделиться. Но стоило упрекнуть себя, что делился я ими редко.

Вдруг — край глаза замечает человека в стороне камней. Внимание с внутреннего тут же перестраивается на внешнее, выделяя фигуру девушки: странное впечатление. Она стояла по щиколотку в прозрачной воде, успешно сопротивляясь волнам, несмотря на скользкую поверхность камней. Они покрывали всю часть побережья: серые, чёрные, пегие, местами покрытые зеленью.  Чёрные прямые волосы девушки были завернуты в небрежный и короткий конский хвост, а на теле её был не привычный для местных отдыхающих купальник,  а нечто похожее на большое белое хлопковое платье или мужскую рубашку. Лицо было не разглядеть, она стояла спиной, расставив руки и разглядывая что-то внизу: вероятно, рыбок.

Я молча наблюдал, не решаясь отвлечь её от своеобразного процесса единения с природой, но девушка сама повернулась ко мне лицом, на котором можно было прочитать мимолётное удивление. Подправив руками хвост, она вышла из воды, поднимая пенистые брызги, утонувшие в волнах.

— Вам тоже скучно, да? — Она неожиданно начала диалог первой, аккуратно присаживаясь на белые камни.

Я не считал, что испытываю скуку. Я просто здесь стоял. Но надо было как-то продолжить разговор с необычной особой:

— Немного. Отдохнуть, вот, пришел. Как тебя зовут?
— Рита. А вас как?

— Можно на «ты». Рихтер.

— Вы… То есть… Ты немец?

— Мать немка. Разве это важно?
 
— Да не знаю. Просто ещё не встречала людей с таким именем. Вы вот первый. Ой, опять, извини…

Я удивился. Мало того, что я слишком поздно осознал, что ненароком ответил достаточно резко, сказав что подумал, так она ещё и не заметила этого. При том что сама, судя по извинению и слишком официальному для нашего возраста обращению, не ставила вежливость на одно из последних мест. Интересно. Я тоже, правду сказать, не встречал такого ранее.

Присел рядом.

— Не за что извиняться. — попытался успокоить я, не зная что же ещё спросить, чтобы поддержать разговор, который я почему-то не хотел заканчивать. Но мне и тут помогли.

— Ты не из местных?

— Нет. Я тут учусь и работаю. Временно. А ты?

— Ну, я тут с детства живу. Многим бы пожертвовала, чтобы сбежать. Скучно. 
— Разве нет никакого интересного занятия?

— Ну, я рисую. Но это не дает мне смысла. При том, рисую нечасто. Но у меня вся комната в картинах. Там море, пейзажи. Иногда я. Всё равно скучно. Наверное потому что кроме меня никому не интересно. Бабушке тоже. Но у меня на подоконнике растут цветы, я за ними ухаживаю, после того, как нашла их на заброшенном дворе и пересадила к себе. Может быть, я не сбежала, потому что не хочу их бросать. Но я точно не знаю. Прости. Что так резко рассказала это.

— Но ведь извинения здесь не требуются. Либо это я чего-то не знаю… И это ты прости. Мне нечего рассказать. Я не умею.

— Как так? Не, я не верю. Чем ты занимаешься?

— Я физик. Это не так интересно. Как то, что есть у тебя.

Я попробовал улыбнуться, чтоб показать, что я не смотря на флегматичность, настроен дружелюбно.
 
— Почему? Я думаю, интересно. Правда, я дальше школьной программы не знаю ничего. А может и забыла. Но я считаю, что всё, чем занимаются другие люди, особенно новые в этом месте, интересно. А чем я занимаюсь — не очень.

Я замялся. Отвечать нечто вроде «нет, что ты, мне очень интересно!» было бы по-детски. Молчать не хотелось. Потому ответил первое, что пришло в голову:
— Как-нибудь покажешь, что рисуешь.
— Не, сейчас я не одна дома. А хочешь, кладбище покажу? Тут рядом. Я иногда гуляю по нему, когда в городе слишком людно.

Я согласился. Кто-то бы удивился, наверное, такому внезапному предложению, да ещё и столь воодушевленно высказанному. Но не я. Я любил изучать: людей, места. Наверное, это было моим «смыслом». Надо будет ей рассказать…
Она надела оставленные на берегу тряпичные балетки и повела меня через каменистую насыпь, в которую медленно переходил песок. Длинный-длинный пляж оканчивался неровной возвышенностью, наподобие маленького плато, на которое вела каменная лестница без перил. Хотя нет, они, ржавые, лежали на склоне, будто упали. А в конце пляжа, на самом берегу, была перевернутая лодка с зияющей дырой на носу. Рита забралась на нее, указывая пальцем в сторону лестницы:
— Оно там, мы почти пришли.

Когда мы поднялись, передо мной предстало неожиданно аккуратное кладбище, огороженное белым каменным заборчиком. Мы затихли, будто отдавая дань уважения странному месту. Рита аккуратно ступала между местами захоронений, глядя по сторонам. Я заметил, как на одном из надгробных камней грелась кошка. Она слушала шум моря и щурилась от ветерка, который дул со стороны воды. Стоило заметить, что кроме этого шума и наших шагов никаких звуков не наблюдалось. Опять. Это ощущение, врезающееся в самую мою суть, сводящее с ума, наводящее ни то грусть, ни то восторг: заброшенность, энтропия…
 
Страшна не смерть, подумал я. Страшно то, что её вызывает. Смерть – всего лишь отплата.

Я откинул волосы со лба.

Солнце почти перестало пригревать сквозь серые облака. Я вдруг вспомнил, что Рита совсем легко одета, и на обратном пути предложил ей своё чёрное летнее пальто. Она постеснялась, но не противилась: я был спокоен. Сам начал немного замерзать, но почти не заметил этого. Лишь когда она сама поинтересовалась. Но я ответил, что мне тепло.

— Дойдем до той улицы, я дальше сама пойду. Хорошо?

— Да, без вопросов.

Не хочет, чтоб меня видели. Могу понять.

Мы попрощались, условившись встретиться завтра ближе к вечеру, на том же месте, где и впервые заговорили.

Улицы здесь, однако, были прямыми и однообразными. По сторонам стояли старые пятиэтажки, сельские дома и даже двухэтажки. Их обвивал виноград и легкие черные трещины, старая краска неравномерно покрывала стены. В сумерках светились окошки, шелестели ветви деревьев. Мне, разумеется, вернули пальто, и стало не так холодно. Или даже совсем не холодно, но изнутри пробивала легкая дрожь, пока я шагал по разбитым дорогам, по темному берегу. Шел в гостиницу, домой. Вода к вечеру расшумелась. Волны разбивались о прибрежные камни, обдавая моё лицо лёгкими воздушными брызгами. Я пытался понять, почему я дрожу. Не получалось. Новая знакомая оказалась приятной, даже не побоюсь этого слова — милой. Работу сегодняшнюю я сделал. Не заблудился.

Тогда почему?

Темно. Неужели снова, как в первый день? Одиночество. Снова она. Тьма. Чернота, в тишине которой нечто: вот-вот и что-то станет. Но ничего не происходило.
Я шел к себе, отдыхать. Завтра снова в НИИ. «Всё хорошо, всё как обычно.» — думал я, успокаивал расшатавшиеся нервы (в них ли дело?).
Засыпая, видел мелькающие картины воспоминаний сегодняшнего дня. Как будто листаешь фото на планшете, медленно, но разглядеть почему-то трудно, тьмы все больше, и я проваливаюсь в неё. 

*** 

Сегодня я закончил работу. И потому торопился в институт, чтобы продемонстрировать результат своих трудов, то, что я так долго и упорно разрабатывал. Правду сказать – я ждал, что его ценность примут во внимание, несмотря на то что это был мой первый опыт создания серьёзного проекта.
Но сегодня же мои надежды разбили.

Зачем мне вдаваться в подробности? То, что для меня сейчас действительно важно, это две вещи… Они перекрывают всё, заставляя меня потеряться, забыть обо всём ином, забыть, как я сюда шёл, как мои коллеги одобрительно восклицали, пока я показывал им своё творение.

Эти вещи – то, что я позволил себе понадеяться, что я преуспею. Вот так просто. И то, что директор ответил мне, что я с этим здесь совершенно не к месту, всего лишь потому, что они никогда так не делали, как предложил я  и не будут. Что я выскочка. Сноб и много о себе возомнил.

Нет, я не принял это на свой счет. Всё рассыпалось по иной причине.
Я не мог смириться с мыслью, что эти люди, такие как директор, смеют влиять на происходящее в жизни других людей, имеют место вообще быть. Его бегающие глаза и торжествующе-глуповатое лицо начинали меня приводить в бешенство, и я уже не плелся, глядя вниз, я быстро шёл, пиная камни, хотел по приходу в гостиницу скомкать вещи как попадёт и уехать отсюда, уехать, обратно в город, искать другую работу, других людей…

Когда всё это произошло натворил того, чего никто, разумеется не ожидал. Я высказал ему все что думаю и быстро вышел вон. Я мог бы смириться, продолжить сидеть там, помогать ему, но что-то больше не могло стерпеться. У меня не появлялось чувство стыда, хотя скорее всего раньше было бы. Я только злился.
Но мою злобу и отчаяние сняло как рукой, когда я увидел на прибрежном камне уже знакомый силуэт в белом платье.

Рита.

Я осознал, что мелькающее в голове раздражающее лицо пропало, будто его и не было. Нет, я не уеду. По крайней мере, сейчас.

Она читала книгу и не сразу меня заметила, но когда я окликнул её, то очень обрадовалась.

- Привет, - сказала девушка, - я читаю «Фауста» Гёте. Мне очень нравится. Хочешь, я тебе вслух почитаю? У меня хорошо получается.

- Давай. – Ответил я, садясь на нагретые камушки, покрывающие берег, чувствуя, как возвращаюсь к более-менее нормальному состоянию.

И она начала.

«…  Везде, всегда мы за тобой!
    Велишь ты, без сомненья,
    Расширить новою страной
    Господские владенья?
    С собой мы колья принесли,
    И цепь для меры с нами.
    Что делать нам? Зачем мы шли,
    О том забыли сами.»

Она стояла на большом выступающим над водой камне, об который разбивались волны, и серьёзно декламировала. Я смотрел, и это зрелище постепенно заставляло меня чувствовать мрак где-то внутри себя, а потом  и снаружи, давящий, не дающий двинуться, но я не хотел, чтоб она переставала читать.

«…Несложен будет труд на этот раз!
Себя самих за меру вы примите:
Пусть ляжет тот, кто всех длинней из вас,
А остальные — дёрн вокруг снимите
И, как отцам все делают своим,
В земле квадратик выройте под ним.
В дом тесный из дворца! Такою
Всегда кончают люди чепухою.»

Ветер развивал распустившиеся черные волосы, свободная рука была воздета в мрачной песне:

«…Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идёт на бой!
Всю жизнь в борьбе суровой, непрерывной
Дитя, и муж, и старец пусть ведёт,
Чтоб я увидел в блеске силы дивной
Свободный край, свободный мой народ…»

Она почему-то перестала, странно посмотрев на меня, и спустилась вниз, закрыв книгу и засунув ее подмышку.

- Рихтер? Рихтер, что с вами, вам не нравится как я читаю?

Я не мог объяснить. Мне было скорбно, страшно  и злобно одновременно. Я хотел плакать, но не давала  злоба. Я хотел разозлиться, но не давало отчаяние. Но тут добавилось ещё и удивление.

- Да. Я тоже это понимаю. Неужели кто-то ещё… Понимает? Можете не отвечать мне, Рихтер, я вижу. Давайте погуляем. Простите что опять на «вы» - мне просто так почему-то больше нравится.

- Пошли. Хорошо. Но мне от этого все равно неловко. 
Мы шли по берегу. Я увидел мертвую птицу. Рита подбежала к ней, думая что ей уже можно помочь.

- Может быть, взять ее себе? Что-нибудь сделать? Она дышит. Смотри. Давай я принесу воды или еды…

Я положил сумку и аккуратно взял птицу на руки. Она действительно была жива ещё живая и тёплая. Я не врач и не биолог, я не знал почему она умирает, но я не нашел на ней следов кошки или удара о землю. Она перестала дышать и я положил ее обратно.

- Нет. Ей не помочь. Пошли дальше.

Мы шли. Рита тихо заплакала. Я не умел утешать, и решил снова сказать то что думаю, всяко лучше чем молчать. А то ещё подумает, что мне все равно на нее, но… Мне было не всё равно.

- Это нормальное явление для нашего мира. Эта птица – не первая и не последняя. Не стоит печалиться, Рита.

- Прости… Я подумала об ином. Мне трудно сказать, но сдерживаться я тоже не могу. Если бы я тогда не повстречала тебя, в тот день, на берегу, то меня бы уже не было.

Меня как будто ударили под дых и я остановился, крепче сжимая её руку. Слёзы все обильнее стекали из её глаз, и она продолжала говорить, захлёбываясь, всхлипывая, вытирая глаза и нос руками, выронив книгу на камни, что ещё были теплыми, хотя солнце опять заволокло серым мороком.

- Я, скорее всего, просто… Всю жизнь слишком долго страдала от одиночества. Я не считаю правильным видеть смысл в другом человеке, но я хочу, хочу, понимаете. Вы моё спасение, в прямом смысле. Вы сейчас испугаетесь меня, да? Уйдёте? Но я не могу ничего поделать, извините меня сразу за всё. Я живу для вас. Я хочу жить для вас. Я теперь хочу жить!

Я ничего не отвечал, но я чувствовал. Мне хотелось её защитить от всех бед. Дать ещё больше смыслов, чтобы не только я... Закрыть от ветров и дождей, рассказать, всё что знаю, отдать ещё раз свою одежду, отдать всё. Лишь чтобы маленькое, несчастное, эмоционально разбитое, но умное существо больше не хотело плакать. Только от радости.

Мне не хотелось говорить сладкие слова, разводить какие-то глупые игры, я просто хотел помогать. Я и проектом им хотел помочь, но... Не получилось. А она – заметила. Я знал, что замечать умею не только я. Что я все сделаю, чтоб сколотить нам нашу маленькую империю и никакой директор не сможет мне помешать.

Полил дождь. Я рассказал, что случилось у меня. И почему я передумал уезжать сегодня.

В день моего отъезда она собирала вещи.