Болдинская ночь

Em(OH)2 – Sonata op.20 B-dur “Ljana”

Бабушка мне рассказывала, что в её молодость летние ночи были тёплыми. В деревне, где она жила, молодёжь часто гуляла по ночам без всяких тёплых вещей. А когда хотелось спать, то могли просто вздремнуть в саду, сложив на ветках деревьев манатки и бросив несколько охапок сена на землю. То было полвека назад, и мне, конечно, не знать, какими в действительности были те летние ночи, но даже за свою жизнь настолько холодной, как нынешняя, я ещё не знал. Были первые июньские дни, когда обычно в ясную погоду можно часами, до самого утра стоять на террасе, гулять по улочкам или сидеть на берегу маленькой речушки. Но в этом году даже в домах было прохладно.
Я в эту ночь находился в Большом Болдине по случаю литературного фестиваля, посвящённого дню рождения А.С.Пушкина. На радость, большинство мероприятий проводилось в помещениях, но по этой же причине я чувствовал себя немного неловко среди не знакомых мне молодых литераторов. И я был счастлив узнать, что в эту же ночь в Болдине была Мари, остановившаяся в гостинице с театральной труппой.
Я уже давно её не видел. И отчего-то слегка разволновался перед встречей. Мы с ней созвонились и условились свидеться, когда освободимся. Разве можно было предположить, что время найдём лишь ночью? Можно. Я – человек искусства, Мари – сестра по творчеству. И вот оставалось пять минут до встречи с ней. Я спустился со второго этажа и вышел на улицу. Мари уже стояла возле дверей.

– Salut, Marie! – привычно по-французски сказал я.
– Привет!
Мы обнялись. Я не знаю почему. В тот миг я не думал.
– Кто бы мог подумать, что встретимся с тобою так поздно и так далеко от родного города!
– Ну вот так, Дань, по-разному бывает.
– Как ты? Прогуливаешь экзамен по математике?
– Так ведь он мне не нужен. А так всё неплохо.
– Не могу того же сказать о себе.
– А что у тебя?
– Потерялся в жизни, – я посмеялся. – Просто недоумеваю, как я здесь оказался. Я же не литератор всё-таки, а композитор.
– А что мешает совмещать?
– Мнения профессионалов. Ведь ты мыслишь мелодиями. И твои литературные произведения даже ласкают слух. Но в фундаментальной поэзии – иначе не назовёшь – свои правила.
– Эх, правила…
– Вот уж действительно гадость!

Мы стояли у входа в конференц-центр. Лёгкая одежда нисколько не спасала от холода июньской ночи. Я вспомнил своё шуточное стихотворение, где была строчка: «Снегом июньскую ночь заметает». Ей-богу, в тот момент она казалась вовсе не шуточной. Было ощущение, что вот-вот с неба повалит снег.
– Мы постоим или пройдёмся? – спросила Мари.
– Давай пройдёмся, – ответил я, лелея надежду хоть немного согреться ходьбой.
О чём вспоминалось, мы тотчас рассказывали друг другу. Незаметно мы уже несколько раз вдоль и поперёк обошли всю центральную площадь, заглядывая во внутренние дворики и переходя дороги в неположенных местах. Я фотографировал фонари: иногда лишь они выглядели тепло среди всего холода этой ночи.
– Зачем ты их фотографируешь?
– Чтобы запомнить этот момент. Плафоны, абажуры, кремовый приглушённый свет… Болдинская ночь.

Порою на площади собиралась молодёжь, в машинах громко играла музыка, а от стен отражались эхом чьи-то раскатистые голоса.
– Мари, я слышал, что ты всё-таки не идёшь учиться на актёрское. Как же так? Ты ж по жизни актриса!
– Не актриса, а обезьянка, которая пропускает все нужные даты. Я просто не начала вовремя готовиться.
– Так сымпровизируй. Импровизация, как я говорю, – признак мастерства.
– Одной импровизации мало. Да и кто знает, может, это не совсем моё. Только время покажет. Вот ты был на нашем спектакле, видел паренька, что играл роль Пушкина?
– Нет, я, к сожалению, на спектакль не попал. Нас тут заняли надолго.
– Ну вот, тот парень прямо от души играет, хотя это его хобби.
– Но и ты прирождённая актриса. Только роль будешь играть другую. Хотя, от сущности всё равно никуда не денешься. Если б я не был искренним, никакой драмы в моей жизни не было бы.
– В чём драма?
– Во всём. И в отношениях с теми дивчинками, и в отношении к родине, к творчеству, к жизни.
– Мне, конечно, сложно судить, но я считаю, что можно любить сразу нескольких человек.
– Да я просто не умею отпускать людей…
– А зачем отпускать? Это просто разная любовь.
– Вот ты, Мари, это знаешь, хотя я и не догадываюсь почему. Для многих это чуждо, что, в общем-то, и разумно. Наша культура более консервативна. В курсе ты или нет – я, к слову, недавно вернулся из зарубежья. Так там в одной французской газете была статья про преимущества холостой жизни. Девять аргументов с научными подтверждениями.
– Здесь этого не понять.
– Я бы тоже с трудом понял. А двумя годами ранее раскритиковал бы в пух и прах. У меня тогда были симпатия к советскому строю, ностальгия, а теперь я больше европеец. И уже не в силах написать что-то патриотическое.
– Меняемся?
– Стареем!
– Раньше я общалась по-другому.
– Но всё равно оставалась самой собой.
– Как же без этого?
– Разве лишь играть роль… Я вот теперь иначе отношусь к некоторым людям. Знаешь, о совести думаю. Однажды, классе в седьмом, мы с пацанами в буфете в очереди стояли. Кто-то покупал себе пирожки, кто-то ватрушки, эклеры. Мой одноклассник, задиристый и хулиганистый троечник, взял себе пиццу. Когда за столом он достал её из пакета, то сказал: «Что-то она какая-то другая, странная». И я вроде бы в шутку ответил: «Из кошатины и собачатины сделана». Он не смог её есть и лишь сказал: «Спасибо преогромное! И тебе приятного аппетита!» И я не знаю, что должно произойти, чтобы я забыл тот случай.
– Слова…
– Побыв в окружении литераторов, я с уверенностью могу тебе сообщить, что слова много значат.

Я снова смотрел на фонари. И даже остановился. Мари подошла ко мне ближе и поглядела на тот фонарный столб, что «выхватил» меня из разговора.
– Он мне напоминает мотылька из одной книги с непредсказуемым финалом, – сказала она.
– Кажется, я слышал об этой книге.
Оказалось, и вправду слышал.
– Непременно почитай её! Я, правда, не уверена, что тебе всё покажется таким же неожиданным. Но на меня это произвело впечатление. Знаешь, я, наверное, слишком простая для таких произведений.
– Нет, Мари, Вы совершенно непросты! С обычными, ординарными личностями беседу вести скучно; а Вас даже слушать не устаёшь! – я внезапно перешёл на «Вы», что порою неосознанно делал, чувствуя какое-то уважение к человеку.

Мари некоторое время ничего не отвечала – что-то вспоминала. А после наконец сказала:
– Эх, не ладится с языками, не помню, как это было по-английски. Короче, у нас в школе в одном из кабинетов на двери были написаны разные высказывания. И одно из них переводилось как-то так: «То, что тебя никто не понимает, не делает тебя особенным».
– Хм, хорошее высказывание. А я его раньше не слышал.
Надеюсь, меня делают особенным хотя бы мои сочинения.
– Ты очень зря на себя наговариваешь. Это ведь надо уметь так писать!
– Ну а что особенного? Музыкальные портреты? Их всего двенадцать. Хотя на самом деле тринадцать, но один не в счёт. И из значимого это, пожалуй, всё.
– Лично я не знаю, как так можно написать портрет мелодией. Когда ты рисуешь, то передаёшь внешние черты, а в музыке их не покажешь, нужно внутрь заглядывать.
– Пообщавшись с человеком, это совершенно легко сделать. А ещё иногда полезно словами всё описать.
– Ой, поверь, это тоже иногда проблемно.
– Неужели?
– Вот однажды мне дали задание описать какого-нибудь талантливого человека и – самое главное – попробовать объяснить его талант, и я растерялась. Попросту слов не знала – и всё! Начала кое-как жестами показывать.
– Ну я же говорю: прирождённая актриса!
– Даже показать сложно! Где-то в голове лишь образами представляешь эти мысли…
И в это мгновенье где-то в голове я образами представлял себе атмосферу нашей прогулки.

– Тебе не холодно? – спросил я Мари.
– Немножко холодно.
– Вот и мне. Это, кажись, природа нам в июне создаёт атмосферу болдинской осени.
– Это всё дух Александра Сергеевича!
Возле входа в гостиницу стояли девчонки – знакомые Мари. Какие-то ребята, подъехавшие к ним на недорогой легковушке, предлагали прокатиться.
– Ой, не дай Бог кто-нибудь согласится! – воскликнула Мари.
К счастью, обошлось.

Мы забрели на окраину площади, к садовым участкам.
– Слушай, это пивик?  – внезапно спросила Мари, остановившись.
Я прислушался. Вдалеке едва заметно звучало пение какой-то птички.
– Кто?
– Пивик.* Это такая птичка, что там поёт. Ты знаешь легенду о пивике?
– Нет, не слышал такой.
– Бабушка мне рассказывала. Я её уже толком и не помню, но… В общем, когда на всей земле иссохли реки и озёра, люди попросили пивика с высоты посмотреть, где осталась вода. Но он им не помог, и Бог его наказал. Теперь пивик летает высоко над водой, и не может попить, и жалобно кричит.

Крики пивика пронизывали болдинскую ночь, слова Мари пронизывали душу. Я подумал: «Вот пивик бросил людей и теперь мучится. А я никого бросить не могу, слишком жалостливый, и страданий от этого не меньше…»
Мы гуляли уже целый час. Чем ближе к утру, тем прохладнее.
– Дань, может, обратно потихоньку пойдём?
– Конечно, потопали.
Я достал из кармана телефон и поставил одно из своих последних сочинений.
– О чём говорит тебе эта мелодия?
Мари задумчиво слушала и вглядывалась куда-то в ночные тени, в ночное небо.
– Знаешь, я всегда хотела побывать где-то на балу XVIII или XIX века. И правда, я даже не знаю, как правильно сказать. Это такое еле уловимое чувство, или, вернее, ощущение, которое позволило мне помечтать. И, Боже, это так чудесно!!! Эта мелодия напоминает мне то ли советскую сказку-мультфильм, то ли шкатулку позапрошлого века. Вот я ощущаю что-то, что-то совершенно неосязаемое. Что-то таинственное и такое ночное! – Мари не находила слов и вовсю жестикулировала руками.
– «Болдински ночное»… Кстати, надо сделать снимок на память по случаю такого необычного свидания!
Мы сфотографировались и направились к гостинице.
– Merci a toi pour ce soir magnifique! [Спасибо тебе за этот восхитительный вечер! (франц.)] – сказал я, когда мы уже были у входа.
– Вечер и вправду был прекрасным!
– Обязательно пришлю тебе фотографии. И ты мне свои!
– Завтра отправлю.
– Тогда до завтра!
– И не только… – Мари хитро улыбнулась.
Всегда узнавал её по этой улыбке. Ну точно актриса!..

Мы уже было отдалились друг от друга, но в последний миг снова сблизились и крепко обнялись.
– Ты только не мёрзни, – произнёс я шёпотом.
Отчего я её так обнимал? В тот миг я не думал. Я и не знаю. Но это было такое чувство, когда хочешь согреть эту родную душеньку, не позволить ей исчезнуть, а ещё, может быть, немножко любишь. И от этого тепло…

Бабушка мне рассказывала, что в её молодость летние ночи были тёплыми. Наверное, такою тёплой была и эта болдинская ночь.

___________________________________________________
*Пивиком в простонародье называют чибиса.