Перепечатка запрещена

Перепечатка запрещена.
Они уезжали, она кричала на английском: «Фастер!».
Это значит, быстрее гораздо приходилось бежать и бежать.


Утро наступало неохотно, словно ночь была сильнее. Двое в постели. Ветер за окном. Двое в одной постели.

- Кофе будешь?
- Нет.
- Тогда пошли.

Он берёт сумку, и они выходят. Внизу машина. Чёрного цвета. Она украдена. Не далее, как вчера. Салон чёрной кожи.

Она не смотрит на него. Садится в машину. Закрывает глаза. Яркое солнце. Он щурится, долго смотрит на него, прикрыв глаза ладонью. После в глазах будто мелькают сотни лепестков алых роз. Такие всполохи. И пламя, и не пламя. Будто рваные кровяные лоскуты.

Двумя днями ранее.

Они встретились на центральной улице. Это тихий городок, затерянный среди глухих таёжных лесов. Из транспортного сообщения с внешним миром только самолёт. Одно градообразующее предприятие. И полтора месяца лета в году. Встретились случайно. Не виделись лет пятнадцать. Как раз сразу после окончания школы. Было ли что-то между ними тогда? Наверное, нет. Они сами до сих пор не знают.

- Привет.
- Привет.
- Как ты?

Вместе обедали в какой-то кафешке. Заспанная официантка. Заляпанная солонка.

- Девушка, принесите нам, пожалуйста, салфетки.

Сидят друг напротив друга за столиком. Смотрят глаза в глаза.

- Ты долго не приезжал.
- Знаю.

Двумя месяцами ранее.

Можно считать, что эти деньги взялись из ниоткуда. Так проще потому, что иначе долго рассказывать. Единственное, что можно упомянуть, они с самого начала были нечестными. Он долго на это не решался, потом долго на это готовился. Не важно.

- Куда теперь?
- Не знаю.
- Что с волынами?
- Сольём. Давай свою.
- Держи.

Выстрел в спину. Так денег стало в два раза больше. А подельников в два раза меньше. То есть один.

Вот она, чёрная сумка в правой руке. Путь в никуда. То, что было столько раз когда-то пересмотрено в фильмах, свалилось на него самого совершенно неожиданно. То есть, потенциально, он будто бы знал всегда, что готов на подобное. Где-то в укромном уголке сознания. Или души. Но, чтобы так всё складывалось буквально за несколько дней. Словно морок. Или словно сам в каком-то кино. И смотришь на себя со стороны. Отстранённо наблюдаешь, как твоя рука поднимает тяжёлый пистолет. Нагретый до этого твоей влажной ладонью в кармане куртки.

Двумя годами ранее.
 
Вопрос назревал долго. Точнее даже не один вопрос, а огромное количество долгих тяжёлых вопросов. Последние дни в городе стояла тёплая засушливая погода. Душно. Неимоверно душно. Точно так же было и внутри себя самого. Словно какая-то пустота. Тупое тяжёлое непонимание прожитых лет. Не то, чтобы они пролетели незаметно. Скорее более странным было то, что, пролетев, они ничего не оставили. Он носил в себе это ощущение последние три года.

И оно нарастало. Нарастало с пугающей остротой восприятия всего, что происходило вокруг. А вокруг как раз-таки ничего и не происходило. Нет, то есть может быть происходило где-то, но для него самого оставалось блеклыми мороками. Такими параллельными ветрами событий. Которые к нему давно уже не имели никакого отношения.

- Ну что, как дальше-то жить?
- Нет, ну а что тебя не устраивает?
- Пустота. Что я сделал к своему тридцатнику? Где всё? Где все?
- А что заводишься? Ты в последнее время что-то часто подпрыгиваешь на ровном месте. Особенно когда пить начинаешь. Работа есть у тебя. Друзья есть. Что ещё надо?
- Что я оставил? Чем я значим? И для кого?
- А родители? Для них ты разве не значим? А сам когда-нибудь будешь?

Двадцатью пятью годами ранее.

Родители. Жили на чердаке. Обычный деревянный дом. Внизу, в комнатах владельцы. А чердачное помещение сдают. Вот в таком и жили. Для того, чтобы получить потом просторную трёхкомнатную квартиру в светлой новостройке по улучшению жилищных условий. Жили шесть лет. Потолок не как обычно, а треугольный потому, что под самой крышей. С одной стороны дверь, напротив единственное окно. Кухню с комнатой разделяет платяной шкаф. А за дверью длинная лестница вниз. И туалет на улице. Серый.

Весны и осени он не помнил. Помнил из детства почему-то только лето и зиму. Летом открыто окно, и можно поставить на высокий подоконник оловянных солдатиков и сбрасывать их вниз. Они падают в лопухи и крапиву далеко внизу. Если хочется их вернуть, то надо спуститься по лестнице с чердака, обойти дом и заглянуть за угол. Но он никогда не заглядывал. Страшно. Там были густые заросли между стеной дома и внешним высоким забором. Очень страшно. Постоянно казалось, что оттуда кто-нибудь выскочит и утащит в лопухи и крапиву.

Или вот привезли обрезки горбылей на дрова, и сосед пилит их бензопилой «Дружба». А чтобы они не рассыпались, просит сесть сверху  на вязанку и  придерживать ногами  и руками. Отказаться нельзя, но очень страшно. Потому, что пила громкая и совсем рядом.

Зимой бельё сушат на верёвках, на улице потому, что на чердаке негде. С мороза оно не гнётся. Можно сесть рядом с только что принесённым ворохом и мять пальцами холодные хрусткие полотенца. Они блестят от инея. Или от льдинок.

Двумя днями ранее.

Он видел, как она цепляется за его слова. Она успела рассказать ему про свою жизнь почти всё за те полчаса, что они сидели в этой забытой богом кафешке. И теперь он специально для неё вспоминал давно минувшие дни. Рассказывал, что он думал, когда они случайно касались друг друга. Как он думал про неё.

- И ты не догадывалась?
- Ну, я не знаю. Всё было так неопределённо, правда. И ты был. Как бы сказать. Не открытый что ли. Ненастойчивый.
- Да уж куда мне ботанику.

Смеялись. Что-то пили. Пиво? Наверное. Глаза её блестели.

Чуть менее двух дней ранее.

Ночь. Гостиница. Она боится дать свой паспорт. Всего боится.

- А вдруг это как-нибудь потом можно будет проверить?
- Что проверить? Это просто правила такие. Не бойся.
- Ты его не знаешь. Он всё что угодно может.
- Не беспокойся, эти данные никуда не идут. Правда.

Девушка на ресепшене с лёгкой улыбкой берёт их паспорта, оформляет номер. Шампанское. Две бутылки. Во внутреннем кармане куртки один из двух пистолетов. Она не зря боялась. Он узнал. Тот, с которым  она жила  последние  пять лет. Местный криминалитет что ли. Что-то типа того. Городок небольщой. Подумаешь, подруга решила пропасть в первый и последний раз. Нашёл. Может из-за такси и адресов. Может случайность. Теперь неважно.

Два выстрела в тесном номере прозвучали неожиданно громко. Спускались по пожарной лестнице, через аварийный выход. Шампанское так и осталось в номере. Недопитое.

Двумя часами ранее.

Он проснулся первым. Как-то неожиданно. До рассвета ещё два часа. Приподнялся на локте и долго смотрел на неё. Как она спит. Искал ответ, как получилось так, что они раньше ничего не успели сделать вместе. Хотя могли бы. Всё могло бы быть совершенно иначе. Кто в этом виноват?

Он был рядом с ней последние два дня.  И, несмотря на произошедшее, он был счастлив. То ли судьба его готовила к этому, то ли он сам всему виной. Словно появилось что-то в жизни. Его не заботило, как он, то есть, как теперь они будут выгребаться из всей этой лажи, и что будет дальше. Он жил. Может быть в первый раз. Может быть в последний.