Космос. 12

   Они вошли, быстро, в их движениях читалась тревога, а в глазах страх. Они вошли и сели на капсулу подле меня, – так, что я больше не видел Гаратова.
   Лицо Стеффана, его старое, изможденное, прорезанное морщинами, лицо было обеспокоенно, однако слёз не было. Глаза Никиты же были красны – он недавно плакал.
   – Ты уже знаешь? – начал Лебедев. – Про ча-часы, – на слове «часы» его голос дрогнул.
   – Да, – отрезал я.
   Вдруг голос подал Гаратов:
   – Нет же, нет! Что нам теперь делать-то?! Без часов, без времени! Нет, нет, нет!
   Он зарыдал, сильнее, громче, его слова были задавлены слезами, потёкшими с новой силой. Я слышал это, но не видел – фигуры, а точнее (из-за ламп), силуэты, Лебедева и Никиты закрывали мне обзор.
   Он продолжал, чуть успокоившись:
   – Я, лично я, знаю много ужасов! Господи, что мы натворили! Мы, все – Орнт, Тихонов, я, Тарнт, Каллиус. Что, что мы наделали!
   Стеффан и Никита отошли от моей капсулы и отошли ближе к стене, чтобы видеть Гаратова, услышать то, что он говорит.
   – Слушайте! Те роботы, что сломались... ммм, – он застонал. – Они не сломались! Мы их разбили, уничтожили ночью, чтобы обеспечить людей, вас, работой!.. Мы думали, что делали благую цель, что помогает вам не сломаться тут, на этом корабле. Но потом, потом Орнт начал прибирать к рукам всё: книги, фильмы, настольные игры. Всё! Он обустроил кабинет себе и обустроил их нам. Он дал охране доступ к развлечениям, единственное, что от них требовалось, – подчиняться нам. Защита на случай бунта. Но потом многие начали сходить с ума, например, ты, Хэйн, или как там тебя...
   Его слёзы отошли, он стал спокойней, его голос не срывался, не хрипел. Он исповедовался нам, ища в нас поддержки. Он уже сел в капсуле по-турецки, сцепив пальцы, так, что побелели костяшки. Он глядел на нас, и в его глазах читалась мольба, надежда на спасение.
   – Тут, на этом корабле, есть всё. Картины, мебель, машины (!), учебная литература (которой нету на стендах), пропагандистская литература, компьютеры, смартфоны, разнообразные гаджеты, животные, насекомые. Всё! Но это спрятано, схоронено по ярусам, и никто это не достанет, никому это больше не нужно. Вы не представляете насколько огромны склады этого корабля. Но мы это не достанет, никто в этом не нуждается... больше. Ох, ох, ох! Бедный я, бедные вы! Всё летит к чертям! Вся бюрократия, что мы поразвели, мы сами в ней запутались. Мы написали сотни указов, по которым вы живёте, не ведая о них. Скоро начнётся резня. Мы, верхушка, власть, уже знаем о трёх очагах восстания, пока ещё прячущихся, но готовых начать бунт в любую минуту. А их, наверняка, ещё больше. Никто не выживет, никто не устоит. Мы все, кто тут, одиноки, мы никогда не знали, что это такое – потерять любимого человека. Мы способны убить, не задумавшись. Нас отобрали не только потому, что мы одиноки и согласились на это, но и потому, что мы жестоки. И вот, по ужаснейшей ошибке, мы проснулись на 200 лет раньше. От безысходности, от ярости на тех незадачливых механиков, что допустили такую трагедию, и от того, что мы ничего не можем им сделать, в нас проснулась эта жестокость. Эхх! Зря, зря мы забрали ваши развлечения, вашу свободу. Зря мы уничтожили тех роботов.
   И он вновь заплакал.
   А мы просто стояли с разинутыми ртами.
   Откуда-то стала доноситься музыка, что-то из классики. Я понял, что это опять мои припадки, мои галлюцинации.
   Чей-то смех.
   Чей-то плач.
   Среди этой какафонии звуков находился я, не слышащий ни Стеффана, ни Никиту (они просто открывали рты, будто немые, будто рыбы).
   Я слышал звук едущей машины, клаксон, детские радостные крики, свою мать, что-то мне шепчущую. Не было никого, только я и эти звуки. Я закрыл глаза, я не желал больше сопротивляться этим звукам, наоборот, они даже радовались меня. Я даже не противился пению птиц, доносящемуся откуда-то издалека, с ветвей какого-нибудь дерева, с какой-нибудь маленькой веточки...
   Нет. Это неправда.
   Я открыл глаза. Стал оглядываться. Лебедев с Никитой ушли, Гаратов до сих пор плакал, я видел его сквозь стекло, слышал, как он бормочет:
   – ...я ведь даже был в оранжерее... Там были такие красивые деревья... Как же мне стыдно!..
   Скоро круг замкнётся. Я понимал это. Скоро будет развязка, финал, кульминация. Совсем скоро всё закончится. Я понимал это. Я понимал это всё, всё, что говорил Гаратов, говорил Каллиус, говорил Лебедев, говорил Тихонов, всё, всё, что они говорили, всё, что они скажут и сказали когда-то. Я вдруг всё понял. Все их планы, цели, мысли, всё. Всё, всё, всё.
   Клубок мыслей превратился в чёткий квадрат, в архив, в картотеку, где за мгновение можно найти любую информацию. Он превратился в библиотеку всего. Всё стало легко и просто, так глупо и просто. Они все, я их обскакал. Ха-ха-ха. Они слишком тупы, чтобы хоть представить то, что знаю я.
   Пора уже выбираться отсюда, подумал я.
   Совсем скоро всё закончится.