Уловка

Я открыл окно и закурил.

 Двор был сырым после многочисленных дождей и источал свежее спокойствие позднего вечера; небо едва переливающимся перламутром просвечивало то здесь, то там сквозь безжизненные декорации туч. Горизонт был залит кровью солнца, павшего в бою с циклоном. Так как от вида крови меня воротило, я курил сейчас в окно, глядевшее в противоположную от этого месива сторону; что творилось за спиной моего жилища, я видел в отражении окон дома напротив.

Одно из них на последнем — четырнадцатом — этаже распахнулось и открыло силуэт девушки. Насколько позволяло зрение, я уловил ее хрупкую фигуру, несмотря на то, что она была скрыта в мешковатой кофте — настолько просторной, что ее ворот был намного шире положенного и оголял плечо.

Казалось, она наслаждалась свежим воздухом и видом сгустившихся над бездушным асфальтом сумерек. Но слишком уж часто она смотрела вниз и оглядывала стены по бокам балкона. Рама ее окна заканчивалась чуть ниже пояса, и девушка так подавалась вперед, что у меня невольно зашевелились волосы на затылке. По эфиру огромного, глубокого бассейна пустой улицы между нами прокатилась какая-то волна, хлестнувшая из ее открытого окна — и меня, плавающего взором в этом бассейне, будто пронзил электрический удар: хрупкое существо начало залезать на подоконник.

Я в исступлении воззрился на нее. Внутри моей головы бесплотный голос моего сознания кричал, орал ей остановиться — но горло свело параличом. Я смотрел теперь на то, как она стояла уже за окном, на карнизе.

Ни голос, ни тело меня не слушались. Самым мучительным было просто вот так стоять и смотреть. 

Тем временем пепел сигареты скатился по моим пальцам, обжигая их и выводя меня из ступора. Я уронил сигарету, судорожно стряхивая пепел, и перевел непроизвольно взгляд на руки.

Когда же я посмотрел обратно, в проеме открытого окна девушки уже не было. Всё произошло за секунды — никаких колебаний, поз с разведенными руками, слов, медленных шагов. Она открыла окно, забралась на него и прыгнула. Без лирики. Без привлечения внимания. Будто делала это не первый раз…

Сейчас она лежала внизу.

Через считанные минуты я был уже на улице — на том самом месте, где должна была  все еще быть она — или то, что только что было ею. Но ее не было. И никого, кто мог бы ее утащить, тоже не было — ни сейчас, ни в момент ее прыжка, это я помню точно. Мы оба — я и она — перед этим внимательно прочесали взглядом улицу.

Что, черт возьми, произошло, — задался я вопросом...

— Что… — таки выпалил я не естественным для себя тонким голосом. Вопрос я озвучивать не собирался, но он сам вырвался — при виде этой самой девушки, беззаботно шагающей мне навстречу из магазина с пакетом сахара в руках. Вид у нее был, как мы говорим, разбитый — но не буквально, как то вообще-то должно было быть. Просто она выглядела дико уставшей.

Не знаю, как я не потерял сознание.

Думаю, не стоит подчеркивать, что то, что происходило, было дико странным. И я не сразу понял, что она обратилась ко мне:

— Вы единственный свидетель того, во что сложно поверить.

Значит, мне это все-таки не привиделось — чего мне бы очень хотелось.

Не имея власти над голосом, я просто кивнул. Ее глаза мне улыбнулись.

— Никому не говорите. Хотя, впрочем, можете и сказать, мне без разницы… — она прошла мимо и рывком открыла тяжелую дверь подъезда — с почти сверхъестественной силой, так что та вмиг широко распахнулась и, увлекаемая обратно мощной пружиной, стала стремительно захлопываться обратно.

Мне все равно никто не поверит, — ответил я мысленно, все так же в ступоре провожая взглядом девушку. Вдруг дверь подъезда запищала и снова открылась.

— Весьма опрометчивым и легкомысленным поступком было бы позвать вас на чай, хоть я только что и купила к нему сахар, — выпалила она. — Но спасибо за ваше беспокойство… Вы не могли бы подождать меня пять минут? Я, правда, не знаю сама, что мне сейчас нужнее: побыть одной или кому-нибудь излить душу, так что я прошу всего лишь о пяти минутах. Если я спущусь, значит, сделала правильный выбор, а то мне кажется, что у меня в последнее время не все в порядке.

Она захлопнула дверь подъезда, а я, все еще в ступоре, стоял и хлопал глазами. Такая беззаботность, такая легкость, наигранная наивность, и такой вызов. Она говорила слишком быстро, а думал я слишком медленно — видимо, сказалось эмоциональное потрясение.

Она все-таки снова вышла — уже переодетая. Не знаю, сколько времени прошло, я не засекал. Мы оба знали, что она спустится, и мое любопытство — а может, шок — заставило ждать, сколько пришлось. И я успел немного прийти в себя.

— Еще раз здравствуйте, — она протянула руку и представилась.

Я тоже назвал свое имя и попросил перейти на «ты».

— Так вот. Читал Ремарка «Ночь в Лиссабоне»? — спросила она.

— Боюсь, что нет.

— Там, в общем, смысл в том, что один человек изливает душу другому, совершенно незнакомому. Главный герой только что потерял все, что у него было, и типа исповедуется перед случайным встречным. Так вот. Сейчас я буду таким главным героем. Ты ведь хочешь знать, что произошло, так?

— Верно.

Мы куда-то брели. Видимо, обоим было все равно куда. Девушка соблюдала дистанцию — шла чуть дальше, чем на расстоянии вытянутой вбок руки.

— С детства я страдаю кошмарами. Причем моя реальная жизнь была просто сказочная, что, видимо, уравновешивалось ночными ужасами. За мной гнались маньяки, или живые мертвецы,  случался апокалипсис, убивали моих близких, власть захватил искусственный интеллект и по одному истреблял людей  – все в таком духе. Бежать от этого не было смысла — думаю, тебе это чувство знакомо, когда ты во сне убегаешь, а ноги словно в вате, или когда хочешь кричать — а голос «не слушается»…

Я хотел было сказать, что сегодня в реальности испытал именно это, но она продолжила, игнорируя мой открывшийся для комментария рот.

— Я нашла выход. Когда чувствовала страх преследования или было невыносимо видеть смерть любимых — я кончала с собой. Я делала это специально, чтобы проснуться. Знаешь там… с крыш прыгала, билась головой об стену или, что эффективнее, раковину. И моментально просыпалась.

— Действенный способ, — я знал, что это смешно, но не смог это выразить.

— Был. До какого-то момента. Однажды раковины и стены стали при ударе мягкими или пушистыми, асфальт — не таким твердым. Поначалу это разочаровывало. Одно было ясно: зачем-то мне эти сны были нужны. С тех пор пришлось учиться контролировать сны. Если кто-то за тобой гонится, например, то достаточно допустить, что тебя хотят не убить, а обнять – и сразу мир сна наполняется теплыми, дружелюбными красками. А если не получается  — силой разума можно наколдовать пистолет, мачете в кармане и еще что-нибудь, на что хватит фантазии. Однажды я так улетела на драконе.

— Впечатляет, но…

— Какое это имеет отношение к делу? Самое прямое. Кошмары из снов перебрались  в реальность. Я устала от них. К тому же, я устала от нескончаемой работы над собой, от ежедневного самосознания, от попыток найти свое место. К чему все это? «Ведь мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть»… Заколебалась я все контролировать. Это состояние… когда знаешь, что надо делать, имеешь более-менее точный план, по которому надо следовать ближайшие лет пять-семь, но не уверен, хочешь ли этого… Более того, не уверен в том, чего вообще ты хочешь… и даже — хочешь ли вообще. Я бы рассказала, почему именно я в тупике и как он выглядит, но как-то… — она запнулась. — Ты видел, сегодня я решила вспомнить свой метод избавления от кошмара и испробовать его на реальности. Однако как только окно осталось сзади и опора ушла из-под ног, я вдруг поняла, что это не поможет, что мне снова не удастся «проснуться». Значит, наверное, этот жизненный этап мне важно все-таки пройти до конца, как досмотреть кошмарный сон или перевернуть его под себя. Придется решать проблемы… а не избегать их. Заодно выясним, на что ещё способна сила раздвинутых границ разума — она многозначительно улыбнулась. — Вдруг наконец получится выдумать, как во сне, усилием воли, что-то вещественное?

Мы вернулись к ее подъезду. Она поблагодарила за прогулку, прощаясь, присела в простом, но элегантном и легком реверансе и снова скрылась за металлической дверью. По ней нельзя было сказать, что она в депрессии. Но она была действительно уставшей — настолько, что уже ничему не удивлялась, ничего не боялась…

Закурив, я направился домой. Ожоги на пальцах от предыдущей сигареты отчетливо давали понять, что все это происходило на самом деле. Но боли я не ощущал.